Уильям Фолкнер - Собрание рассказов

• Название: Собрание рассказов
• Автор: Уильям Фолкнер
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1977

«Самая трудная форма после стихотворения», как назвал новеллу Уильям Фолкнер, привлекала выдающегося американского писателя с первых шагов в литературе. Свой первый цикл рассказов и очерков он опубликовал в 1925 г., и его имя сразу привлекло внимание читающей публики. Богатую пищу для своих произведений автор находил в повседневной жизни. Для его творчества характерно изображение гротескного, алогичного, парадоксального — всех тех причудливых переплетений с виду разнородных и даже несовместимых начал, сама нерасторжимость которых предстает характернейшей чертой американской действительности и духовного склада «маленьких людей» Америки.

Перевод книги выполнен с издания, вышедшего при жизни Фолкнера в 1950 г.

---

— Ничего, — повторила она и начала смеяться, все громче и громче.

— Элли! — сказал он. — Перестань!

— Ладно, — сказала она. — Я просто вспомнила про бабушку. Я совсем о ней забыла.

Остановившись на лестничной площадке, Элли послушала, как Поль разговаривает внизу, в гостиной, с ее дядей и теткой. Она стояла неподвижно, задумавшись, и в позе ее было что-то монашеское, непорочное, будто на мгновение ей удалось где-то спрятаться и забыть, откуда и куда она идет. Затем часы в прихожей пробили одиннадцать, и она тихо поднялась по ступенькам, подошла к комнате двоюродной сестры, где ей предстояло провести ночь, и вошла в дверь. В низком кресле перед туалетным столиком, уставленным легкомысленными вещицами молоденькой девушки — флакончиками, пудреницами, фотографиями, — рядом с зеркалом, из рамы которого высовывался веер программок танцевальных вечеров, сидела бабушка. Элли остановилась. Они молча смотрели друг на друга — казалось, целую вечность, — потом старуха заговорила:

— Тебе было мало обманывать родителей и друзей, ты еще привезла негра в дом моего сына.

— Бабушка! — сказала Элли.

— Посадила меня за один стол с негром.

— Бабушка! — пронзительным шепотом крикнула Элли, и ее измученное лицо исказила гримаса. Она прислушалась. По лестнице приближались шаги, голоса ее тетки и Поля. — Тссс! — крикнула Элли. — Тс-с-с!

— Что?! Что ты сказала?

Элли подбежала к креслу, наклонилась и положила пальцы на узкие, бескровные старушечьи губы, и они молча смотрели в глаза друг другу — одна в ярости упорства, другая в ярости непримиримости — пока шаги и голоса не миновали дверь и не стихли. Элли отняла пальцы. Из веера карточек, заткнутых за раму зеркала, она выдернула одну с крошечным карандашиком на шелковом шнурке и написала на обороте: «Он не негр Учился в Виргинском университете и в Гарварде».

Бабушка прочла и подняла глаза.

— Гарвард — это понятно, но только не в Виргинии. Посмотри на его волосы и ногти, если тебе требуются доказательства. Мне они не нужны. Я знаю, как называли его семью в четырех поколениях. — Она отдала ей карточку. — Этот человек не может спать под одной крышей с нами.

Элли схватила еще одну карточку и торопливо нацарапала: «Он будет здесь спать. Он мой гость. Я пригласила его сюда. Ты моя бабушка, так неужели ты хочешь, чтобы я обошлась с гостем хуже, чем с собакой?»

Бабушка прочла. И сказала, не выпуская карточки из рук:

— В Джефферсон он меня не повезет. Я не сяду в его машину, и ты тоже. Мы поедем поездом. Никто из моей семьи с ним никуда не поедет.

Элли схватила еще одну карточку, бешено начеркала: «Я поеду! Меня ты не остановишь. Вот попробуй!»

Бабушка прочла, подняла глаза на Элли. Они жгли друг друга злобным взглядом.

— Значит, я буду вынуждена сказать твоему отцу…

Но Элли уже снова писала. Карандаш еще не оторвался от бумаги, а она уже сунула карточку бабушке и тут же дернула руку назад, пытаясь отнять ее. Но бабушка уже ухватила карточку за уголок, и теперь та соединяла их, будто какая-то странная пуповина.

— Отпусти! — крикнула Элли. — Отпусти!

— Не тяни, — сказала бабушка.

— Не надо. Погоди! — вскрикнула Элли пронзительным шепотом, дергая карточку, выкручивая ее. — Я ошиблась. Я…

С неожиданным проворством бабушка вывернула карточку написанным вверх.

— А-а! — сказала она и затем прочла вслух. — «Скажи ему! Что ты знаешь…» Ах, так. Я вижу, ты не докончила. Что я знаю?

— Да, — сказала Элли. И яростно зашептала — Скажи ему! Скажи, что мы сегодня утром ушли в рощу и пробыли там два часа. Скажи!

Бабушка спокойно и аккуратно сложила карточку и поднялась.

— Бабушка! — вскрикнула Элли.

— Подай мне палку, — сказала бабушка. — Вон там, у стены. Когда она ушла, Элли подошла к двери, закрыла ее на задвижку и направилась к противоположной стене. Она тихо достала сестрин халатик из шкафа и начала раздеваться, медленно, то и дело останавливаясь и судорожно позевывая. «Господи, как я устала», — сказала она вслух, зевая. Она села к туалетному столику, взяла несессер сестры и начала делать маникюр. На столике стояли часы с инкрустацией из слоновой кости. Время от времени она на них поглядывала.

Потом часы под лестницей пробили полночь. Оторвав взгляд от своих ногтей и вскинув голову, Элли прислушалась к последнему удару. Затем взглянула на часики возле себя. «Ну, с вами на поезд не успеть!» — подумала она, и на лице ее снова появилось то усталое отчаяние, которым был полон этот день. Элли вышла из комнаты в темный коридор. Она стояла босая, в темноте, и, склонив голову, тихо всхлипывала, как обиженный ребенок. «Всё против меня, — думала она. — Всё». Потом пошла дальше, бесшумно ступая и вытянув перед собой в темноте руки. Ей казалось, что ее глаза от усилия что-то увидеть повернулись и смотрят внутрь, в темноту черепа. Элли вошла в ванную и закрыла дверь. И тут ее вновь охватило лихорадочное нетерпение. Она бросилась в угол, к стене, за которой была комната для гостей, и, пригнувшись, приставила ладони рупором ко рту.

— Поль! — сдерживая дыхание, зашептала она. — Поль! — Но еле слышный горячий шепот замирал на холодной штукатурке.

Согнувшись, нелепая в чужом халате, с отчаянием вперив невидящие глаза в темноту, она подбежала к умывальнику, нащупала кран и завернула его — вода продолжала жалобно капать, но не так громко. Потом отворила дверь и остановилась, держась за ручку. Пробили часы под лестницей — прошло полчаса. Она не шевельнулась, и только вздрогнула, словно от холода, когда пробило час.

Она услышала шаги Поля, едва он вышел из своей комнаты. Она слышала, как он идет по коридору; слышала, как его рука ищет выключатель. Когда выключатель щелкнул, она поняла, что стоит с закрытыми глазами.

— Это еще что? — сказал Поль. На нем была пижама ее дяди. — Какого черта…

— Запри дверь, — прошептала она.

— Черта с два! Дура. Набитая дура.

— Поль! — Она вцепилась в него, словно опасаясь, что он убежит, захлопнула за ним дверь и потянулась к задвижке, но он перехватил ее руку.

— Выпусти меня отсюда! — прошипел он.

Она прижалась к нему, дрожа, не отпуская. Ее зрачки стали огромны.

— Она хочет сказать папе, Поль! Она хочет завтра сказать папе!

Когда ее шепот смолкал, слышался жалобный звук неторопливо падающих капель.

— Что сказать? Что она знает?

— Обними меня, Поль!

— Еще чего! Пусти меня. Пойдем отсюда.

— Она хочет сказать. Только ты можешь что-то сделать. Ты можешь помешать ей.

— Что сделать? Какого черта? Пусти меня!

— Если она даже скажет, это будет уже неважно. Обещай мне, Поль! Скажи, что ты…

— Что я женюсь на тебе? Ты об этом? Я тебе вчера сказал: нет. Пусти же меня!

— Хорошо, хорошо, — горячо зашептала она. — Я верю. Сначала не верила, а теперь верю. Ладно, не женись. Ты можешь помочь и без этого. — Она прижималась к нему, ее волосы, все ее тело манили обморочным сладострастием. — Тебе не обязательно жениться на мне. Так ты согласен?

— На что согласен?

— Слушай. Помнишь тот поворот с низкой белой загородкой, а за ней обрыв, очень крутой. Если машина пробьет загородку…

— Ну, помню. И что?

— Слушай. Ты будешь с ней в машине. Она не поймет и не успеет даже заподозрить. А эта загородка машины не задержит, и все решат, что произошел несчастный случай. Она ведь старая, ей немного надо, одного потрясения хватит, а ты молодой, и может, даже… Поль! Поль! — С каждым словом голос ее слабел, затихал, прерывался от напряжения, от безнадежности, а он только смотрел на ее побелевшее лицо, в ее глаза, полные отчаяния и страстного обещания. — Поль!

— А где же в это время будешь ты? — Она не шелохнулась, и лицо у нее было, как у сомнамбулы. — А, ясно. Поедешь домой поездом. Так?

— По-оль! — протянула она угасающим шепотом. — Поль!

В момент удара его рука, отказываясь подчиниться собственному движению, раскрылась и коснулась ее лица долгим дрожащим прикосновением, почти ласково. Он ухватил ее за шею и снова попытался ударить, и снова его рука воспротивилась — или что-то в нем воспротивилось. Он толкнул ее, и она отлетела к стене. Потом его шаги стихли, и тишину снова начал наполнять равномерный стук капель. А потом часы внизу пробили два, и Элли тяжело шагнула и крепче завернула кран.

Но звук не смолк. Капли словно все падали и падали, пока она лежала на кровати, вытянувшись на спине, без сна, без мыслей. Они падали все время, пока она с застывшей гримасой на измученном лице сидела за завтраком, падали, когда они прощались, когда садились в машину — бабушка между ней и Полем. Даже шум мотора не мог заглушить этот звук, но тут она вдруг поняла, что это такое. «Это дорожные знаки, — подумала она, глядя, как они уменьшаются, убегая назад. — А этот я даже помню; теперь осталось всего две мили. Подожду до следующего; и тогда я… Вот! Сейчас!».