Уильям Фолкнер - Собрание рассказов

• Название: Собрание рассказов
• Автор: Уильям Фолкнер
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1977

«Самая трудная форма после стихотворения», как назвал новеллу Уильям Фолкнер, привлекала выдающегося американского писателя с первых шагов в литературе. Свой первый цикл рассказов и очерков он опубликовал в 1925 г., и его имя сразу привлекло внимание читающей публики. Богатую пищу для своих произведений автор находил в повседневной жизни. Для его творчества характерно изображение гротескного, алогичного, парадоксального — всех тех причудливых переплетений с виду разнородных и даже несовместимых начал, сама нерасторжимость которых предстает характернейшей чертой американской действительности и духовного склада «маленьких людей» Америки.

Перевод книги выполнен с издания, вышедшего при жизни Фолкнера в 1950 г.

---

— Верно, — сказал он, — что верно, то верно.

— Так о чем же вы иногда думали?

— Думал, что если б не я, они бы его выбрали. Ну, выбрали бы Ван Дайминга вместо меня.

— Они?

Мы взглянули Друг на друга — очень серьезно, очень спокойно.

— Ну да, те, что напустили козла на парня из Новой Англии и бурю на итальянца.

— Вот оно что. Значит, не подвернись им вы, они выбрали бы мистера Ван Дайминга. А вы-то зачем им понадобились?

— Это я и хочу рассказать. Как и для чего я был избран. Ведь я и не знал, что избран. И избрали-то меня для дела, какое на долю простому смертному выпадает не часто. Началось все это, когда мистер Картер (архитектор, мой начальник) получил от миссис Ван Дайминг приказ поторопиться. Я уже вроде бы говорил, что дом они построили, и туда понаехало полным-полно гостей — смотрели, как строят всякие Колизеи и Акрополи. Вот мы и получили приказ. Она требовала эскизы театра, того самого, на склоне холма, где росли виноградники. Ей хотелось закончить его побыстрее, чтобы вся компания могла усесться и любоваться, как Акрополи и Колизеи строят. Она уже и виноградники начала вырубать. Тогда-то мистер Картер положил синьки в папку и отпустил меня на пару дней, чтобы отвезти их.

— А где это находилось?

— Не знаю. Где-то далеко, в горах. В тех горах мало кто живет. Там даже воздух зеленый, и прохладно, и дует ветер. Когда он гудел в соснах, казалось, что играет орган, только звучало не так стройно, как у органа. Не так стройно, вот как гудели эти сосны. А где оно, то место — не знаю. Мистер Картер сам заказал билет и сказал, что на остановке меня кто-нибудь встретит.

Я, понятно, звоню Марте и отправляюсь домой — собраться. Прихожу, а мой выходной костюм уже отглажен, ботинки блестят. Да только к чему, раз мне надо было передать синьки и назад. Но Марта мне говорит, что я ведь ей сам рассказал, какая там компания. «Ты будешь выглядеть не хуже любого из них, — сказала она. — Пусть они все богачи, и про них пишут в газетах. Ты не хуже». Это были ее последние слова, когда я садился в поезд — в выходном костюме, с папкой под мышкой: «Ты ничуть не хуже, хоть о них и пишут в газетах». Тут оно и началось.

— Что началось? Путешествие?

— Да нет. Оно. Поезд уже порядком отъехал, кругом были поля. Я и знать тогда не знал, что избран. Просто сижу в вагоне, папку, значит, положил на колени, чтоб целее была, и сижу. Даже когда я пошел выпить воды со льдом, я все еще не знал, что избран. Папку я взял с собой и стою, прихлебываю из бумажного стаканчика, в окно гляжу. Вдоль дороги, по насыпи тянулся белый забор, а за ним пасся скот, но поезд шел быстро, и что там был за скот — не знаю.

Налил я еще стаканчик, потягиваю, гляжу на насыпь, на скот гляжу, и вдруг чувствую, точно пол из-под ног вышибло. Насыпь с забором крутануло, унесло. И тогда я это увидел. И только увидел, как оно будто взорвалось у меня в голове. Знаете, что я увидел?

— Что же?

Он не сводил с меня глаз.

— Лицо! Висит прямо в воздухе над забором и смотрит на меня. Не человечье лицо, потому что у него рога, но и не козлиное, хоть и с бородой; и глядит оно на меня, а рот открыт, словно сейчас что-то скажет; тут в голове у меня и взорвалось.

— А дальше? Дальше-то что было?

— Вы, верно, слушаете меня, а сами думаете: «Увидел козла за забором». Знаю. Так ведь я и не просил вас верить. Я уже двадцать пять лет не забочусь, верит кто или нет. Мне наплевать. А это главное.

— Конечно, — сказал я. — Что же все-таки было дальше?

— Потом я очнулся на полу, все лицо — мокрое, а во рту и в горле жжет как огнем. Какой-то человек как раз держит у моих губ бутылку (кроме проводников их там было еще двое). Я, значит, пытаюсь сесть. «В этой бутылке виски», — говорю. «Да нет, приятель, что вы, — говорит тот человек, — разве бы я дал виски такому, как вы? Только глянешь на вас и сразу ясно — спиртного вы сроду в рот не брали. Верно?» Я подтвердил. «Конечно, не брали. Да-а, — говорит он, — здоровяком вас не назовешь: один толчок на повороте, и вас уже сшибло с ног. Головой вы, кстати, приложились крепко. А сейчас как, лучше? Ну-ка, хлебните для бодрости еще глоточек». — «По-моему, тут виски», — я говорю…

— Это и в самом деле было виски?

— Не знаю. Забыл. Тогда, может, и знал, может разобрался, когда второй раз хлебнул. Но это не важно. Оно и так уже начало действовать.

— Виски?

— Нет. Оно. Оно было посильнее, чем виски. Вроде это оно тянуло из горлышка, а не я. Ведь тот человек поднял бутылку на свет, глянул и говорит: «Хлещете-то вы, будто это и вправду не виски. Ну ничего, скоро вы почувствуете, что тут было».

Потом поезд остановился на станции, до которой у меня был билет, а там все зеленое — и воздух зеленый, и горы. Повозка уже ждала; те двое помогли мне, значит, выйти из вагона и подали папку, а я стою и говорю: «Давай трогай!» Так и говорю: «Трогай давай!», а они оба уставились на меня — вот как вы сейчас.

— Так и уставились?

— Да. Не хотите, не верьте. Я только попросил их подождать, пока куплю дудку…

— Дудку?

— Там и лавка была. Лавка, станция и еще горы, и какая-то тусклая пыль, где стояла повозка, и зеленый холод, а вот солнца не было. Потом мы…

— А как же дудка? — спросил я.

— Купил, в лавке купил… Она была жестяная, с дырочками. Я все не мог сообразить, как же в нее свистят. И вот забрасываю я папку в повозку и говорю: «Давай трогай!» Так и сказал. А один из них вытягивает ее обратно, отдает мне и спрашивает: «Эй, приятель, в ней что, нет ничего ценного?» А я беру ее, снова забрасываю в повозку и говорю: «Трогай!»

Мы сидели все вместе на козлах, я — посередке. Едем и поём. Холодно было, а мы едем вдоль реки, распеваем, а потом подъехали к мельнице и остановились. Пока один из них ходил туда, я стал раздеваться…

— Раздеваться?

— Ну да, стал снимать выходной костюм. Снимаю и швыряю прямо в пыль.

— А не холодно было?

— Холодно. Еще как холодно. Я это почувствовал, когда разделся. Потом он вернулся с кувшином, и мы выпили…

— А что в кувшине было?

— Я не знаю. Не помню. Но по виду не виски, нет. Что-то бесцветное, как вода.

— А по запаху нельзя было определить?

— Я их не чувствую, запахов. Не знаю, как это называется у врачей. Некоторых запахов я не чувствовал еще в детстве. Говорят, потому и смог прожить тут двадцать пять лет.

Выпили мы, значит, и я пошел к перилам на мосту. Перед тем как прыгнуть, я разглядел себя в воде. И понял — все это уже стряслось. Тело-то мое осталось человеческим. А вот лицо стало вроде того, какое у меня в мозгу взорвалось, когда я ехал в поезде, — с рогами и с бородкой.

Вернулся я к повозке, мы снова выпили из кувшина и запели, они уговорили меня, чтобы я надел белье и брюки, и мы поехали дальше. Едем и распеваем.

Когда впереди показался дом, я слез с повозки. «Лучше здесь не вылезай, — говорят те двое. — Тут выгон, они тут быка на цепи держат». Но я слез, а в руках у меня — выходной пиджак, жилет, папка и жестяная флейта.

III

Миджлстон замолчал. Потом посмотрел на меня, очень серьезно и очень спокойно.

— Так, — сказал я. — А дальше что?

Он не сводил с меня глаз.

— Я ведь не просил вас верить. Правильно? — он сунул руку за пазуху. — Да и трудно поверить в такое. Но слушали вы хорошо, и сейчас я вам кое-что покажу.

Он вынул из-за пазухи парусиновый бумажник. Бумажник был сшит грубо, неумело и порядком замусолился от времени. Он открыл его. Но прежде чем вытащить что-то, снова взглянул на меня.

— Вы умеете делать скидку?

— Скидку?

— Ну да. Когда люди рассказывают, как они что-то видели собственными глазами. Ведь два человека могут увидеть одно и то же по-разному. Даже один и тот же человек может увидеть по-разному — все зависит, откуда он поглядит.

— Понятно, — сказал я. — Скидку. Да, конечно.

Он вытащил из бумажника сложенную газетную страницу. Она давно уже пожелтела, потертые сгибы были аккуратно подклеены полосками засаленной материи. Миджлстон бережно, не торопясь, развернул ее и положил передо мной на стол.

— Только в руки не берите, — сказал он. — Она совсем старая, а другой у меня нету.

Я взглянул на газету — выцветший шрифт, полуистертая бумага, дата двадцатипятилетней давности.

МАНЬЯК В ГОРАХ ВИРГИНИИ. НАПАДЕНИЕ НА СВЕТСКУЮ ДАМУ В ЕЕ СОБСТВЕННОМ САДУ

Миссис Карлтон Ван Дайминг из Нью-Йорка подверглась нападению полуобнаженного психопата и бешеного быка в саду своей загородной виллы. Маньяк скрылся. Миссис Ван Дайминг в тяжелом состоянии.

Далее шли фотографии, планы местности и рассказывалось, что миссис Ван Дайминг ждала посыльного от своего нью-йоркского архитектора и во время обеда была вызвана, чтобы, как она полагала, взять у этого человека чертежи. Рассказ продолжала сама миссис Ван Дайминг: