Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 1. Современная идиллия

• Название: Том 15. Книга 1. Современная идиллия
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1973

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

В первой книге пятнадцатого тома печатается сатирический роман «Современная идиллия» — одна из вершин художественного творчества Салтыкова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В главе «X» сделана попытка сюжетно реализовать некоторые моменты из предшествующих рассказов Очищенного («приду <…> к Доминику <…> Съешь три куска кулебяки, а говоришь: один!» — см. гл. VI). Основная мысль главы выражена сентенцией о том, что воровство не расценивается как преступление: «это уж дух века такой».

Салтыков работал над настоящим текстом во время процесса Юханцева, в январе — июне 1879 г.[138]. Реакционная публицистика поспешила связать это сенсационное происшествие с революционной пропагандой, которая якобы избавляет современного человека от всяких нравственных запретов[139]. Салтыков доказывает обратное: человек, подобно Юханцеву поглощенный ажиотажем обогащения, в сущности, вовсе не является противником существующего общественного устройства: его «деяния» — «не потрясение, потому что он потряс потихоньку». Салтыков прямо противопоставил в этой главе «юханцевым» того, кто «не похитил ни на пять копеек, ни на миллион, а взамен того пришел и сказал громко: «я не хочу этого вашего миллиона, но утверждаю, что не менее вас имею право на него, имею, имею, имею!»

Можно предположить, что перед нами отклик писателя на знаменитые речи С. А. Бардиной и П. А. Алексеева на «процессе 50-ти» (февраль — март 1877 г.)[140]. «Центральным местом» выступления Бардиной было «опровержение общего обвинения против подсудимых, что они разрушают священные основы собственности <…> по ее убеждению, каждый человек должен быть полным хозяином своего труда и его продукта. «Я ли подрываю основы собственности, — спрашивала она, — или фабрикант, который платит рабочему за одну треть его рабочего дня, а две трети берет себе?» (В. Фигнер. Полн. собр. соч., т. 5. М., 1929, стр. 196). О том, что «все капиталисты без зазрения совести стараются всевозможными способами отнимать у рабочих трудовую копейку и считают этот грабеж доходом», говорил Алексеев (Л. Островер. Петр Алексеев. М., 1964, стр. 168).

сюпрем — здесь: высшее достижение (франц. suprême).

великая монархиня — Екатерина II, памятник которой установлен на Александрийской площади.

Сказка о ретивом начальнике, как он сам своими действиями в изумление был приведен*

Черновая рукопись четвертой редакции (см. прим. на стр. 361–363). В рукописи имеется поддающийся прочтению зачеркнутый отрывок: Стр. 296, строка 6 св. После слов: «голосу не подают…» —

— Господа! — воскликнул он, — да ведь программа-то эта с незапамятных времен практикуется, и всегда от нее только для мерзавцев пожива была! А я-то за новость ее счел!

Четвертая редакция «Сказки о ретивом начальнике…», как считал Р. В. Иванов-Разумник, является «и самой полной, и самой острой», но «совершенно нецензурной». Дальнейшая работа Салтыкова над нею состояла в «приспособлении» к цензурным условиям, отчего сказка «потеряла… в остроте и яркости»[141]. Однако, как показывает публикуемый здесь текст, логика работы писателя была несколько иной.

Идея причинения, в интересах «пользы» России, разнообразного «вреда» ее населению была, можно сказать, постоянным принципом политики царизма. Салтыков оставил ее в основе всех редакций «Сказки». В четвертой редакции эта идея уснащена рядом подробностей, характерных именно для 80-х годов. Сравнительно с пятой редакцией, она действительно полнее отражает конкретные политические обстоятельства, оттенки в правительственном курсе, которыми отличались кризисные для российского самодержавия 1879–1882 гг. В пятой редакции Салтыков, отказавшись от некоторых из этих «локальных» политических намеков, усилил момент обобщения, раскрывающего самую сущность института самодержавной деспотической власти.

Науки упразднит — польза… — Имеется в виду деятельность Д. А. Толстого на посту министра народного просвещения.

…население испугает — еще того больше пользы. — К осуществлению этой цели направлялись многие меры правительства: учреждение в 1879 г. временных генерал-губернаторов с задачей «спасительного устрашения», как выразился один из них (см.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов, стр. 97), царский манифест 29 апреля 1881 г., который, по характеристике современника, «дышит <…> вызовом, угрозою» («Дневник Е. А. Перетца». Л., 1927, стр. 69) и т. д.

Предполагалось, что отечество завсегда в расстроенном виде от прежнего начальства к новому доходит… — «Всеподданнейшие доклады» и другие официальные заявления Лорис-Меликова, Игнатьева, Д. Толстого, сменявших друг друга у кормила российской внутренней политики, именно так определяли исходные обстоятельства деятельности каждого: «положение дел достигло того предела, далее которого идти некуда», — утверждал Лорис-Меликов, считая своей задачей «возобновление правильного течения государственной жизни». Игнатьев, в свою очередь, нашел, что «лицам, призванным к управлению после 29 апреля, предстояло работать при весьма трудных условиях <…> хищение и отрицание действительных потребностей народа шли в последнее время рука об руку <…> Полиция и все местное управление, поставленные крайне неправильно, еще более обнаруживали, что авторитет власти поколеблен и что она бессильна» (цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880 годов, стр. 157, 207, 486).

И всякий раз при этом будет слезы лить и приговаривать: видит бог, как мне тяжко! — В политической практике Лорис-Меликова и Игнатьева угрозы «не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий» неизменно обосновывались «тягостным положением» «родины», необходимостью «успокоить и оградить законные интересы» «благомыслящей части» общества и т. д. (П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубежа 1870–1880 годов, стр. 156, 157).

Примечания

1

«Осень во время осады Очакова». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

2

Вступление.

3

Речь профессора Московского университета Морошкина: «Об уложении и его дальнейшем развитии». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

4

Высшего качества.

5

прощаю всех!

6

См. «Экскурсии в область умеренности и аккуратности». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

7

Стойки.

8

О моя прелесть! Прислушайся! Здесь поет и плачет возлюбленный!

9

Неприкосновенность к делу.

10

Что вы хотите, дорогой мой!

11

Честное слово!

12

Ах, но мы договоримся!

13

Для уразумения этого необходимо напомнить читателю, что Балалайкин — сын известной когда-то в Москве цыганки Стешки, бывшей, до выхода в замужество за провинциального секретаря Балалайкина, в интимных отношениях с Репетиловым, вследствие чего Балалайкин и говорит, что Репетилов ему «кроме того, еще чем-то приходится» (см. «Экскурсии в область умеренности и аккуратности»). (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)

14

Высшего качества.

15

С островов.

16

«О времена, о нравы!», «мудрому достаточно», «пусть консулы будут на страже».

17

Никто не должен дважды отвечать за одно и то же.

18

Порядок дня.

19

Пармские фиалки.

20

Считаю нелишним оговориться: я недостаточно знаком с обрядами и догматами меняльной секты и потому могу впасть в ошибку. — Авт.

21

Жребий брошен.

22

Мудрому достаточно!

23

Скрыто.

24

Малый из хорошей семьи.

25

Вечное движение.

26

Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)

27

Гороховое пальто — род мундира, который, по слухам, одно время был присвоен собирателям статистики. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)