Василий Казаринов - Ритуальные услуги

• Название: Ритуальные услуги
• Автор: Василий Казаринов
• Издательство: Олимп
• Жанр: Детектив
• Год: 2002
• ISBN: 5-8195-0720-7

Он молод, красив, полон сил. Он прошел огонь, воду и медные трубы. Но нет ни счастья, ни дома, ни приличной работы. Но есть ГЛАВНОЕ — желание жить на полную катушку, есть присутствие духа и чувство юмора.

И тут жизнь делает первый неожиданный поворот — его берут на работу… водителем катафалка в похоронное бюро. На работу, которая приведет его ко второму непредсказуемому повороту судьбы. Наш герой оказывается втянутым в опасную игру, в которой ему уготована участь жертвы, той дичи, на которую ведется охота. Но однажды жертва сама легко превращается в охотника…

---

На это не нашлось, Что сказать, оставалось стоять, облокотившись на камень ограды, смотреть на город, в туманных недрах которого какой-то неведомый человек мечется по квартире, курит, то и дело рассылая свои поисковые звонки в попытке нащупать след этой удивительно странной женщины, — откуда ему было знать, что она уже очень далеко, на смотровой площадке. Возможно, она расценила сочувственное молчание как вопрос: «Я говорила ему, что меня нельзя надолго оставлять одну, нельзя выпускать из рук, даже на неделю, а он уехал на полгода и вот вчера вернулся».

Умолкла, ты тоже не представлял себе, о чем можно говорить в такой ситуации, абсурдность которой лежала за гранью понимания порядка вещей, и потому оставалось поддерживать ее в молчании уже хотя бы тем, что не лезть на рожон с изъявлениями сочувствия или соболезнования и только прислушиваться к тому, как она тихо, почти беззвучно плачет, по-детски беспомощно и трогательно шмыгая носом, и невозможно сказать, сколько длилась эта пауза, окончание которой было уловлено шестым чувством. Уловив, покосился на нее.

Она теперь стояла вполоборота и, склонив красивую голову к плечу, рассматривала тебя, и ты с легкой оторопью от колебаний ее переменчивых настроений отметил, что теперь в ее глазах укрепилось почти прежнее, празднично новогоднее выражение— с той лишь разницей, что оно приобрело определенность и законченность: ребенок освободил свой подарок от обертки, уже держит его в руках и вот застигнут кем-то из взрослых в тот переходный момент, когда приоткрывает рот, чтобы завизжать от восторга и запрыгать от радости, баюкая вожделенную, весь долгий год ожидаемую игрушку на руках. Улыбнулся, отвечая ее новому настроению: «Ты не только красивая, но и немыслимая какая-то!» Глянув мимо тебя, она расхохоталась: «Ага, вот именно, вот именно, а что там сидит этот старик?»

В двух словах было рассказано про голубиный бизнес дяди Прохора, она, покусывая ноготь мизинца, о чем-то размышляла, потом тряхнула головой и рассмеялась: «Да разве так эти дела делаются?!» — и понеслась, полетела к старику, дурашливо подскакивая и размахивая при этом руками, о чем-то быстро с хозяином голубей переговорила и получила в свои руки одну из птиц как раз в тот момент, когда к бордюру площадки швартовался очередной свадебный кортеж, и оставалось только поражаться тому, как блестяще она экспромтом отыгрывала эту новую для себя роль доброй феи, безошибочно выискавшей в толпе гостей нужного человека — громоздкого, как старомодный платяной шкаф, молодого человека с валкой матросской походкой, закованного в тяжелый черный парадный костюм со слишком для его обезьяньих рук короткими рукавами. Сальная его, розово лоснящаяся рожа мгновенно преобразилась, едва взгляд прохладных в оправе припухших век глаз, ИЗ: рядно смазанных сальцем, уперся в женщину с голубкой. Исполнив нечто вроде балетного реверанса, она, покорно склонив голову, протянула ему птицу, торопливо поясняя смысл подношения, и этот орангутанг повел туда-сюда головой, словно ему жал ворот сорочки, подумал и, сально ухмыльнувшись, что-то спросил, и она ласково улыбнулась в ответ. Он полез в карман, сунул ей в руку купюру, забрал птицу и понес ее к невесте… Помнишь, был первый накат ревности, душной и липкой как пот: «Что он там тебе говорил?» Она вспышку ревности почуяла, усмехнулась: «То же, что и все мужчины говорят мне» — «А что они говорят?» — «Что не прочь со мной переспать». — «Я этого не говорил». — «Но ведь — подумал». — «Вовсе нет». — «Этого не может быть!» — изумление было искренним, секундной ее растерянностью стоило воспользоваться: «Мне стыдно в этом признаваться, но я страдаю тяжкой формой клинической импотенции…» Расхохоталась: «По тебе это очень заметно!»

Наверное… В ту пору ты ведь не курил, пил умеренно и по большей части сухое вино, продолжал оставаться кандидатом в мастера спорта по водному поло и имел комплекцию, вполне соответствующую этому воловьему, связанному с большими нагрузками, ломовому виду спорта.

Она раскрыла кулачок, знакомя с гонораром за свой изящный реверанс: в одну минуту ухитрилась заработать сотню, но не рублей, а долларов, и спустя час в клетке старика осталась всего одна голубка — маленькая и не слишком импозантная, с черным крапом на левом крыле, и ты отдал дяде Прохору деньги, в основном доллары, — такой суммы он наверняка не заработал тут за целое лето — забрал последнюю птицу, сунул ее за пазуху, подошел к краю смотровой площадки и заметил ей, что она прекрасная актриса. Воспринято было как данность, нечто само собой разумеющееся: «Ага, я ведь когда-то училась в цирковом училище!» — «На кого?» — «На клоуна».

Немыслимая женщина, немыслимая: я и теперь иной раз пытаюсь представить себе ее в типично клоунском гриме — со свекольным носом, рыжими накладными ресницами, сочными пятнами румян на щеках и напоминающем шарик репья парике из желтой пакли — и не получается ничего, куда же тебе нечто такое было вообразить? Она, почуяв неверие, обиженно опустила уголки губ и вдруг, стрельнув взглядом в перила ограды, спросила: «Не веришь? Хочешь, сделаю тут стойку?»

Немыслимая женщина: опередив твой отрицательный жест, уперлась руками в каменные перила, подпрыгнула, вынося свое тело вровень с оградой, сгруппировалась и в следующую секунду уже стояла на руках, нисколько не озаботившись тем, что просторная юбка медленно соскользнула вниз и успокоилась мягкими складками вокруг упертых в перила ладоней, а взгляду открылись ее крепкие покатые бедра, перетянутые треугольником простеньких светлых трусиков. У тебя слегка помутилось в глазах. Из-под чехла юбки донесся голос: «Ну и как тебе?» — плавно развела ноги в стороны, но тут же опомнилась: «Ой, что это я, извини!» — и пружинисто соскочила с перил на асфальт. Если и смутилась, то не показала вида и с улыбкой дотронулась до твоего согнутого локтя, прижатого к животу: «Держишь камень за пазухой?»

Вот тут был момент прозрения: ты достал пригревшуюся на груди голубку, протянул ей, а она долго, не мигая смотрела тебе в глаза, на пару с тобой прозревая, потом тихо спросила: «Ты это серьезно?» — и как раскаленный свинец накатило понимание: да, кажется, да.

Она все поняла. Было долгое молчание. Потом она, приняв какое-то важное решение, взяла птицу, подержала ее в уютном гнезде своих сомкнутых ладоней, приподняла на уровень лица, потерлась щекой о маленькую головку голубки и, скосив глаза, отослала тебе долгий вопросительный взгляд. Ты задал тогда хороший вопрос, очень хороший: «Хочешь спросить, завидую ли я тому парню, который вчера вернулся из-за границы и теперь мечется по дому, названивая твоим знакомым?» Она медленно опустила ресницы в знак согласия. «И да и нет. Нет, потому что я его начинаю понимать и не хотел бы сейчас оказаться в его шкуре. А да… Оттого, наверное, что он держал тебя в своих руках». Тихо выдохнула в ответ: «Вот черт!..» — «Ты уже второй раз поминаешь черта. Почему?»

Откуда-то из донной глубины ее темных глаз медленно двинулось новое выражение, оно прояснялось, по мере восхождения, делалось все более внятным и наконец отчетливо проявилось в поверхности ее влажного взгляда — смысл его, как я теперь понимаю, состоял в предельном отчаянии: «Потому что ты мне начинаешь нравиться!» — и повернулась лицом к городу, распуская ладони.

Не раз и не два приходилось наблюдать издалека, от кустов, за моментом взлета голубки с рук невесты, есть в нем удивительно скоротечный, от постороннего взгляда скрытый нюанс: вот медленно распахиваются ладони самой счастливой в этот час во всем свете женщины, и белая голубка, почуяв свободу, в первом отчаянном и шумном всплеске крыльев на мгновение обращается в ослепительную белую вспышку… А потом уж летит — валится на крыло, скользит, косо и остро, как нож масло, разрезая плотный воздух над городом, в дымных глубинах которого у нее есть свой голубиный дом. Следя за полетом голубки, прошептала: «Мне бы так!»

Потом было первое прикосновение к ней — протянул руку: «Ну так полетели!» — «Куда?» — «В гнездо. Оно вон в той стороне, неподалеку от метро „Аэропорт“… Я буду называть тебя Голубкой, ладно?», — «Голубкой? — прищурилась, помолчала и улыбнулась., — Хорошо. Только не выпускай меня из руки, понимаешь?» — «Кажется, понимаю».

С того дня немало воды в этой реке утекло, но вот всплыл он на поверхность разом и вдруг, весь от края и до края, настолько отчетливо, что привычно заломило в груди, как всегда бывало, когда накатывал дух самоистребления, однако какой именно из жестов или взглядов Голубки, осевших во мне, предстояло уничтожить, я не понимал и потому огляделся по сторонам: на смотровую площадку хлынула очередная свадьба. Невеста в легком белоснежном платье — на вид совершенная еще девочка — со смехом хлынула к ограде, подалась вперед, словно в желании воспарить над городом, а потом, приложив к ладошкам губы, оставила на них пятнышко короткого поцелуя и сдула это невесомое пятнышко со своих рук, отправив его в полет над склонами. Я закусил губу — вот именно так распахивались ладони Голубки, отпуская на волю птицу.