Олег Боровский - Рентген строгого режима

• Название: Рентген строгого режима
• Автор: Олег Боровский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9691-0441-9

Эта книга – история «РАБа», рентгеновского аппарата Боровского. Но это никак не история раба, потому что Олег Борисович Боровский, получив 25 лет воркутинской каторги за «подготовку покушения на товарища Сталина во время парада физкультурников на Красной площади», в раба не превратился. Рентгеновские аппараты, которые инженер Боровский конструировал и изготавливал в тюремных мастерских для лагерных больниц, – одна из легенд ГУЛАГа. Не одну шахтерскую жизнь эти «РАБы» спасли, многих покалеченных помогли поставить на ноги… Олег Боровский дождался смерти тирана, дожил до освобождения и реабилитации, сохранил и пронес через всю жизнь любовь, которую он встретил в Речлаге. Но он сделал и нечто большее – написал подробные и честные воспоминания о пережитом. Этого нельзя забывать, чтобы это не повторилось, – если, конечно, мы хотим остаться в истории людьми, а не людоедами.

---

Гуманный Военный трибунал предоставил нам право сказать последнее слово. Сергей встал, коротко сказал, что не признает себя виновным ни по одному пункту обвинения, и сел.

Я признал себя виновным только по одному пункту 182-й статьи УК РСФСР – незаконное хранение ножика (финки), и сел.

Я посмотрел на белое лицо Авербуха, сидящего около двери на скамеечке, его голова была опущена... Мне стало жаль его, он хорошо ко мне относился, и с ним было легко работать.

Члены Военного трибунала ушли решать нашу судьбу, но скоро вернулись, и нам стало ясно, что приговор написан заранее. Суд был скорым и «справедливым» и приговорил нас обоих к двадцати пяти годам ис правительно-трудовых лагерей строгого режима с кон фискацией имущества и, конечно, с поражением в правах на пять лет. После оглашения приговора все разошлись, остались только мы, наш конвой и молоденький капитан, секретарь трибунала, который что-то писал. Вскоре секретарь трибунала вручил нам выписку из приговора, которая прошла со мной весь мой срок и сейчас покоится в моем архиве. К моему удивлению, больше таких бумаг я ни у кого не встречал.

Наконец за нами пришел вертухай, и мы пошли по длинным коридорам в свои камеры. На одном из поворотов я оглянулся и увидел, что за нами идут оба наши победителя – Шлык и Очаковский. Шли, смотрели нам в спины и победно улыбались.

К нашему удивлению, ночевать нас с Сергеем отвели в одну камеру, но вскоре пришел и третий, молодой парень в полувоенной форме. Спать его разместили на деревянном топчане. Мне сразу стала понятна роль этого соглядатая, рядом с нашей камерой были ведь и свободные «номера»! Мы с Сергеем переглянулись и говорили только о незавершенных делах на заводе. Утром нас развели по разным камерам, и мы с Сергеем встретились только через десять лет.

Меня поместили в общую камеру № 23, там уже сидело около тридцати заключенных, все осужденные на 25 лет лагерей. В этом избранном обществе сидеть было не скучно, большинство срок получили за плен, «пленяги», как их еще называли, и статья была у всех одна, 58-1б – добровольная сдача в плен с оружием в руках. Все сокамерники без конца рассказывали истории из своей и чужой жизни, и какие истории!

В этой камере мне пришлось посидеть почти два месяца. Почти все осужденные в камере были простыми солдатами. Не чувствуя за собой никакой вины, они добровольно вернулись на родину, не ведая, что Политбюро нашей партии приняло специальное постановление о предании суду Военного трибунала всех военнослужащих, попавших в плен к немцам. В плену они сидели в обыкновенных лагерях, работали чернорабочими на заводах или, кому очень повезло, в крестьянских хозяйствах. Жили относительно хорошо, не голодали. Кроме того, многие русские парни – мастера на все руки, могли и трактор, и косилку наладить, исправить электропроводку и даже починить радиоприемник, не говоря, конечно, о швейной машинке... К началу войны с Россией Гитлер забрал всех мужчин в армию, и наши «пленяги» были в сельской местности нарасхват и за свою работу получали и шнапс, и марки. Как правило, все они спали либо с хозяйкой, либо с ее дочками. Ни в какую РОА они не вступали, были уверены, что наши победят, ждали окончания войны и возвращения на родину, по которой отчаянно тосковали. Совесть их была чиста, не по своей воле они попали в лапы к фашистам, не воевали против своих. Чего они должны были бояться? Но они не знали, что отцы отечества еще до конца войны приняли решение расправиться со всеми пленными по их возвращении домой, и расправиться очень жестоко, по-сталински. Бывших пленных начали выявлять и арестовывать. После мучительного следствия, на котором их всеми способами заставляли признаваться, что они, во-первых, добровольно сдались в плен и, во-вторых, являются агентами иностранных разведок – то ли немецкой, то ли американской, то ли японской, то ли еще какой, лишь бы разведки. Некоторых из них били, и даже очень сильно, кулаками и ногами, но настоящих пыток все же не применяли. После избиения они, как правило, подписывали все, что требовал следователь.

Мой следователь Шлык, оказывается, тоже любил приложить кулак к чужой «фотографии». Об этом рассказали двое осужденных, чьи дела он вел. И тут я вспомнил, как Шлык после одной нашей громкой словесной стычки в сердцах рявкнул: «Что это вы кипятитесь, Боровский, мы ведь не применяем к вам специальных методов допроса!»

Я тогда, правда, подумал, что глухая одиночка, отсутствие книг, передач, мерзкая тюремная еда, изнурительные допросы по ночам, невозможность спать днем и являются «специальными» методами допроса.

В нашей камере сидел крупный инженер-химик, фамилию его я, к сожалению, забыл. До войны он работал главным инженером Института прикладной химии в Ленинграде, в плен попал в 1943 году, и немцы использовали его в качестве посудомоя на заводе Гумми Эльбе Верке, в центральной заводской лаборатории. Выше посудомоя немцы русского пленного не допускали. В химической лаборатории было полным-полно чистого спирта, хранящегося в незакрытых шкафах в 30-литровых бутылях. Немцы, безусловно, знали, что русский выпить не дурак, и, чтобы раз и навсегда отрезать дорогу к спиртному, добавляли в бутыли немного бензола, который на химические реакции не влиял, но пить такой спирт было невозможно, потому что он вонял керосином. Лучшие умы из пленных химиков взялись за решение научной задачи – как отделить бензол от спирта. И решили!

В этот момент рассказа я перебил его и прочел стихи Демьяна Бедного, которые кончались четверостишьем:

Русский ум изобретет,
К зависти Европы,
Так, что водка потечет
Прямо в рот из жопы.
Вся камера хохотала до слез.

Инженеры-пленяги использовали тонкое обстоятельство – различие в температуре испарения спирта и бензола. Дальше, как говорят, дело техники. В бутыль опускался резиновый шланг от воздухопровода, и спирт начинал «кипеть», то есть бурлить, и после часа или двух такого «кипения» весь бензол выкипал – конечно, вместе с частью спирта. Оставшийся спирт можно было применять по назначению, и они не столько сами пили, сколько меняли его на продукты питания у обитателей соседних лагерей, в которых сидели французы, американские и английские летчики со сбитых самолетов и даже почему-то итальянцы. Все «иногородние» пленные получали посылки с продовольствием от Красного Креста, все, кроме наших. На просьбу руководителей Красного Креста направить им продовольствие для снабжения советских военнопленных, наш вождь и отец родной Сталин вежливо ответил: «У нас нет военнопленных, есть только предатели и уголовные преступники» – и не дал. Ничего не дал, и много миллионов наших людей погибли в немецком плену.

Запомнился мне актер Игорь Орлов, очень красивый, веселый и эмоциональный мужчина. Игорь иногда давал целые представления, причем все роли – и мужские, и женские – играл сам, и очень талантливо, надо сказать. Мы все слушали и смотрели с восторгом. Он, кстати, был первым, кто рассказал мне подробно о РОА – Русской освободительной армии, созданной Гитлером из советских военнопленных. В конце 1943 года стало ясно, что немецкая армия будет разбита, и из РОА побежали наши пленяги, конечно, на восток, к своим, в надежде, что их простят. И в самом деле, поначалу их встречали хорошо, выдавали оружие, и они воевали на равных, и многие из них погибли за свободу и независимость нашей Родины. Однако после окончания войны дошла очередь и до них, и всех, кто был в РОА, «пригласили» в МГБ и выдали законные двадцать пять лет лагерей строгого режима.

Дни тянулись. Почти ежедневно из общей камеры осужденных брали на этап, и они навсегда исчезали с глаз и из памяти... А взамен ушедших поступали новенькие, все они были оглушены приговором Военного трибунала, сроком, и первые дни бродили по камере подавленные, потом постепенно приходили в себя и оживали. Однако всех без исключения угнетала ложь, которая была написана следователем в их деле и которую их заставили, заставили силой подписать. Как это делается, я хорошо знал... В их делах жизнь в плену изображалась как цепь чудовищных преступлений, измен, предательств, провокаторской деятельности. Можно себе представить, что когда руководители управлений МГБ читали выдержки из дел высокому начальству, те удовлетворенно кивали головой – вот мерзавцы, так им, подлецам, и надо. Но все же я был убежден, что высокое начальство прекрасно знало, что все эти дела – липа, но не в их интересах было доискиваться истины, они очень хорошо жили за счет этой липы и лжи...

«Правда – она, кады хошь, нехороша...» – сказана мне однажды старая крестьянка.

И когда Н. С. Хрущев в 1956 году приказал выпустить из лагерей всех осужденных по 58-й статье, он прекрасно знал, что делал: в лагерях в подавляющем большинстве сидели честные советские люди, которых органы МГБ опутали ложью «собственных признаний». Настоящими преступниками были следователи и прокуроры МГБ, они набивали лагеря миллионами несчастных и бесправных рабов.