Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке

• Название: Портрет в сандаловой рамке
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

Романтическая история с напряженным сюжетом, действие которой развивается в двух пересекающихся пластах — в современности и в 1944 году. Загадка мистической тайны переплетается с интригами фашистской разведки, а к современной женщине приходят воспоминания прежнего воплощения. И, конечно, любовь…

Приехавшая в Брюссель художница Верочка видит на развалах «блошиного рынка» портрет молодой женщины, сделанный в 1944 году знаменитым фотографом. Тогда на свете не было даже ее мамы, но с портрета смотрят глаза Веры и ее лицо улыбается новому веку. Вера начинает расследование и попадает к странной гадалке, которая открывает ей истинное предназначение: она — Странница — человек, проходящий цепь реинкарнаций. Художницу начинают преследовать эпизоды, явно относящиеся к ее прошлому воплощению, когда она — Анна Грас — дочь профессора словесности в Брюссельском Университете и еврейки становится возлюбленной фотографа Мишеля Тиссо. Это он фотографирует возлюбленную, мечтая о будущем. Но идет 1944 год, в Бельгии хозяйничают фашисты. К паре влюбленных приходят тяжелые испытания. Выясняется, что Мишель — советский разведчик, давно работающий в фашистском тылу. Узнав о его связи с Анной, руководство приказывает Мишелю убрать девушку. Но он продумывает иной ход. Однако и резидент советской разведки, не доверяя Мишелю, устраивает ловушку. Анна и Мишель погибают…

Верочка встречает в Брюсселе странного русского, который явно следит за ней. Это человек, ведущий расследование старого военного эпизода, виновным в котором признали его деда — резидента советской разведки в Брюсселе. Шаг за шагом, не доверяя своим видениям и все больше погружаясь в былое, они вместе восстанавливают запутанную историю Мишеля и Анны, в финале уже не сомневаясь, что их свела судьба снова — в ином, окрашенном отсветом былой любви, воплощении..

---

— Не будем. Ведь у нас есть настоящее и будущее. Мы нашлись — и это чудо. Давай есть и пить, словно именинники или жених и невеста или…

— Номинанты премии «Обыкновенное чудо». На рамке написано — не пугайтесь, произошло чудо. Пряталось, пряталось и вот оно — явилось! Держитесь, везунчики! Вы никогда не были знакомы, ухитрились произвести на свет дочь, разлетелись в разные стороны и случайно нашли друг друга через девятнадцать лет. Нормально… Интересно, почему мне упорно кажется, что у меня крыша едет? Что так не бывает… Что такие трюки устраивают только фокусники… Глеб, скажи, что это не сон.

— Не сон, милая, не сон… — заверил Глеб с некоторой грустью.

— Не сон, но и не правда? — насторожилась Вера. — Ты снова солгал, да?

— Хочешь чистейшую, самую правдивую правду? — Глеб вскочил, уронив стул. — Хочешь? Тебе действительно нужна она?

— Нужна… — проговорила Вера нерешительно и тут же спохватилась: — Нет! Хватит. Хватит распутывать. Если тянуть за нитку, можно распустить все вязанье и остаться голыми.

— Пожалуй, я предпочту остаться голым. Голым, но честным. Ты можешь расслабиться и выслушать меня спокойно?

— Что-то еще случилось? У тебя странное лицо, факир.

— Лицо вруна… Я врун от рождения — это наследственное. Дед шпионил пол века, отец… в общем тоже… Я сбежал на другой фланг и решил: «Правда и только правда!» Буду жить правильно.

— Так не бывает. Не получается жить правильно. Юношеский максимализм отступает, тяга к высокой нравственности и необыкновенной порядочности притупляется. Реальность умеет это делать — губить идеалы. И отлично! Как же существовать, да еще и работать с неутолимым желанием иметь ангельски чистую совесть? — механически бубнила Вера, думая совсем о другом: «сейчас все рухнет. И ничего починить будет уже нельзя…»

— Твоя ирония справедлива. Не получалось у меня с ангельской чистотой. Но сейчас, когда рядом ты, мне она просто необходима — чистая совесть. Пусть не ангельская — человеческая… Уф-ф-ф… Слушай…

— Нет! Нет! — Вера закрыла его рот ладонью. Он поцеловал ее и отпустил. Даже немного оттолкнул и посмотрел глазами комикадзе, делающего смертельний вираж: — Я никогда не был знаком с Маргаритой Вишняковой, я не был в Домбае, моя фамилия не Майков…

— Значит — Машка — не твоя дочь… Ты — вообще не Он. Не тот, кого я ждала. Подмена, дублер… — губы Веры задрожали, но она героически старалась придушить слезы. — Обидно, обидно, обидно! До чего же обидно! Подарили и отобрали! Это жестоко…

— Пойми, я боялся потерять тебя. Когда понял, что Анна и ты — связаны таинственной нитью, а значит, мой дед убил почти тебя, мне стало страшно! Потому что уже стало очевидно с устрашающей ясностью: мне нужна ты и только ты. Как же мне захотелось стать тем твоим первым… Тем, кого ты искала и ищешь. Отцом Машки! И я стал им.

— Но это не правда! — крикнула Вера, пытаясь заглушить боль потери.

— Не истина в чистом виде. Да такой истины — правды для всех — вообще нет. У меня лично она другая. Слышишь — другая! Я хочу быть счастливым с тобой!

— А как же все хорошо складывалось! Вся жизнь — целиком со всеми ее ударами и дарами обрела смысл. Смысл! Я почувствовала себя такой сильной — Победительницей… Любимицей судьбы, получившей желанный подарок… — Вера подняла на него полные ненависти глаза. — Теперь я никогда никому не смогу верить. Я не смогу доверять даже себе… Уходи.

— Ты точно этого хочешь?

— Уходи.

Глеб положил на стол ключи: — Здесь все ключи от дома. Этот дом я приобрел на твое имя. Купил у твоих друзей, когда узнал, что в нем находилось фотоателье Мишеля Тюсо. Пожалуйста, запри за мной дверь. И не стой у открытого окна, особенно, если хочешь сообщить нечто важное.

Подхватив фотоаппарат, он стремительно вышел. Быстрые шаги сбежали по лестнице и хлопнула с надрывом, словно поставив точку, дверь внизу.

Вера тупо сидела у накрытого стола, потом вскочила, в ярости расшвыряла краски, бумаги. Схватила портрет и рванулась с ним к окну в иступленном желании рассчитаться с обманом. Уже занесла над улицей, но громко всхлипнула, прижала портрет к груди, и вместе с ним опустилась на пол.

— Больно… Здесь больно… Та серебряная игла… Прямо в сердце… — шептала она, не пытаясь унять слезы.

«— Помню, милый, светлый день,
помню ландыш и сирень
Как в звенящей тишине
ты в любви признался мне…

— Обещала нам весна,
Что не кончится она:
Будут птицы веселиться,
Навсегда умчатся прочь
снег и град, и злая ночь

Обещала нам счастье весна…»

Пели на улице музыканты свой жалостливый романс.

27

За окном раннее утро, курлычут горлицы, ветки каштана поднимают свои роскошные праздничные свечи. Вера спит, свернувшись на козетке с портретом в обнимку. В комнату тихо вошел мужчина со свертком, осторожно огляделся, долго смотрел на спящую Веру. Стараясь не разбудить ее, развернул сверток, достал из него веточку дикой белой розы, пакет с овощами и нечто свернутое в трубку. Положил цветы у лица спящей, а на полу расстелил маленький коврик изнанкой кверху. Затем на цыпочках удалился на кухню, откуда тотчас же донесся грохот посуды.

Вера проснулась, увидела розы, снова зажмурилась и открыла глаза: — Почему хороший сон никогда не возвращается? Почему вообще от меня уходит все самое дорогое? — насторожившись, она прислушалась к звукам на кухне, резко села и позвала: — Машка?! Машуля!

Появилась не Маша. Подвязанный полотенцем, из кухни вышел Глеб:

— А не отведать ли нам горячего борщеца, хозяйка? — он сел у ее ног и взмолился: — Ну не могу, не могу я тебя бросить! Не уйду, хоть убей. Убей, чтобы не мучился.

Вера положила руку на его голову, но вместо того, чтобы погладить больно накрутила на палец плотную русую прядь.

— И почему, ну почему ты все это придумал? Про Домбай и ту ночь в моей комнате?

— А ты? Ты же выдумала Анну и Мишеля, — он морщился от боли, но не пытался освободиться.

— Не выдумала — вспомнила. Вот — даже на рамке надпись про это. Про воспоминания, хранящиеся в глубинах памяти.

— Да не знаю я санскрита и не ведаю, что там написано! Ай! Больно же!

Вера оттолкнула его, отвернулась: — Господи! Все-все — ложь… Жизнь моя — глупая, запутанная, пошлая… И ты не Странник!

— Странник! Рыцарь, искавший тебя долго-долго. Я прожил жизнь Мишеля, я влюбился в Анну, я верный, преданный… И вообще — знаю нечто самое главное. Смотри… Глеб показал на коврик у ног.

— Ручная восточная работа, 19 век, — механически выдала характеристику Вера.

— Важно другое — мы видим здесь, на изнанке, жуткий хаос, переплетение цветных нитей, узлы — невнятную путаницу. А теперь раз- два- три! — Глеб перевернул ковер. — Дивный узор! И как немыслимо сложно переплетаются линии и цвета, образуя красоту и гармонию. Ты поняла? Это наша жизнь, но нам дано видеть только изнанку и мы часто плутаем в хаосе событий, задавая вопросы: «зачем, за что, к чему бы все это?» Лишь иногда уголок ковра заворачивается и мы видим, какой чудный узор скрывается на его главной, лицевой стороне. (вольная цитата из «Дара» Набокова — Л.Б.)

— Которая видна лишь Высшему наблюдателю.

— И нам! Эти истории — давняя и наша — переплетены, составляя единый узор. Чудесный, Вера, чудесный!

— Но ведь нашей истории не было! Ты все подслушал, выдумал, наврал…

— Не знаю… Теперь ничего не знаю… Нет знаю! Моя правда в том, что мне жизненно необходимо, чтобы твоя история стала моей. Твои воспоминания — моими. Твоя дочь — нашей.

— Но ведь так не бывает. Нельзя прожить жизнь заново.

— Я уже прожил ее. Прожил с тобой! Что хочешь делай, хоть убей, я буду думать, что был Домбай и твою натертую ботинком щиколотку поцеловал в метель я… Что Машка — моя дочь. А это… — он посмотрел на шрам запястья, — это никакое не признание любви к Б. Бордо, выжженное еще в школе. Это начало твоего имени.

— Латинское «Б».

— Нет, наше «В»! Завтра же, если будет солнце, я выжгу твои инициалы полностью. Да чего ждать! Прямо сейчас, каленым гвоздем! — Глеб выбежал на кухню и Вера кинулась за ним — так нешуточно прозвучала угроза восполнить надпись каленым железом. Сейчас она совершенно точно понимала лишь одно — он сделает это! И видела иглу, проткнувшую тельце бабочки. «любовь так легко убить, — сказала гадалка. — Помните об этом…»

В опустевшей комнате вновь зазвучали вокализы горлиц, не смущавшихся громких голосов и грохота посуды, доносившихся из кухни.

Стройная девушка с рюкзачком и голым животиком над отчаянно заниженными джинсами, вошла, огляделась, принюхалась…

— Ого! Здесь разлили свежий борщ. Целую кастрюлю. Какое интересное фото… — взяв портрет, она с трудом стала читать надпись по овалу рамки: