Дэвид Дикинсон - Смерть в адвокатской мантии

• Название: Смерть в адвокатской мантии
• Автор: Дэвид Дикинсон
• Издательство: Слово
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-85050-909-5

«Смерть в адвокатской мантии» — пятый роман в серии о знаменитом детективе лорде Пауэрскорте (с предыдущими издательство «Слово» уже познакомило российских читателей).

Во время праздничного банкета в лондонской юридической корпорации Куинз-Инн умирает блестящий столичный адвокат Александр Донтси. Отравление — таково заключение медэкспертов. А вскоре убивают друга и коллегу Донтси, мистера Стюарта. Расследовать дело об убийстве адвокатов приглашают лорда Пауэрскорта. Среди подозреваемых — и мошенник, создатель финансовой пирамиды, и ревнивая жена, и очаровательная любовница, и ее муж — старый больной рогоносец, ко всему прочему — большой специалист в ядах… Кто же из них преступник? Пытаясь ответить на этот вопрос, детектив сам подвергается смертельной опасности. Но, как всегда в романах Дэвида Дикинсона, справедливость восторжествует и порок непременно будет наказан.

---

Сара не могла понять, почему Эдвард привел ее именно сюда. Красиво, конечно, но должна быть какая-то причина.

— И что же это означает? — спросила она.

— Ну, вообще-то в основе этого сюжета миф: времена года жаловались, как тяжела человеческая жизнь, и Юпитер подарил людям бога вина Вакха. Но на самом деле смысл картины можно толковать по-разному. Она может означать, что мы должны быть благодарны не только за дарованное нам вино, но и за неторопливую смену сезонов, вовлекающих наши жизни в прекрасный танец. Посмотрите, как плавно, размеренно движется хоровод времен года. А пухлый ангелочек с песочными часами говорит об утекающем времени, тщетности людских желаний и о том, что конец неизбежен.

— Послушать вас, Эдвард, так это ужасно грустная картина, — вздохнула Сара и взяла своего спутника под руку.

— Да нет, я так не думаю. Просто времена года бессмертны в своем хороводе, как в «Оде греческой вазе» Китса, где есть подобный этому Сатурну «флейтист, играющий напев все время новый». Фигуры на холсте не могут кружиться быстрее или меняться местами — Пуссен не позволит им этого. Однажды оказавшись внутри круга, из него не выбраться. Вот и мы, глядя на эту картину, будто попадаем в ловушку, оказываемся в плену собственной судьбы.

— Вы, Эдвард, сегодня много философствуете. Это «Остров сокровищ» так на вас повлиял?

— Вряд ли, — рассмеялся молодой человек. — Но этот холст Пуссена заставляет задуматься о преходящем времени, тут уж ничего не поделаешь… — «Давай же, не тяни!», подстегнул себя Эдвард. — Мы постоянно говорим о времени, но в действительности о нем не помним. А ведь оно утекает с каждой секундой, как в этих песочных часах. В конечном счете мы его просто теряем…

И вдруг Сара догадалась, зачем они пришли сюда, к этой картине, почему Эдвард погрузился в философские размышления и зачем все эти экскурсы в историю искусства.

— Так вот, Сара, — сам того не заметив, повысил голос Эдвард. — Иногда следует, как говорится, схватить время за хвост. Нельзя же, в самом деле, постоянно откладывать до вечера, на завтра, на следующую неделю. Надо ловить момент. Сара, вы будете моей женой?

Вопрос огорошил Сару. Она знала, что когда-нибудь услышит его, но не думала, что он прозвучит так внезапно. Да и сам Эдвард выглядел растерянным. Возможно, это не он поймал момент, а коварное время настигло его. Сара крепко сжала его руку.

— Конечно, выйду! — сказала она. — Но почему ты так долго тянул? Я думала, ты уже никогда не сделаешь мне предложения.

Леди Люси дежурила у постели мужа. Было около одиннадцати вечера. Сиделка на цыпочках вышла из комнаты, и леди Люси вдруг поняла, что впервые за эти дни осталась с Фрэнсисом наедине. Сегодня ее все время преследовало жуткое видение. Похороны. И хоронила она уже второго мужа. Как и тогда, был строй военных, затянутых в парадные мундиры, солнечные блики на их до зеркального блеска начищенных башмаках, сверкание вскинутых в последнем приветствии сабель. Она сама у края глубокой могильной ямы и схватившие ее за руки, безутешно рыдающие дети. И торжественные звуки траурного марша из «Саула» Генделя. Марша, с которым военные оркестры шли по улицам Лондона за гробом королевы Виктории.

Леди Люси сидела, держа в ладонях руку мужа. Вспоминала, как он пригласил ее на первое свидание в Национальную галерею, как всего неделю назад он, расхаживая по гостиной с близнецами на руках, рассказывал им про свое детство в Ирландии, про синие горы и большой каменный фонтан во дворе дома. Она заплакала. Она ни разу не позволила себе этого при детях, но здесь был только Фрэнсис. Он ничего не видит и не слышит, и он никогда уже с ней не заговорит. Она захлебывалась от рыданий.

— О Фрэнсис, — сквозь слезы шептала она, — бедный мой, милый, дорогой, я так люблю тебя! Я не смогу жить, если ты уйдешь!

Она вспомнила, как просила: «Возвращайся, скорее возвращайся!» в то ужасное раннее утро на вокзале, провожая его в Африку, на Бурскую войну. И потом каждый день обмирала от страха, лихорадочно читая списки убитых в газетах — списки, которые с каждым месяцем становились все длиннее. Но ее Фрэнсис выжил и вернулся домой без единой царапины. А теперь, расследуя дело в Куинзе, он чуть не погиб. Прошлой ночью она решила, что, как только ему станет лучше, увезет его на юг, в Италию. Куда-нибудь в Амальфи или Позитано, где они будут любоваться ясной синевой моря, и она поднесет ему бокал южного нектара с искрящимися у хрустальных краев пузырьками. А когда он поправится, совсем поправится, она попросит его навсегда оставить частный сыск. Чтобы не было больше ни древних соборов, в которых на голову рушатся тонны камней, ни наемных убийц в музеях, ни бешеных скачек по корсиканским тропам под свист пуль, ударяющих в скалы, ни утопленников в фонтанах Перуджи. У нее больше нет сил выносить все это. Леди Люси взглянула на мужа: лицо его ей показалось не просто бледным, а каким-то серым, и она зарыдала еще сильнее. Нет, не увезти ей Фрэнсиса в солнечную Италию, на извилистые улочки Позитано. Он может умереть раньше, чем она сделает это. Он может умереть завтра. Даже сегодня ночью…

Сверху донесся детский плач. Это Оливия, она всегда начинает плакать ближе к полуночи. Леди Люси попыталась взять себя в руки. Устало поднимаясь в детскую, чтобы успокоить плачущую дочь, она старалась подбодрить себя словами доктора Тони: «Не забывайте, ни на секунду не забывайте — надежда остается всегда».

Следующим утром дети продолжили в отцовской спальне представление «Острова сокровищ». Оливия, быть может, потому, что не отвлекалась на чтение, уже довольно ловко скакала с костылем из швабры. Разреши ей, подумал Джонни Фицджеральд, и она разила бы костылем врагов не хуже Джона Сильвера. Сразу после ланча появились Сара и Эдвард. Их помолвку отметили шампанским. Эдвард начал было извиняться, что они явились со своей радостью в дом, где случилась такая беда, но Джонни велел ему замолчать.

Оливия не сразу поняла, о чем идет речь. «Помолвка» представлялась ей каким-то «помолом», когда мельник делает из зерна муку. Папа рассказывал ей сказку про мельника, там говорилось про этот помол. Значит, Эдвард и Сара едут на мельницу? А можно и ей с ними? Она, как папочка, очень любит путешествовать. Когда ей все объяснили, Оливия решила воздержаться от расспросов. Стало быть, это что-то вроде крещения близнецов: Сара и Эдвард пойдут в церковь окунать головы в большую вазу с водой.

Днем Джонни объявил, что сегодня читать раненому будут он и Люси. Они прочтут отрывки из поэм Теннисона, любимого поэта Фрэнсиса. Джонни умолчал о том, что когда-то давно, в Индии, Пауэрскорт попросил, чтобы тот отрывок, который сейчас собирался декламировать Джонни, прочли у его могилы. Сам Фрэнсис знал всю эту поэму наизусть.

Леди Люси с большим чувством прочла «Леди из Шалотт». Даже детей и сиделку заворожила музыка стихов и трогательная история любви. Потом пришла очередь Джонни. Он выбрал финальные строфы поэмы «Улисс», посвященные Одиссею, который через двадцать лет опасных приключений вернулся наконец на родной остров Итака, но уже снова тоскует по дальним странствиям.

Немало видел я: чужие земли, нравы,
Собрания мужей, вождей речения,
И не последним там был я, оставшись
Частицей собственной в историях минувших,
И довелось мне упиваться звоном
Мечей на поле бранном подле Трои.

Близнецы мирно посапывали возле кровати отца. Эдвард и Сара устроились у стены, заставленной цветами. Леди Люси сидела по одну сторону постели, Оливия и Томас — по другую. Томас помнил рассказы отца о Троянской войне, об Ахилле в его шатре, о Гекторе, чье тело протащили вокруг городских стен, о деревянном коне, положившем конец войне. Мальчик взглянул на лицо отца и неслышно заплакал. Сиделка — лишь она заметила его слезы — украдкой протянула ему огромный носовой платок. Джонни читал и думал о тех странных «собраниях мужей» и еще более странных «речениях вождей», которые им с Фрэнсисом довелось наблюдать когда-то в Индии:

Как радуга над морем был мой путь,
Та радуга, чей свет все дальше, дальше
Уводит нас к неведомым краям.
Как тягостно мечу, окончив битвы,
Ржаветь в унынии, а не сверкать в бою.

И леди Люси вдруг поняла, что никогда не решилась бы попросить мужа оставить свое дело. Как затосковал бы Фрэнсис, если бы, уступив ее женским капризам, кинув свои расследования, которыми занялся после армейской службы. Нет, сказала она себе, бросив на мужа виноватый взгляд, я не услышала бы от него ни одного упрека, но он думал бы именно так. Он не смог бы «ржаветь». И разве имеет она право требовать от него такой жертвы? Джонни тем временем глазами уже читал строчку «К порогу вечной тишины я близок ныне». Нет, подумал он, сейчас это совсем не к месту. Строки о том, что пора передавать царский трон сыну Телемаху (все тут же подумают про Фрэнсиса и Томаса), тоже читать не стоило. И, понадеявшись, что никто этого не заметит, Джонни пропустил опасную строфу: