Федор Сухов - Красная палата

• Название: Красная палата
• Автор: Федор Сухов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Поэзия
• Год: 1979

Драматическое повествование в стихах о протопопе Аввакуме.

---

АНАФЕМА МАРАНАФА

Преданный Вселенским собором анафеме (анафема маранафа), Аввакум одиноко ждет своего рокового часа. Пригретая боярыней Морозовой, опечаленная Марковна горестно повествует о выпавших на ее долю и на долю ее мужа мытарствах.

Марковна

«Доколе муки, протопоп, сии?» —
«До смерти, Марковна, до самой смерти», —
Сказал и очи опустил свои —
Скорбящие глаза мои заметил.
«Измучил, Марковна, и не себя — тебя,
Детишек неразумных обездолил».
И тут-то он, как малое дитя,
Уткнул себя в иззябшие ладони.
И всей-то, всей спиною заходил,
Всей собью, всей-то скорбью прослезился,
Как будто он на весь-то свет один
Средь неумолчного остался свиста.
Вокруг-то и свистело и драло,
Такая поносуха колотилась!
Казалось: с протопопом заодно
Весь белый свет, давным-то он давно
Пал у царя небесного в немилость.
А я-то что, я вроде в стороне,
Души моей никто не замечает, —
И тут-то он приблизился ко мне,
И тут-то протопоп воспрял очами.
«Поволоклись», — промолвил протопоп.
«Добро, Петрович, побредем помалу», —
Сказала я, и чрез сплошной сугроб
К неведомому двинулись урману,
К реке оледенелой и по ней
Недели две аль, может, три скользили,
И что ни день, печалились больней
По гибнущей по нашей по России.
Не чаяли добраться до ее
Неугасимого живого света, —
Впадало в ярость дикое зверье
От только что проложенного следа.
Скулило, голосило по ночам,
Звездой падучей пасти обжигало…
«За что, Петрович, — не могла смолчать, -
Невыносимая такая кара?» —
«Не говори-ко, Марковна, не говори,
Любая кара на земле не внове…»

Боярыня Морозова

Дай, матушка, облобызать твои
Святые, измозоленные ноги.
(Припадает к ногам Марковны.)

Марковна

Прокопьевна, да что ты? Что с тобой?

Боярыня

(Подходя к раскрытому окошку.)
Иван, корету выкатит!
(Возвращаясь к Марковне.)
                        В карете
Прокатимся и не в Тобольск,
Себя в московском покупаем ветре.
(Выходя на улицу.)
А ветер-то, а ветер-то какой!
(Садясь в карету.)
Гони, Иван, на горы Воробьевы!
(Обращаясь к Марковне.)
Подышим, матушка, Москвой-рекой,
Речной водицей ноженьки обмоем.

Марковна

На Аввакума поглядим.

Боярыня

                        К нему,
К нему и катимся, моя голуба,
В его узилище, в его тюрьму
Войду и упасу его от глума,
От поруганья упасу.

Аввакум

                        На чепь
Антихристовы слуги посадили.
И на чепи дышу. Иду не на ущерб, —
Доднесь в великой пребываю силе!
Доднесь в себе не потерял себя,
От непогоди не стемнели очи…
Аз ведаю: чем студеней земля,
Тем веселее муравеет озимь,
Рябина полыхает веселей.

А ведь она и вправду полыхает,
Во мраке холодеющих ночей
Червлеными ликует петухами,
Неугасимую благовестит зарю,
Да снидет свет небесной благодати!

Что я глаголю? Что я говорю?

Не образумятся лихие тати.
Сам царь отдался в лапы сатаны,
Антихристовы обратали слуги.
Они все слышат, и они сильны,
А мы-то немощны, а мы-то глухи.
И убоялись немощи моей,
В железо взяли, в узы заковали,
Они владыки рек земных, морей
Рябины полыхающей моей,
Ее-то устрашились ликованья!
Ее-то благовеста не смогли
Перенести всеслышащие уши…

Аз, яко божий промысел, свои
Железные воспринимаю узы.
И верую: ослобонит господь
От тяжкого греховного недуга, —
Изнемогающая в муках плоть
Родит величье страждущего духа.
Явит…
        Явил, не позабыл он, нет,
Меня во тьме кромешной не оставил…
Дай припаду, мой незакатный свет,
К устам твоим греховными устами.
(Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.)

Как будто меду напился. Давно
Такого не отведывал я меда.
Совалась в щель мою, в мое окно
Малаксой опечатанная морда.
Смердящим духом стухшего смолья
Рыгала пасть лихого супостата.

Прасковьюшка, а как она, моя
Ликующая красная палата?
Егда войду в высокую, егда
Поставлю на пол ноженьку босую?
Наполненные яствами блюда,
Егда и одесную и ошуюю?
Немотствуешь, родимая? Немотствуй…
(Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.)

Опять идут мучители, опять
Сухую земь копытами долбят,
Опять они, мучители, опять
По плачущему топают помосту.
Оборони, господь, и упаси,
Не дай живой души обезъязычить,
Понеже тщусь я и на небеси
Поведать, что творится на Руси —
Аз есмь ее глашатай и повытчик!
Аз есмь ее ходатай. И ниже
Сам царь меня не сдержит. И ниже
Сам сатана не остановит. Нету,
Не может быть поруганной душе
Ни царского указу, ни запрету.
(Слышит скрип тяжело открываемой двери.)

Боярыня

Живой ли протопоп?

Аввакум

                    Не протопоп —
Расстрига я! Мятежник я! Отлучник!
Аз, яко тать, весь во грехах утоп,
Аз яко щур из тальниковой лужни.

Боярыня

Гы, яко агнец, непорочен, чист.

Аввакум

Прасковьюшка, не велено глаголить…

Боярыня

Очнись-ка, Аввакумушка, очнись,
Со мною нету никакой Прасковьи,
Со мною Марковна.

Марковна

                    Была она, была
И во Сибири, бедная, казалась.

Аввакум

А рядом будто в воздухе плыла,
Березовая трепетала заросль.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ

Покровительство влиятельных лиц (боярыни Морозовой, княгини Урусовой, самой царицы) спасло Аввакума от немедленной казни. Вместе со своими ближайшими сподвижниками (попом Лазарем, дьяконом Федором, старцем Епифанием) он был сослан в Пустозерск, где и обрел свою последнюю пристань.

Аввакум

Обнажаюсь и душой своей и телом,
Выворачиваю все свое нутро,
Перед непорочной выкладаю девой
Сокровенное потайное добро.
А добра-то кот наплакал. А добра-то
Токмо нагота одна да босота.
Красная — не мне — дарована палата,
Поднебесная — не мне — сияет высота.
Копошусь в глубоко выдолбленной яме,
Света вольного не ведаю, не зрю,
Токмо слышу — не во сне — как будто въяве
Ощущаю восходящую зорю.
И рябину ощущаю. И рябину
Всею собью слышу, внутренностью всей.

Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину,
Побольнее налегай, повеселей…
Хватит, миленькой. Благодаренье богу
Возвещаю я за все твои труды.
И реку тебе: доходят понемногу
Наши вздохи до холопьей колготы,
До сермяжного они доходят люда…

А воды-то сколько наслезилось, набралось!
На дворе-то — чудится — не больно люто,
Мнится: стихший пригорюнился мороз.
Так ли я глаголю, Епифаний?
                                Так ли,
Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?

Чую дух паленой, осмоленной пакли,
Слышу чадно дышащую головню.
И не слышу,
              уст твоих не слышу, Лазарь,
Всю-то Русь обезглаголил сатана,
Светлый — у родимой — помутился разум,
Безъязыкая, немотствует она.
Вся-то Русь немотствует.
                            Аз самовидец
Мук твоих, обезъязыченная Русь.

Слуги дьявола! Понеж аз есмь — молитесь,
Придет день — грозой великой разражусь.
Бездной громыхающей пожру вас. Чую,
Как вошли в меня и небо и земля,
И вся тварь вошла. Неслыханному чуду
Подколодная дивуется змея,
Вся-то тварь,
                дивуется она, понеже
Аз реку: — Немотствующий, говори!
Обличай сидящую на тронах нечисть,
Рци,
      егда земные кобствуют цари!
Рци всей грязи этой, рци всей этой коби, —
Устрашится дел своих вся эта кобь.

Братья по кресту! Родимые по крови!
Возговорит с уст стекающая кровь!
Все-то реки возглаголят. И тогда-то
Просияет восходящая зоря,
Возликует красная моя палата,
Дивного она познает соловья,
Сладким гласом возвестит о благодати —
Небывалые раскроются цветы.

Хватит, родненькие! Говорю вам: хватит,
Не печальтесь скорбью сгорбленной ветлы.
Так ли я глаголю, Епифаний?
                                Так ли,
Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?
Чую дух паленой, осмоленной пакли,
Слышу чадно дышащую головню.

Дьякон Федор силится что-то сказать, но не может, не может ничего сказать и обезъязыченный поп Лазарь, и только старец Епифаний выдавил из своего рта одно слово: горим…