Иоанн Мейендорф - Византия и Московская Русь

• Название: Византия и Московская Русь
• Автор: Иоанн Мейендорф
• Издательство: YMCA–Press
• Жанр: Религия
• Год: 1990

---

Автор настоящей книги высказал свое мнение по этому вопросу и считает, что спор основан на недоразумении. [372] Христология халкидонской и послеm халкидонской эпохи была основана на тезисе «ипостасного единства» во Христе божественной и человеческой природ, и именно она служила базой размышлений как для иконоревнителей, так и для паламитского исихазма; оба течения нельзя понять в отрыве от общей для них христологической основы. «Ипостасное единство» и патристическое учение об «обожении» (θεωσις) подразумевают, что обожение достижимо благодаря человечеству Христовой плоти. Принципиальная общность обеих богословских позиций видна из бесчисленных ссылок Паламы на такие тексты, как проповедь на Преображение св. Иоанна Дамаскина [373] — в период иконоборческих споров он выступал горячим защитником «материи» как естественного посредника благодати, — или на христологию преп. Максима Исповедника. Можно возразить, конечно, что монашеский аскетизм не поощрял излишние расходы на украшение храмов, что практика «умной» молитвы могла, при высоком уровне духовности, делать такие украшения ненужными, но несомненно, что паламитское богословие никоим образом не оспаривало правомочности существования христианского искусства, которое во все эпохи было основано на учении о боговоплощении.

Вел ли паламизм в Византии к тормозящему консерватизму в искусстве или нет, но очевидно, что возрождение монашества в славянских странах, в частности, в России, вело к прямо противоположным результатам. Феофан Грек был близким другом Епифания Премудрого. Епифаний хвалит его оригинальную манеру: когда Феофан писал, то он «никогда не глядел на существующие образцы», но «в духе своем постигал отдаленные и умственные вещи, в то время как духовными очами созерцал духовную красоту». [374] Митрополит Киприан покровительствовал Феофану, расписывавшему Благовещенский и Архангельский соборы в Москве, а его знаменитый ученик Андрей Рублев был монахом Троицкого монастыря.

На Руси монашеское возрождение было связано не столько с техникой и богословием исихазма, сколько с сопровождавшим его общим духовным и религиозным подъемом. Искусство было частью этого возрождения. Не только Феофан и Рублев не могут быть противопоставляемы исихазму, но монах и иконописец соединялись в одном лице. [375] Это, конечно, не означает, что все проявления личного гения в творчестве Феофана следует объяснять исихастским богословием, [376] или что мы должны различать среди исихастов сторонников подлинной духовности (как Николай Кавасила) и «схоластических полемистов» (как Палама). [377] Монашеское возрождение пришло из Византии на Русь и как целостное мировоззрение, и как обновление личной религиозности, индивидуальной молитвы, как осознанное отношение к культуре и христианству. Это создало атмосферу, благоприятную для творческой активности. На Руси не было своего Варлаама, поэтому не было нужды переводить полемические сочинения византийских богословов XIV века. Но молодое и довольно богатое великое княжество Московское, в отличие от обнищавшей Византии, могло оказать широкую поддержку развитию искусства. Постройка новых церквей, основание монастырей, стойкое восхищение русских культурным наследием Византии, — все это создало благоприятные условия для творчества Феофана, Андрея Рублева и их многочисленных учеников. Это творчество говорило современникам о единении с Богом как о главном содержании человеческой жизни; их искусство, как духовность и богословие исихастов, стремилось показать, что такое соединение возможно, что оно зависит как от божественной благодати, так и от человеческого желания достигнуть его, что это соединение касается не только человеческого духа, но человеческого существа в его целостности, как тела и души, в которые облекся Бог в Лице Иисуса Христа. Определение этого духовного движения как «тормозящего консерватизма» может основываться лишь на подсознательном убеждении, свойственном многим историкам, что «прогресс» возможен лишь при секулярном понимании человека. Если разделять этот предрассудок, унаследованный от эпохи Просвещения, то средневековую культуру вообще и византийскую в частности невозможно понять в ее положительных основаниях, оставляя за ней лишь определение «мрачного средневековья».

Глава VII. Византия и Москва

История возвышения Москвы прекрасно описана. Поэтому наша задача будет заключаться в изображении событий с византийской точки зрения, а также в определении роли, которую играла в русской истории византийская дипломатия. Основным проводником византийского влияния была церковь, которая способствовала новому политическому курсу. Поэтому вполне естественно будет задать вопрос: в каком смысле и до какой степени Византия была замешана в возвышении Москвы?

Великий князь Литовский Ольгерд (Алгирдас) (1345–1377 гг.) был в политике верным последователем Гедимина. Несмотря на то, что литовская династия по–прежнему оставалась языческой, Ольгерд был дважды женат на русских православных княжнах: Марии Ярославне Витебской, а с 1349 года — на Ульяне Александровне Тверской. В его правление Литва сопротивлялась экспансии тевтонских рыцарей, соперничала с Польшей за обладание Галичем и сумела установить свой контроль над Волынью (1352 г.). Влияние Ольгерда на новгородские и псковские дела было значительно, но недолговечно, в то время как распространение власти Литвы в среднерусских княжествах выглядит очень впечатляюще: Ольгерд последовательно захватил Брянск и Смоленск (1357 г.), Киев (1362 г.), Подолию (1363–1364 гг.), Чернигов (ок. 1370 г.), так что в конце концов его владения распространились до Черного моря. Эти захваты сильно ущемляли интересы татар, хотя им и случалось несколько раз помогать Ольгерду в борьбе с Москвой. Ольгерд воспользовался внутренним разладом в Орде и в 1363 году сумел нанести татарам серьезное поражение. Однако его настойчивые попытки захватить Москву не удались.

Ольгерд, отчетливее, чем его отец Гедимин, склонявшийся к римскому католицизму, сознавал тот факт, что в подвластных ему землях подавляющее большинство населения состоит из православных русских. Поскольку у литовцев еще не было письменности, все официальные государственные документы составлялись на русском («славянском») языке. Высказывалось предположение, что по случаю женитьбы на одной из русских княжон Ольгерд принял православие, что могло быть условием церковного брака. [378] Если такое обращение действительно имело место, то оно держалось в тайне, так как официальные византийские документы всегда говорят об Ольгерде как о «нечестивом» (άσεβης), [379] «огнепоклоннике» (πυρσολάτρης), [380] а русские летописи — как о «зловерном, безбожнике и нечестивом». [381] Истинное отношение Ольгерда к религиозным вопросам лучше всего, возможно, выразил византийский историк Никифор Григора. Характеризуя правителей Руси, Григора упоминает о том, что в военном отношении превосходящий других Ольгерд — «солнцепоклонник», но готов принять православие, если преемник митрополита Феогноста (ум. 1353 г.) согласится перенести свою резиденцию из Москвы в его княжество. [382] Ниже мы увидим, что Ольгерд стремился объединить под своей властью всю Русь, а для этого, в обмен на поддержку Византии, собирался принять православие. В некоторых церковных и придворных кругах Константинополя к этому плану относились с одобрением, что привело к новым конфликтам как в Константинополе, так и на Руси. В конце концов из замысла ничего не вышло.

Несмотря на нанесенный литовской экспансией ущерб, на северо–востоке Руси господство татар оставалось прочным. Ханы не трогали существовавших в стране политических и религиозных институтов и пользовались ими в интересах собственного правления и сбора дани. Поскольку в эту эпоху политическое главенство принадлежало великому княжению Владимирскому, татары добивались, чтобы там сидел князь либо достаточно покладистый, либо такой, который не обойдется без помощи татар в борьбе с соперниками. Хотя со времен Киевской Руси право наследования великокняжеской власти в принципе принадлежало старейшему из удельных князей, татары обусловили это право получением от них официального утверждения (ярлыка). Практически, они ставили великого князя по своему усмотрению. Избранный кандидат сохранял за собой свой удел, а вдобавок получал город Владимир. В правление могущественных ханов Тохты (1290–1312 гг.) и Узбека (1312–1342 гг.) Золотая Орда искусно играла на соперничестве двух сильнейших претендентов на великокняжеский престол: князей тверских и московских.

В соответствии с принципом родового старшинства, в 1304–1305 годах Тохта даровал великое княжение Михаилу Ярославичу Тверскому, но в 1318 году хан Узбек, встревоженный ростом влияния тверского князя (Михаил сумел подчинить себе Новгород), уступил проискам его младшего родственника Юрия Московского, и Михаил был казнен в Сарае, а московский князь впервые получил великое княжение. Последний, очень к месту, женился на принявшей христианство сестре хана.