Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

— Если бы между нами не существовало и других отношений, главное — с вашей стороны, я чувствовал бы себя куда спокойнее. Но они существуют. Вы словно бы заплатили мне за что-то, чего я не могу вам дать, и какими бы благородными мыслями вы ни пытались себя утешить, отсутствие этого «чего-то» ничем не восполнится. В какую-то минуту, когда вы не устоите перед натиском братьев или же когда окончательно озлобитесь против меня, вы отдадите им вексель. Перестать сожалеть о восьми тысячах не так-то легко. А когда вы сделаете это, Сотиров будет голодать.

Она понимала, он ждет, что она станет возражать ему, — понимала это всем своим существом и все же молчала, потому что не видела для себя ни малейшей надежды и не знала, что ответить. Каждое слово его вонзалось ей в сердце. «Главное — с вашей стороны» — как пощечина звучал в ушах его голос. «Заплатили мне за что-то, чего я не могу вам дать… отсутствие этого «чего-то» ничем не восполнится». Что делать? Господи, как все это унизительно и глупо!

Она кусала губы и шла вперед машинально, прощаясь с последней искрой надежды и с ужасом сознавая, как далека и чужда она этому человеку. Так же, как ждала любви, она жаждала сейчас хотя бы благодарности. И вместо этого — «навязанное доброе дело», «перестать сожалеть о восьми тысячах не так-то легко». Неужели такие образованные, таких передовых взглядов мужчины могут быть такими грубыми и неблагодарными? Райну 456 охватила злоба, но она упорно молчала и слушала, как скрипит под их ногами песок.

Сквозь мокрые, поредевшие кроны деревьев пробивался свет городских фонарей. Дождевые капли как будто отражали в себе золото и темно-синее стекло, листья трепетали. Райне казалось, что на нее уставились тысячи глаз. Кондарев откашлялся — собирался заговорить снова.

— Может быть, вы меня не понимаете? — спросил он.

— Нет, я все понимаю… И потому… нет никакого смысла…

— Не сердитесь на меня… Я не хочу, не могу допустить, чтоб был наложен арест на жалованье Сотирова, и потому прошу вас, отдайте мне вексель или уничтожьте его.

Пораженная этим заявлением, Райна невольно остановилась, и вдруг ей сразу стало ясно, почему сюда пришел он, а не Сотиров.

— Значит, вы думаете, что я захочу вам отомстить? Но за что? Ну, это уж слишком!

— Но ведь вы сами пишете в письме, что будете вынуждены передать вексель братьям, — сказал он и взял в руку трость. — Успокойтесь, я рассчитываю на вашу интеллигентность. Раз у вас нет намерения вернуть эти деньги принудительным путем и вы верите моему слову, для чего же вам тогда вексель? Подумайте и о скандале, который разразится в вашем семействе, когда ваши близкие дознаются, что вы отдали эти деньги мне. Наконец, я сам готов подписать новый вексель на мое имя, если вы пообещаете, что скроете его от ваших.

— Ваше недоверие оскорбляет меня, — ужасаясь его логике, сказала Райна.

Кондарев печально улыбнулся.

— Нельзя требовать от человека того, чего у него нет, мадмуазель Джупунова. Вас оскорбляет моя прямота, похоже, что я смотрю на вас свысока. Нет, не свысока, а… с осторожностью, из самых лучших побуждений, чтоб не навлечь на вас какую-нибудь беду. Разве я не мог поступить иначе — воспользоваться вашим чувством и вас обмануть? Вам этого хотелось бы? Вы были бы довольны, если бы я поступил так?

— Вы принимаете меня за ребенка, потешаетесь надо мною… — Райна чувствовала, что вот-вот расплачется. — Не говорите о моих чувствах… Мне все ясно. Нет, прошу вас, не говорите. Я отдам вам вексель. Хорошо по крайней мере то, что вы откровенны…

Кондарев с сожалением смотрел на нее.

— Присядем на скамейку, — предложил он, взяв ее под руку. — Дорогая мадмуазель Джупунова, я говорю с вами так откровенно потому, что я вас уважаю. Что ж, я признаюсь: до сей поры мое уважение к вам не было столь… серьезно. Вы подумали, что я пришел, чтобы вырвать из ваших рук этот вексель? Но, в конце концов, я ведь не сам его подписал и на мое жалованье нельзя наложить арест. Следовательно, не за себя я прошу.

Она позволила усадить себя на мокрой скамейке. Он подстелил газету. Они сели. Райна продолжала молчать, растерянная, неспособная отдать себе отчет, куда все это ее заведет.

— Сами видите, что я прав. Вас обижает мое недоверие, но разве мог я рассчитывать лишь на вашу добрую волю, особенно ежели я знаю, на что способны ваши братья? В трудных обстоятельствах человек может и ошибиться в своих силах. Если вексель останется у вас, я не буду спокоен ни за вас, ни за своего приятеля. Вы можете обмануть — скажете, что потеряли эти деньги, когда взяли их с книжки, или еще что-нибудь и отделаетесь очень легко. — Кондарев снова взял ее руку.

Эта ласка заставила Райну расплакаться.

— Когда-нибудь мы станем с вами добрыми друзьями, и, узнав меня, вы поймете мое нынешнее поведение. Но сейчас не требуйте большего. Предоставим это времени.

— Я вас считала более благородным… и полагала, что вы верите в человеческое благородство. Не только в мое… А вы не верите, — всхлипывая, сказала Райна.

Он горько усмехнулся.

— Возможно, вы правы. В самом деле, мне трудно вам объяснить, почему я не верю тому, чему так верите вы. И мне самому тяжко, когда я думаю об этом, — сказал он.

— И братья мои тоже не верят, но ведь они необразованные люди.

— Гм, значит, вы меня обвиняете? Об этом поговорим в другой раз… Когда вы уезжаете в деревню?

— Послезавтра. Не хочу утруждать своего коллегу — ведь ему приходится вести мой класс. А он вас очень любит и уважает…

— Хотите, встретимся завтра?

— Да. Принесу вам вексель. Вы думаете о вашем приятеле больше, чем…

— У него двое стариков. Отец не получает пенсии, и он их содержит. Он даже жениться не может, хоть ему очень хочется.

— А вы не хотите?

— Нет, я даже не думаю об этом.

— Естественно, после всего, что произошло…

— Я забыл ее. Брат ваш, наверно, очень счастлив?

Райна кивнула головой.

— Она не очень подходит вам и недостойна вас… Ох, какой же вы трудный человек! Мне кажется, я начинаю вас понимать.

— Трудный? Да, действительно трудный… Я буду рад, если вы меня поймете. Где мы встретимся завтра и когда?

— У меня свободен весь день… Вы из гордости не хотите разговаривать со мной серьезно или же потому, что думаете, что я вас не пойму?

— О нет. Просто сейчас не время для таких разговоров. Завтра мы еще поговорим…

— Да, и это так естественно… Я прошу вас, не оскорбляйте меня больше, господин Кондарев. Вы всегда меня оскорбляли….

— Иногда я просто шутил. Вы этого не любите, понимаю… Но мы еще будем друзьями, и тогда вы не станете думать, что я вас оскорблял. Итак, встретимся завтра часов в одиннадцать. До этого времени у меня дела в верхней части города. Будет очень удобно прогуляться по шоссе в горы и, раз вы того хотите, поговорим там подольше. В эту пору там редко кого встретишь. — Он посмотрел на часы и поднялся со скамейки.

Она согласилась, радостная, окрыленная надеждой, польщенная теплыми и неясными обещаниями. Его близость и, главное, его искренность, в которой она улавливала какую-то боль, разбудили в ней женскую потребность в нежности. Теперь она видела его в совсем другом свете — куда более одиноким, чем она себе представляла, недоступным, и вопреки этому он ей нравился больше всех. Райна примирилась, готова была ждать и мечтать о нем. С трогательной застенчивостью она прикоснулась в темноте к его руке и отчаянно сжала ее, когда Кондарев провожал ее до ворот сада. Тут было светло, и она взглянула на него из-под шляпки лучистыми и преданными глазами.

— Помните, что я теперь целиком завишу от вас, потому что я ваш должник, — шутливо сказал он с теплой и мягкой усмешкой.

Она провожала его взглядом по пустому и темному саду; Кондарев шел, размахивая тростью, немногс ссутулившись, засунув руку в карман короткого, вышедшего из моды летнего пальто, пока не потерялся во мраке.

7

Костадин проснулся на своей новой двуспальной кровати — подарке Манола и его жены. Как только он почувствовал запах духов, молодого женского тела и увидел деревянный, окрашенный серой краской и отделанный рейками потолок, он вспомнил, что женат, и его вновь охватила та же смешная гордость, которая не покидала его сознания со вчерашнего дня. Христина спала рядом, она дышала глубоко и бесшумно, ее тонкие ноздри и черные ресницы слегка подрагивали. Сквозь опущенные тканые занавески с желтыми, красными и черными по* лосами просвечивал первый солнечный день новой недели, и на одеяле, кровати и стенах в легком полумраке комнаты плясали рыжие пятна.

Он долго всматривался в погруженное в сон такое милое и дорогое лицо — на припухших от поцелуев губах застыла загадочная улыбка. В ней были и боль, и только что испытанное наслаждение, и намек на какое-то счастье, прерванное сном. Эта улыбка блуждала на губах Христины всю ночь, которая прошла, так же как и первая, в любовном опьянении, таком, что ни тело не могло насытиться, ни любовный восторг от наслаждения нельзя было отделить. Он почему-то вспомнил сухой треск своих курчавых волос, когда Христина проводила по ним рукой и шептала ему в темноте, что видит даже искры. Оба они заснули почти на рассвете, а сейчас, наверное, уже больше восьми — внизу, на улице, слышатся шаги, говор и звон бокалов в казино.