Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Мучительно долги эти закаты и приближение ночи. Кондарев видел их и позавчера и вчера и будет видеть бог знает до каких пор, как больной, который живет в бредовом, нереальном мире. С той памятной ночи он постоянно борется со страстью к Дусе, воображение его то и дело берет верх над воспоминаниями, а ревность усиливает бурный поток мечтаний и размышлений, беспорядочно роящихся в его мозгу. Так бывает, когда забудешься на несколько часов в нездоровом сне, а после пытаешься сообразить, что с тобой происходило ночью.

Вчера вечером он созвал собрание в одном сарае на окраине города. Пришло пятнадцать человек, в большинстве молодые люди, они одобрительно кивали в тусклом свете фонаря, а люди Янкова (их было всего трое) старались держаться незаметно, и он знал, что они посланы сюда как соглядатаи. Фактически — партийная организация разделилась, и во многих городах происходило то же самое, потому что здоровые силы повели борьбу с оппортунизмом. Анархисты в К. теперь оставались в стороне, потому что слушались Анастасия, а тот еще не вернулся в свой отряд, скрывался, видимо, в какой-нибудь заброшенной сторожке на винограднике. Что произошло у них с Дусой за эти дни?

Кондарев представлял себе, как Дуса, лежа в постели, прислушивается, не придет ли он хотя бы для того, чтобы вернуть ей ключ. На это она, конечно, рассчитывает больше всего. Днем, наверно, ходит в гости и чувствует себя лучше, но как только остается одна — проклинает его и ждет. Советы брата давно уже забыты… Целую неделю она спит одна: тишина большого дома угнетает, зеркало напротив блестит… Она много плачет, кусает угол подушки (у нее была такая привычка)… Никто, никто не приходит, и ей кажется, что она совершила путешествие в какой — то иной, неизвестный, волнующий мир, а сейчас вдруг вернулась в прежний… Важно ведь и то, как поступил Анастасий, «жаждущий света», раб истины, ренегат!.. Человек создает с помощью воображения кумиров, ради спокойствия души придумывает саму душу, ищет тихого пристанища… потому что ему недостает сил… Пусть подождет еще четверть столетия, и подобные иллюзии станут невозможны!..

…Приближается полночь, звонко свистит какой-то проходящий доезд и стук колес слышится в спальне, даже когда окна закрыты. И вот тогда раздается стук в окно, Дуса вскакивает, сердце ее бешено колотится, дыхание замирает. Она бросается к окну, отдергивает кружевную занавеску и с жадностью вглядывается в темноту дворика. Анастасий знает их старый пароль: один стук и после долгого интервала — еще два подряд. «Это он, — говорит себе Дуса. — Пришел вернуть мне ключ, стыдно стало подлецу!» Набросив что-то поверх ночной рубашки, она сбегает по лестнице — ноги у нее подкашиваются — и прижимается к глазку в двери… Светит луна, но весь двор — в тени от дома. Дуса и тот, кто стоит за дверью, дышат чуть ли не в лицо друг другу, разделенные только тонкой дверью, они даже слышат дыхание друг друга. Раскаявшийся анархист и легкомысленная красавица…

Анастасий без бороды, и Дуса всматривается, стараясь разглядеть черты лица, а затем, узнав его по голосу, вся наполняется ужасом. Ей кажется, что она стоит на морском берегу и видит надвигающиеся на нее огромные, прозрачно-синие, как стекло, волны. Разверзающаяся перед нею бездна зовет ее, обещает покой среди этого вечного движения… Ей хочется убежать, но ноги не слушаются. Анастасий шепчет, просит о чем — то. Опасно держать его так долго у двери, Дуса не разбирает всех слов, но хорошо слышит одно — «Кондарев», и этого уже достаточно, надежда согревает ее душу. Какая надежда, на что?.. Нет, никогда, никогда больше он не придет к ней… Ходила нагая по спальне, чтобы развратить его и сломить волю… Шлюха! Разожгла огонь в его крови, изнасиловала совесть. Пускай теперь Корфонозов печется о ней!..

Кондарев пнул ногой черепок с окурками и вышел из тесной комнатки. Его воображение снова нарисовало то, что если и не произошло — непременно должно было произойти. Все равно произойдет…

Обычно в седьмом часу приходил Грынчаров, а сегодня не пришел… Кондарев открыл дверь и только было хотел спуститься вниз, как услышал на лестнице знакомые шаги, затем мелькнул и русый чуб хозяина дома. Как только Кондарев увидел его лицо, он сразу понял, что сапожник принес какие-то новости.

6

Новости были плохие. Сторонники Янкова настаивали на встрече с ним сегодня же вечером, каптенармус потребовал пятьдесят левов за каждый ружейный затвор, и — что самое важное — несколько человек вышли из отряда Ванчовского, другие задумали бежать в Советскую Россию, поскольку не верили в возможность восстания. Эту новость Шоп узнал у Сандева, который будто бы укрывает у себя Анастасия.

В темной кухоньке на нижнем этаже умиротворяюще пахло хлебной закваской и крушеницей. Жена Шопа поставила на низенький столик большую миску постной чорбы, брынзу и свежую лепешку, только что вынутую из печки.

После ужина пришел Грынчаров и принес Кондареву белье, переданное матерью. Кондарев переоделся и сразу почувствовал себя приободренным; он подождал, пока стемнеет, и вместе с Шопом и Грынчаровым отправился в назначенное место для встречи со сторонниками Янкова. Они шли дворами к Кожевенной слободке.

В глубине двора заброшенной черепичной фабрики среди груд кирпича и траншей, где еще стоял запах углекислого газа и сырой глины, светился огонек сигареты. Кондарев различил сгорбленную фигуру Тодора Генкова. Ташков, маляр, член комитета, и галантерейщик, родственник Янкова, ждали под навесом.

Присев на груду кирпича, они враждебно молчали и разглядывали друг друга, будто и не были прежде знакомы. За заводским двором начинался каменистый склон, покрытый редкой выгоревшей травой, за которым скрывался серп месяца, стрекотали цикады и веяло вечерней прохладой.

Первым заговорил Генков. От волнения он стал заикаться. По его словам, партийная организация в К. парализована действиями некоторых товарищей. Такие фракционные группы имеются и в других местах, что вызвано непониманием позиции партии в отношении переворота и так или иначе должно быть изжито. Если нужны деньги на оружие — их дадут, околийский комитет не отказывается вести работу по подготовке восстания, но сигнала еще нет, а может, его и не будет. Однако некоторые товарищи, и особенно Кондарев, по соображениям личного порядка действуют самочинно, создают военно-революционные комитеты, связываются с анархистами через голову руководства и таким образом раскалывают организацию, подрывают дисциплину и наносят вред партии. Наиболее яркий пример — поджог клуба. Известно, по какой именно причине все это произошло! Кто дал право, кто уполномочил этих товарищей?' Партийный комитет не может больше терпеть такого положения и вынужден будет принять меры, предусмотренные партийным уставом. Эти меры давно уже следовало применить к тем, кто забывается, тогда и клуб уцелел бы…

Генков говорил шепотом, но голос все время угрожающе шипел. Руки его беспокойно двигались в темноте, мелькали белые рукава рубашки. Ташков дважды бросал реплики, дополняя Генкова, маляр молчал, а галантерейщик все время ерзал на кирпичах — никак не мог примоститься.

Уже при первых словах адвоката Кондарев вскипел: разбогатевший на уголовных делах Генков боялся восстания. Кондарев знал, что ему на днях привезли новый массивный спальный гарнитур из ореха и гарнитур мягкой мебели для гостиной. Дочь его, софийская студентка, ничем не отличалась от дочерей городской буржуазии, она дружила с ними и держалась заносчиво; жена стояла в стороне от партии. Для этого человека превыше партии, превыше всего, была карьера. Кондарев давно подозревал Генкова в корысти, считал адвоката главным виновником того, что так затянулось следствие по его собственному делу: Генков, безусловно, искал компромисса и не хотел нарушать своих хороших отношений с господином судебным следователем; Ташков был того же поля ягода, а галантерейщик — просто состоятельный человек. Накануне войны у него была совсем никудышная лавчонка, но он предусмотрительно набил ее товарами, взятыми в кредит. Когда в восемнадцатом году он снова открыл ее, стоимость товаров выражалась уже десятками тысяч левов. Что касается маляра, то он просто благоговел перед Петром Янковым.

Кондарев приготовился было встретить этих людей презрением, но то, что он услышал, превзошло все его ожидания. Сидевший слева от него Грынчаров разволновался, он пыхтел, учащенно дышал, потом хрипло спросил:

— Значит, решили нас исключить, да?

— Это зависит от вас, — сказал Генков.

— Устав партии, говоришь, предусматривает… чтобы нас исключить за фракционерство? Значит, мы действовали по личным мотивам, самочинно, да? — ехидно спрашивал, обращаясь к сидящему напротив него Генкову, учитель и задыхался от гнева.

— А как же иначе! Кто вам давал на это указания? — возразил Ташков.