Иван Кошкин - За нами Москва!

• Название: За нами Москва!
• Автор: Иван Кошкин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5699-49706-5

Уже к августу 1941 года СССР проиграл войну. После разгрома Красной Армии в приграничном сражении Советская Россия была обречена. Россия должна была рухнуть — словно "колосс на глиняных ногах". Но Россия — устояла. Россия выжила. Потому что, как говорил Фридрих Великий: "Русского солдата мало убить — его надо еще и повалить". Эта страшная, горькая и светлая книга — о тех, кто осенью 41-го стоял насмерть. Кто продолжал сражаться без единого шанса остаться в живых. Кто, даже умирая, так и не признал себя побежденным.

Этот роман — о русских солдатах, живых и мертвых. О тех, кто даже той гиблой осенью не сломался в мясорубке отчаянных боев, не сдался в кровавом аду окружений. О тех, кто победил в безнадежно проигранной войне.

---

— Есть!

— Есть!

Командиры взводов отправились выполнять приказания, Волков шагнул навстречу комиссару, споткнулся о корень и едва не упал. Разом навалилась вся тяжесть ночного перехода, утренней атаки, сумасшедшего прорыва под носом у немцев. Ротный вдруг вспомнил, что не спал уже полтора суток, а ел последний раз двадцать четыре часа назад. Лейтенант скрипнул зубами — сейчас как никогда нельзя позволить себе даже минутной слабости. Он посмотрел на своих бойцов. Красноармейцы упали там, где остановились, и лежали в каком-то странном оцепенении. Никто даже не пытался устроиться поудобней, снять вещмешок или перемотать портянки, слышалось только хриплое дыхание смертельно уставших людей и слабые стоны раненых. Следовало бы, конечно, поговорить с ними, ободрить, любой ценой вывести из этой смертной неподвижности, но не было ни сил, ни слов. Пошатываясь, подошел комиссар. Гольдберг выглядел — краше в гроб кладут: рана на голове покрыта коростой из засохшей крови и грязи, посеревшая от пыли гимнастерка порвана в нескольких местах. В левой руке политрук по-прежнему сжимал шашку капитана Асланишвили.

— Валентин Иосифович…

— Давайте не здесь, — тихо сказал комиссар. — В стороне, метров десять, думаю, будет достаточно.

— Но…

— Саша, я вижу по вашему лицу, что у нас будет серьезный разговор. И я не думаю, что вы захотите, чтобы нас слышала вся рота.

Волков кивнул, и оба отошли на край поляны. День шел к закату, но до темноты оставалось несколько часов, и за это время следовало решить, что делать дальше. Дивизия потерпела поражение, немцы, судя по всему, глубоко вклинились в расположение наших войск. Надлежало определить маршрут выхода к своим, установить порядок следования, перераспределить боеприпасы, оказать помощь раненым. Но прежде всего лейтенант Волков и батальонный комиссар Гольдберг обязаны были определить свои взаимоотношения. В окружении или нет, рота остается войсковой единицей РККА, первым стрелковым подразделением, способным самостоятельно выполнять все боевые задачи, и командир у нее может быть только один. Валентин Иосифович был старше по званию и имел полное право принять, командование отрядом.

— …поэтому я считаю, что командовать нами должны вы, — закончил Волков.

Политрук вздохнул и похлопал лейтенанта по плечу.

— Вы хороший мальчик, Саша, — каким-то обыденным, не по-военному добрым голосом сказал еврей. — Хотел бы я, чтобы мой сын, когда вырастет, был таким, как вы. Все, что нужно командиру, у вас есть, но вы должны научиться понимать людей. Иногда одной только воли и решительности бывает мало, такие случаи не предусмотрены уставом.

Комроты молчал, не понимая, к чему клонит комиссар.

— Да, по уставу командование должен принять я, и, поверьте, я бы справился. Но мы сейчас в особом положении. Мы разбиты, отрезаны от своих, окружены. Боевой дух у людей упал, они напуганы, а ведь предстоит долгий выход по немецким тылам… — Гольдберг помолчал и продолжал почти шепотом: — Мы все можем погибнуть. Как вы думаете, сколько из ваших бойцов подумывают сейчас о том, чтобы сдаться в плен?

— Как вы… — Кровь бросилась лейтенанту в лицо, не помня себя, он шагнул к комиссару: — Вы говорите о моих людях!

— Я шел замыкающим, — все так же тихо сказал политрук. — Вы помните эти листовки? «Бей жида политрука, морда просит кирпича»? Многие из ваших бойцов подняли их.

— Я тоже поднял.

— Но потом выкинули. А другие оставили. — Комиссар посмотрел в сторону поляны: — Им страшно, Саша. Пропуск в плен предлагает им жизнь, а мы должны заставить их идти, возможно, на смерть.

— То есть вы хотите сказать, — лейтенант не смог скрыть презрение в голосе, — что мои красноармейцы только и думают о том, чтобы сдаться?

— Некоторые — наверняка, — спокойно ответил Гольдберг. — Это нормально, жить хочется каждому. Если сейчас командование приму я, люди могут взбунтоваться. Подождите. — Он поднял руку, видя, что Волков готов взорваться. — Поставьте себя на их место. Еще три месяца назад они были просто рабочими…

— А вы видели, как эти «просто рабочие» шли сегодня утром в атаку? — насмешливо спросил комроты.

— Это не имеет значения, — покачал головой комиссар. — Там они были частью дивизии. На миру и смерть красна, вы же знаете. Если бы вас тогда убили или ранили, прислали бы другого лейтенанта, и рота воевала бы, как прежде. Здесь все по-другому. Я еще по Гражданской помню как это бывает. Именно поэтому командиром сейчас должен быть тот, кого они знают и кому они доверяют. Вы говорили, что готовили их в учебном полку?

— Да. — Лейтенант уже успокоился и не мог не признать, что в словах Гольдберга есть резон.

— Значит, вам они поверят, — кивнул комиссар. — Сейчас это очень важно. А я, соответственно, буду политруком роты. Будем считать, что меня временно понизили в должности.

Волков молча кивнул и повернулся к бойцам, но Гольдберг придержал его за рукав.

— Последний вопрос. — Валентин Иосифович выглядел слегка обеспокоенным. — Командир первого взвода… Он… Надежный человек?

«Начинается», — с беспокойством подумал лейтенант, но виду не подал. Архипов утверждал, что за Берестовым никаких палачеств не числилось, да и маловероятно, чтобы комиссар и белогвардеец встречались раньше.

— Старший сержант Берестов — отличный младший командир… Да, он надежный человек. А почему вы спрашиваете?

— Да так… — Политрук, казалось, чувствовал себя виноватым. — Просто показалось… Нет, ничего.

Командир и комиссар вернулись на поляну. Красноармейцы, похоже, даже не заметили, что кто-то куда-то отлучался. Бойцы лежали в том тяжелом, бессонном забытье, что наступает у человека который слишком долго держался на пределе возможностей. Медведев шагнул навстречу ротному и вяло отдал честь.

— Товарищ лейтенант, у меня семнадцать штыков при одном пулемете, у Андрей Васильича — двадцать четыре, пулеметов два, один — немецкий. От третьего взвода только шестеро осталось. Раненых четырнадцать, из них десять ходячих, пока.

— Что значит «пока»? — резко спросил Волков.

— Четверо на честном слове держатся, — тихо сказал старшина. — Женька-филолух контужен сильно, скоро чертей гонять начнет. У Чиркина прострелен бок, сюда дошел, а встанет ли — не знаю. Четверо тяжелых, их только нести. Правда, ефрейтор Егоров, думаю, скоро кончится. У него осколок в груди застрял, пережал что-то, задыхается. К доктору его надо.

— Доктора у нас нет, — ответил лейтенант. — А где Берестов?

— Дозоры выставляет, — пожал плечами Медведев. — Сказал, двух к дороге выдвинет, и по двое туда и туда. — Комвзвода–2 махнул рукой влево и вправо: — Только, по-моему, напрасно это, все равно, ставь не ставь — люди сразу свалятся.

— Будем надеяться, не свалятся, — сухо ответил лейтенант. — Значит, так, людей из третьего забирай себе, пользы от такого взвода все равно нет. Как с патронами?

Медведев достал записную книжку в клеенчатом переплете, перелистал замусоленные страницы.

— К «мосинкам» сто семьдесят две обоймы, к моему «дегтярю» два диска, к берестовскому — полтора, еще пять сотен россыпью. К немецким винтовкам — девяносто три патрона, к их пулемету — две ленты по пятьдесят патронов. К автоматам немецким восемь магазинов и сто пятьдесят восемь патронов россыпью. Гранат: противотанковых двенадцать, «эфок»…

— А с провизией? — впервые вступил в разговор комиссар.

— Сухари, — коротко ответил старшина, — хлеба есть немного… Двадцать три, немецких — семь.

— Воевать можно, — кивнул Волков.

— В общем, воевать придется на голодный желудок, — вздохнул Гольдберг.

— Меня больше беспокоят раненые, — честно признался комроты. — Почти треть людей у нас небоеспособны… Что там такое?

На поляну, шатаясь, выбежал младший сержант с перевязанной головой. «Кошелев, — вспомнил лейтенант. — Командир отделения у Берестова. Он, кажется, из студентов».

— Он с Василь Андреичем пошел, — встревоженно сказал старшина.

Сердце Волкова упало, он затравленно оглянулся, ожидая, что лес взорвется стрельбой и чужим криком. Но все было тихо, и, приглядевшись, ротный успокоился: младший сержант был не напуган, а, скорее, взволнован.

— Женька, в чем дело? — на другом конце поляны поднялся, опираясь на немецкий пулемет, красноармеец Зверев.

После уничтожения немецкого самолета бывший студент механического факультета, а ныне боец Красной Армии Максим Зверев ходил в героях, да и во время атаки показал себя с наилучшей стороны, застрелив в траншеях трех гитлеровцев. Свой ДП он отдал товарищам, а себе взял тяжелый и страшный МГ–34. Отыскав в ранце убитого пулеметчика наставление по вражеской машине, Зверев быстро освоился с новым оружием и доложил ротному, что готов воевать с немецким пулеметом. Роясь в трофеях, дотошный технарь нашел даже два запасных ствола, менять перегревшиеся при стрельбе, и асбестовые рукавицы для этой процедуры.