Дмитрий Фурманов - Том 5. Путь к большевизму

• Название: Том 5. Путь к большевизму
• Автор: Дмитрий Фурманов
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1928

Пятая книга Дм. Фурманова «Путь к большевизму» описывает события 1917–1918 года в виде дневника непосредственного учасника событий. Несомненно, что на основе этого дневника могло вырасти произведение, подобное «Чапаеву» и «Мятежу». И тот исключительный интерес и то общественное значение, которое эта книга имеет, несмотря на то, что она самим тов. Фурмановым не предназначалась к печати, еще раз подчеркивает всю величину безвременной потери, которую понесла пролетарская литература, потеряв Фурманова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

На заседании 6-го июня в коллегию избраны:

Муравчиков, Шабалин, Иван Черняков, Шатунов, Фурманов.

Кроме Шабалина, все были налицо. Заседание коллегии состоялось. Яманов, видимо, злился, что не попал сюда. Обсуждались вопросы о хранении оружия, многих тысяч денег, относительно париков, плана нападения и обороны. Неужели из нас кто-нибудь ненадежен?

Не допускаю подобной мысли. Только молчаливость, вкрадчивость, осторожность, да какая-то затаенность Павла Ивановича Муравчикова иногда смущает. Хранить деньги он отказался.

Записывать все, что происходит в группе, нет времени. Отчасти обслуживают эту сторону журналы заседаний. Они ведутся исправно. На-днях обещают приехать гр. Лапоть и Ярчук провести два митинга об анархо-синдикализме в связи с текущим моментом.

Еженедельно предполагаем устраивать у себя в клубе бесплатные беседы и чтения. Начинаем с будущего воскресенья.

* * *

Признавая работу в Совете более важною, нежели работу в группе, я львиную долю времени отдаю именно Совету.

В комиссариате просвещения работа кипит. Уже проведено! тринадцать-пятнадцать лекций с инструкторами-внешкольниками. Скоро их выпускаем в работу. Да и теперь уж началась у них живая работа. Распределили между собою двенадцать-четырнадцать рефератов и ежедневно делают доклады, устраивают дебаты, обсуждают; распределили между собою клубы, детские дома, кружки молодежи и проч. Собирают материал, делают доклады о виденном и слышанном. Сорганизовались. Избрали председателя, через которого сносятся с нами. Избрали библиотекаря, взяли на свою ответственность библиотеку. И все это по собственной инициативе, безо всяких указок. Они, несомненно, пойдут в ход.

Вчера, 6-го, беседою об эволюции и революции открыл я занятия на курсах для общественных работников. Приехало пока человек двадцать пять, да ивановских столько же.

Съехавшиеся — все рабочие, публика молодая, любопытствующая, жадная до знанья. Набрали книг, углубились в занятия. Через две недели открываем учительские курсы. С ними тоже бездна хлопот. А там работа с открытием политехникума, рабочего университета, учительского института, с библиотеками, книжным складом и проч., и проч., пожалуй, до бесконечности.

А ведь работать, собственно, приходится только двоим нам с Исидором Евстигнеевым. Он человек прямо гениальный по части всяческой организации. Мне у него есть чему поучиться. Работа нас затрепала напропалую, только успевай повертываться. Как говорят, в ближайшие дни из Москвы прибудут товарищи, которые разделят с нами работу.

Благодарная, хорошая работа, только тяжело, становится невмоготу, — приходится разом о десяти делах думать.

* * *

Носится в воздухе дыхание смерти, — нашей смерти, нашей гибели. Все против нас: международная злая сила, германские победы на Западе, голод, недомогание и расползание по всем швам.

Даже рабочие начинают во многих местах сдавать позиции и направляются в лагерь тех, которые были отброшены с арены общественной жизни еще в октябре прошлого года.

Выносятся всюду грозные резолюции.

Учащаются восстания, протесты.

Положение, одним словом, катастрофическое. И выхода нет, просвета не видно…

Нас должны сдавить и сокрушить, — к этому ведут события. Уж кажется, и выхода нет никуда…

А все-таки горит, горит в душе и не потухает живая вера в то, что мы победим.

От анархизма к большевизму

30 нюня 1918 г.

Вчера, т. е. 29-го, у Куваева в столовой мы устроили свой митинг.

Ну, и что же? Может быть, прекрасно, удачно прошел? Может быть, ораторы были незаурядные? Ведь из Москвы, из «центра» приехали. Может быть, перекрестили публику? Складно, умно говорили? Да ничего подобного: митинг, как митинг. Говорили о том, о сем, а больше — ни о чем. Не одни мы, грешные провинциалы, повинны в безалаберности и хаотичности, которые объявляются особенно ярко на митингах. Отнюдь нет. Товарищи центровики не хуже нас скакали от Учредительного собрания к чехо-словакам; от них к «Керенщине» и керенкам; отсюда к социальной революции, к Октябрю; от Октября к Совнаркому, от Совнаркома к Совдепу… Не хуже нас беспорядочно нагромождали они перед толпою вороха всего того, что удержалось в памяти. Никакого плана, никакой системы, никакой общей мысли. Во всяком случае, меня митинг совершенно не удовлетворил. Может быть, я слишком требователен к ним, но думается все же, что ровно ничем они не отличаются от нас, бедных провинциалов. Было скучно, тошно, хотелось спать, уйти куда-нибудь в тишину. Несколько расшевелил т. Черняков.

220

Как всегда, живой, яркий, каламбурно-острый, бьющий больше на «революционную фразу», — он для уставшей аудитории незаменим. Митинг был назначен бесплатный. Афишировано было хорошо. И все-таки народу собралось всего четыреста-пятьсот человек. Утомление огромное. Кроме того, суббота и день неудобный: кто уехал домой, кто пошел в баню, кто копается в огороде, словом — кто куда. Завтра состоится второй митинг на тему «Где же контр-революция?». (Первый был на тему: «Анархо-синдикалисты и текущий момент».)

Особого многолюдия не ждем и на завтра.

После митинга зашли к Куваеву в фабричный комитет, — чаевничали, спорили до глубокой ночи. Я держался вместе с товарищами большевиками.

Да, я чувствую и вижу, что у них все яснее, определеннее, нежели у нас. Им легко защищать свои позиции, у них больше доводов… Но правда все-таки за мной. Мне очень трудно разбираться во всем одному; трудно потому, что со своими анархо-синдикалистами во многом я расхожусь, а с большевиками сближаюсь. Знаю одно: мое небольшое знание, мой малый опыт и чутье ведут меня по правильной дороге.

«Долой Совнарком и да здравствует федерация вольных Советов». Это, как «лозунг следующего дня» провозглашали Максимов и Ярчук. Но, сказать — одно, а «сделать не одно, а два»… Они в Советах уже не работают. Ярчук только «числится» членом Кронштадтского Совета, но фактически работы не несет. А числиться мало, надо работать и знать советскую работу последних месяцев, чтобы сказать, насколько Советы важны и нужны. Оставлять Советы, — бросать на распутьи революцию, бросать тех, с которыми все время шли плечом к плечу, — оставлять теперь, когда они измучены до-нельзя? Нет, что хотите, этого сделать невозможно без ущерба для самой пролетарской революции.

Правда, нас по России мало, и наш уход фактически не отзовется на советской работе… Но вопрос решается ведь принципиально, и этим соображением отбояриваться невозможно..

Второй митинг можно считать несостоявшимся: собралось человек сто пятьдесят-двести. О контр-революции говорить не стали, а тов. Максимов ответил на записки, что были поданы вчера. Солнечное воскресенье, все разошлись-разбрелись; не до митингов, не до смрадно-душных помещений; грудь просит свежего воздуха, — все ушли в поле, на луг, в лес — кто куда. Мне и самому стало скучно и тошно. Максимов вял и однообразен. Я не дослушал, ушел с половины.

Я не согласен с товарищами и порицаю их за утверждение, что в Советах невозможно работать. Ложь. Кто хочет действительно работать, а не паясничать со своими «собственными» идеями, принципами и положениями, кто хочет дать нечто положительное, — тот, оставаясь в Советах, найдет себе благодарное дело. Я ушел с митинга, ибо тошно было слушать эту поистине мелко-буржуазную болтологию об объединении пощады права. Все это чушь… Такого объединения, о котором говорили они, создать невозможно. Пощады к врагам быть не должно. Если при каждом удобном и неудобном случае мы будем «вырезать» буржуазию, — беды большой рабочим от этого не будет; революция от этого не погибнет. Расстреливать только тогда, когда тебя уже схватили за глотку, поздно. Надо врагов выводить из строя заблаговременно. Одна, другая ошибка не в счет, — они неизбежны. Вы против продовольственной диктатуры? А я ее приветствую. Во-первых, она ускорит дело (не верю в ваше «сожгут, зароют, не дадут»), во-вторых, деревня, благодаря этому, расслоится.

А это великолепно. Крестьянство не должно остаться единым. Сто раз правы большевики в своих жестокостях, в своей решительности. В этом я с ними. И это совсем не противоречит делу и учению анархизма.

Надо создавать что-то новое, создавать школу анархо-реалистов.

2 июля 1918 г.

Снова и снова эти мучения неопределенности. Снова распутье. Снова поиски. Знакомое, тревожное состояние. Оно было. Первый раз оно было тогда, когда в начале революции стоял я на распутьи и не знал, кому отдать свое революционное сердце, кому отдать свои силы, с кем итти. Ничего не понимая, не зная учений и тактики учений, я ткнулся к эсерам, ткнулся сам не знаю почему, — видимо потому, что тогда еще преобладали во мне идиллические, «деревенские» настроения; не выветрилась еще вялость, мещанская дряблость и половинчатость. Знакомые тоже шли к эсерам. Ну, и я за ними. Партия рабочих, социал-демократы, страшила, отгоняла тем, что интересы идиллического порядка оставляла в тени, на первое место выдвигала науку, цифры, достоверные факты. Все это было сухо и скучно. Затем уехал в деревню. Там совершился переворот в сторону интернационализма. Я еще колебался. Только чутьем я чувствовал, что в моем «патриотическом демократизме» не все благополучно. Наиболее сознательные рабочие были не с нами, — это наводило на размышления. Промежутки между поездками по деревням были особенно показательны и убедительны в этом именно отношении. В самом деле, попадешь в деревню и слышишь там лишь утилитаристские взгляды, видишь единственное стремление во что бы то ни стало скорее получить землю — и только. Никаких идеологических надстроек и фундаментов нет, — просто нужна земля, и дальше ничего нет. Приезжаешь в город и видишь, чувствуешь, как высоко вздымается здесь волна героизма, как широко идет здесь бескорыстная, высоко идейная работа пролетариев. Это заставляло задумываться и все чаще и чаще оглядываться назад и внимательно всматриваться в тех, с которыми я шел, с которыми был связан. Мне становилось их жаль, а с тем, кого жаль, — невозможно вместе бороться. Мне становилось их жаль, как заблудших, как инвалидов… Не помню, какие еще были у меня чувства, но однажды я понял, что дальше работать с эсерами невозможно. Это было мучительное состояние, — один, каждую минуту рискующий ошибиться и впасть в какое-нибудь непоправимое противоречие, малознающий, с трудом разбирающийся в сложной действительности, — я решил уйти от правых эсеров. Куда? К кому итти?