Максим Далин - Поиски путей (СИ)

• Название: Поиски путей (СИ)
• Автор: Максим Далин
• Жанр: Боевая фантастика

Дорогие читатели, пожалуйста, начинайте знакомство с романом "Лестница из терновника" с первой книги — так понятнее)) Кши-На, конечно, страна серьёзная, но на Нги-Унг-Лян, разумеется, не единственная. И Ник Дуров может только печально отметить: ксенофобия, религиозные и расовые распри, нетерпимость — бывают не только в печальном прошлом Земли…

---

Анну сидел на подоконнике и разглядывал картинку, приклеенную к дощечке. Подарок.

Нарисован котёнок-басочка. Не такой, какие во множестве живут в Чангране — здешний котёнок, очень пушистый, круглоглазый, с крохотными приложенными ушками, с пышным, чёрно-белым, полосатым воротником. Мягонький, как все маленькие баски… только…

Этот котёнок только что скакал по глубокому снегу: видны ямки — следы маленьких лап. Он скакал к двери дома, но дверь закрыта — и зверёныш тянется на задних лапках, скребёт коготками обледеневшее дерево… почему-то понятно, что холодно ему — а на двор уже крадутся сумерки, здешние зимние сумерки с убийственным морозом…

Анну тронул пальцем в углу листа кошачий следок, заполненный тонким витым орнаментом. Надпись. Ар-Нель написал — и сам прочёл. "Впусти меня!"

А нет до бедного зверёныша никому никакого дела. Он, может, и жил в доме — средство от мышей, чтоб ничего не грызли… только про него плотно забыли, дверь закрыли и ушли. Может, вообще уехали. Вернутся — увидят окоченелый комок, примёрзший к насту… Зачем Ар-Нель нарисовал такую картинку?

Анну погладил нарисованного зверька. Какое-то колдовство в этом, верно, было. Наверное, Истинный Путь не зря порицает изображения живых существ. От таких картинок душу дёргает, как больной зуб. Если б увидать такое не на картинке — взял бы за пазуху создание Творца, погреть, а тут ведь ничего сделать нельзя. Вот так и будет бедная тварюшка всегда, пока бумага не рассыплется пылью, мёрзнуть, скрести дверь, чтобы впустили погреться — и никто во веки не впустит…

Всё-таки, что-то нечистое в Ар-Неле есть. Иначе — откуда бы он узнал, что эта баска Анну зацепит? Что напомнит о той, другой?

Та, правда, была совсем уж другая, не такая трогательная. Тощая, гладкая, почти без воротника, чёрно-рыжая, с белой полоской от кончика носа до середины лба — и с раздутым животом. Вовсе не детёныш, а вполне себе взрослая самка, вот-вот сама детёнышей принесёт.

И вся в крови — ухо полуоторвано, из шеи вырван клок шерсти, лапа перекушена — но пытается драться. Глупо ей было драться с целой стаей собак — всё равно порвали бы — но встрял мальчишка, такой же плебей, как эта баска, с палкой. Махнул через забор, пнул репьястого пса ногой, другого протянул палкой вдоль спины… Можно было бы только посмеяться, глядя, как мальчишка воюет с бродячими псами из-за облезлой зверушки — но тут в свару кинулся золотистый пёс брата Зельну. Такой был большой холёный зверь, сильный — на один укус ему какая-то уличная баска… но эта безумная тварь вцепилась ему когтями в самый нос, и Зельну закричал: "Если эта гадина ему глаза выцарапает, я с неё живьём шкуру сдеру!"

Анну до сих пор не может понять, как у того мальчишки, плебейского отродья, хватило храбрости… ему-то тоже глупо было замахиваться палкой на пса Львёнка — за такое и убить на месте могли. Зельну вполне мог, да что там мог — убил бы. Идиотский поступок… из-за баски, из-за простой баски, да ещё и облезлой, да ещё и беременной…

Баска сама полезла в руки этого мальчишки. Вскарабкалась по штанине, марая кровью — а он одной рукой прижал её к себе, а палка была у него в другой. Замахнулся на пса Зельну палкой — тот и отскочил. Может, этот несчастный плебей не успел сообразить, что пёс-то уже не бродячий? Или в пылу драки мальчишке было не до этого?

А Зельну рявкнул: "Ты, холуй! Хочешь, чтобы тебя тоже собаками затравили?", — и Нолу ухмыльнулся и сказал: "А он без платка, брат". А юный Анну смотрел на всё это с седла — и ему было очень…

Ему почему-то не хотелось, чтобы золотистый пёс Зельну сожрал баску — а старшим братьям хотелось. Ввязаться означало признать, что ты "маленький", "сопляк", "слабак" и "боишься крови". Львёнок не должен показывать слабость, не должен раскисать — какой же ты воин, если тебе поганую баску и ту жалко? Какие могут быть отношения с ничьим живым существом? Убей, убей! Ты должен убивать легко, если чего-то стоишь.

Даже золотистый пёс Зельну был не просто так, а для собачьих боёв. Зельну уже выиграл на боях новое седло с тиснёным узором, чепрак и пару метательных ножей — а те, кому принадлежали проигравшие псы, перерезали им горло. Зачем для боёв сука? Она всё равно что издохла…

И Анну знал, что Зельну поступит со своим золотистым псом так же, стоит ему повернуться перед другой собакой кверху пузом. Презирай слабость! Ненавидь! Ты же воин!

А эта баска — она себя проиграла. Это — баска-рабыня. Убить, убить!

И этот дурак-плебей, щенок, сопляк, отребье — посмел замахиваться палкой на имущество Львёнка, пусть даже и не разобрав в суматохе! Его — тоже убить, тут же, чтобы другим было неповадно — всё правильно, но Анну не хотелось, чтобы Зельну перерезал горло этому несчастному дурачку, как побеждённой собаке…

А плебей потерял платок, пока перелезал через забор — платок зацепился за сучок, там и остался висеть. И мальчишка взглянул на этот платок, как на ворота, которые могли бы закрыть его и его баску-калеку от Зельну — только вот осечка вышла…

Когда Зельну обнажил клинок, а плебей прижался к забору, Анну не выдержал — слабак и сопляк, да.

— Слушай, — сказал он делано-фатовским тоном, — оставь его мне, брат.

На него все старшие братья посмотрели. И Нолу снова ухмыльнулся и сказал: "Ах, да, Анну пришла Пора". А мальчишка с баской, у которого лицо стало жёлтым, как воск, взглянул Анну в лицо и сказал: "Лучше убей", — и глаза у него показались вдвое больше от слёз. И Анну изо всех сил захотелось отпустить его домой… или сказать что-нибудь такое, что заставит его улыбнуться.

Но на Анну смотрели старшие братья, ему надо было показать, что он уже взрослый, что он — Львёнок, что он — воин… и всё уже решилось само. Зельну спросил мальчишку, где его дом — и мальчишка показал, где дом. Безразлично уже. Отстранённо. Как рабыня или оживший мертвец.

Анну заплатил его отцу. Честно. Выгреб из карманов всё, что нашёл — на десять, может, на одиннадцать "солнышек". Старый плебей кланялся и благодарил — а на мальчишку тоже смотрел, как на мертвеца. Старик так же понял — его сына больше не будет; он только радовался, что Анну заплатил — ведь мог бы взять и так, после истории с палкой-то…

Первая — и единственная личная рабыня Анну. Вот такие дела.

Умерла от метаморфозы. Анну мог и не смотреть на тело: старая рабыня сказала утром: "Твоя девка умерла сегодня ночью, господин. Сейчас её закопают", — отлично обошлись бы и без него, но он пошёл и взглянул. Она уже окоченела. Не успела стать совсем женщиной.

Отец потом сказал: "Она была ещё девчонка, не совсем в Поре, наверно. Такие часто дохнут. Не огорчайся так, свет клином не сошёлся, у тебя будут и другие", — а Анну хотелось пойти и убить кого-нибудь, только он не знал, кого. Не понимал, кто виноват.

Брать её было… как убийство. И как после убийства Анну был в её крови, потом отмывался от её крови. Потом его клонило в сон, но надо было уйти, и он заставил себя подняться. Он думал, что рабыня без памяти — но она открыла глаза и ухватилась за его руку. Сказала: "Останься".

После всего этого — "останься"! Анну почувствовал злость, презрение, брезгливость… но и ещё что-то, чего не опишешь. Вырвал руку, ушёл, бросив девчонку старым рабыням — а хотелось остаться. Она заставила его захотеть — и надо было бежать, чтобы по-прежнему быть сильным, быть воином… А к ней пришла покалеченная баска. Лежала на груди и лизала. Анну потом заглядывал и видел — баска всё там.

Баска пропала, когда рабыня умерла. Анну её искал, но баска ушла совсем. Наверное, думала, что рабыня заступится за её детёнышей, а когда рабыня умерла, баске стало понятно, что ее баскочат утопят. Вот и ушла. Всё правильно.

У Анну всё это болело, наверное, год. Может, чуть больше. Потом прошло. У Анну были общие рабыни, были пленные и были девки. Та, которая сказала "останься", ушла куда-то в дальние закоулки снов, перестала мучить. Новых он презирал, брал и забывал — никогда не хотел оставить себе. Да никому из них и не пришло бы в голову звать его остаться — они были обычные рабыни. Чужие рабыни.

Это у северян есть множество слов, обозначающих рабыню. "Мать", "сестра", "женщина", "любимая", "подруга", "дама", "госпожа"… какой смысл? Родство — дело мужчин, товарищество — дело мужчин, война и власть — дела мужчин. Зачем для рабыни столько слов?

Рабыня, которая родила Анну… Сморщенная старуха, смотрит снизу вверх, глаза мокрые, руки трясутся. "Мой господи-иин!" Мать. Плебейское слово. Странное чувство. Стыд? Если бы Анну думал, что обошёлся без рабыни, появляясь на свет, если бы думал, что принадлежит только отцу — было бы легче.

Рабыня была совершенно бесполезна. От неё внутри Анну происходили только смертельный стыд, раздражение — и приступы странной слабости, когда вдруг начинаешь сомневаться в себе, сомневаться во всём. И безнадёжная брезгливая жалость… Стремясь избежать этих чувств, маленький Анну избегал и рабыни. Тем более, что старуха больше не рожала детей, а занималась какой-то хозяйственной суетой в саду — и было легко её избегать. Анну старался выкинуть из головы любой намёк на родственные чувства к рабыне — и изо всех детских сил любил отца. Отца можно было любить без унизительных чувств, без жалости и стыда. Сильного человека можно любить спокойно и честно, можно уважать, как наставника, можно доверять, как старшему, много повидавшему… А потом Анну вырос и стал воином.