Оливия Агостини - Ржавчина в крови

• Название: Ржавчина в крови
• Автор: Оливия Агостини
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-02900-5

Режиссёр Ферруччо Тьецци задумал снять фильм «Ромео и Джульетта». Выбрать актёров на главные роли оказалось нетрудно: юные Френсис Фремптон и Лавиния Олифэнт на первом же кастинге очаровали режиссёра.

На съёмках день за днём связь Френсиса и Лавинии крепнет, а грань между реальностью и вымыслом становится всё прозрачнее, и уже невозможно отличить историю любви на съёмочной площадке и вне её. Их чувствам предстоят большие испытания, но ведь Шекспир давно уже нас предупреждал…

---

— Come in, come in[24]. — Я помахал и, когда он подошел, привстав со стула, протянул ему руку: — How do you do?[25]

Френсис был в тёмном костюме, словно на похороны собрался, даже галстук надел. Он пожал мою руку чересчур крепко, будто хотел таким образом что-то сообщить, возможно, что он не слабак, как я мог подумать при первом взгляде на него. Он долго не отводил от меня своего мрачного взгляда, потом медленно произнёс:

— How do you do?

Я представился, он тоже. И мы оба одновременно опустились на стулья, а Леда осталась стоять между нами, словно посредник. Я передал ей сценарий с отмеченным текстом, она протянула его Френсису. Сцена в склепе, предсмертный монолог Ромео.

Но прежде чем послушать его, прежде чем дать ему несколько мгновений, чтобы освоиться с этим текстом, я попросил рассказать о себе, своей семье, воспитании, где он родился.

— In London[26] — сказал он. Но уточнил, что умрёт не тут.

Я улыбнулся в ответ на такое решительное, такое романтическое утверждение, узнав в нём максимализм молодости.

Нет на свете юношей, которые хоть однажды не предрекали бы собственную смерть, описывая ужасные мучения, которые их ждут, или посмертную дань уважения. Возможно, это способ бросить вызов судьбе, а потом будь что будет. Но быть может, даже скорее всего, это способ отстраниться от жизни, пока не поздно, пока она ещё не слишком привязала к себе, не влюбила. Потому что тысячи обстоятельств подстерегают нас за каждым углом, никто не читал книгу судеб, никто не может утверждать, будто он — призовая лошадь.

— Did you read Romeus and Juliet?[27] — задал я следующий вопрос.

— Трагедию Шекспира? — уточнил он.

— Of course[28].

И счёл нужным сообщить нам, что я ведь вполне мог иметь в виду поэму Артура Брука, написанную в 1562 году, которая послужила Шекспиру источником вдохновения. На это я ответил, что в таком случае сказал бы: The Tragicall Historyе of Romeus and Juliet[29] — иначе мы, конечно, запутались бы. И тогда он признался: нет, не читал ни того, ни другого, к сожалению.

Я пожал плечами, чувствуя, что ему непременно хочется противоречить мне, но это лишь позабавило меня, и я улыбнулся ему.

Он очень удивился. Похоже, я обезоружил его на какое-то мгновение, и он уже не мог больше сохранять свой мрачный вид, теперь просто стойко держался. Я заметил, как нервно он теребит страницу, и спросил, уже мягче, каким он представляет себе Ромео.

— Too sad not to be happy. Too happy not to be sad[30], — негромко проговорил он и получил за это полный восхищения взгляд Леды, которая перестала наконец делать заметки в своём блокноте.

Слишком печальным, чтобы быть счастливым. Слишком счастливым, чтобы быть печальным.

Я почти не сомневался, что он не допустит никаких грубых ошибок и что меня не ждут никакие неприятные сюрпризы, и всё же я напрягся и стиснул пальцы, когда Френсис поднялся, чтобы прочитать отрывок из трагедии. Я закрыл глаза, потом открыл, нахмурился. Он улыбнулся мне?

Я услышал, как взволнованно дышит рядом со мной Леда, а потом она замерла. Повисла тишина, и мы с Ледой поняли, что не сможем нарушить её, казалось, какие-то высшие силы заставляют нас помолчать.

Френсис негромко произнёс, ошарашив нас:

— О, she doth teach the torches to burn brigaht! Она затмила факелов лучи! Сияет красота её в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный. Редчайший дар, для мира слишком ценный!

Я взглянул на Леду и прочитал в её глазах свою мысль. Мы не могли остановить его, нет, хотя он и подшутил над нами и читал монолог Ромео на празднике в доме Капулетти, из первого акта. При том, что явно забавлялся до сих пор и что конечно же трагедию читал. Ещё как читал. Его голос, удивительно проникновенный, мёдом вливался в наши уши, запечатывал уста и отметал все возражения. Мы не могли велеть Ромео перестать быть Ромео.

— Did ту heart love till now? — Громкий вздох. — И я любил? Нет, отрекайся взор: я красоты не видел до сих пор!

Я нисколько не сомневался: Френсис — великолепен. Вспомнив нашу первую встречу, я не мог отыскать ничего, что хоть в малейшей степени не устраивало бы меня в нём, ни одной неприятной мелочи. И положился на Леду, которая рождена для того, чтобы гасить любые всплески эмоций. Однако на этот раз — вот чудеса! — даже она, похоже, не смогла разглядеть ни малейшего изъяна.

Мы весь вечер провели с нею, поглядывая друг на друга в ожидании, кто из нас разрешит наконец эту загадку: рискнём или не рискнём? В этом заключалась вся проблема. Можно сразу поручить ему эту роль, не тратя времени и сил на выслушивание лепета целой толпы мальчишек, приехавших из всех уголков Англии на шекспировский призыв, а потом без конца сожалеть о своей ошибке. Или же, попросив подождать, потерять его, а потом жалеть об этом до конца жизни.

Снимать фильм — это всё равно что встать за штурвал судна далеко в открытом море: понимаешь, что, прежде чем доберёшься до берега, увидишь и волны, и штиль. Тут нужно лишь сделать ставку и надеяться, что не ошибся в выборе команды, потому что, если хоть кто-то покинет её на середине пути, никто не увидит завершения дела.

На следующее утро после первого тура собеседований, когда Леда вернулась в офис с двумя чашками кофе и мы остались наконец одни, я спросил, не надоело ли ей выслушивать искалеченные монологи бедного Ромео и смотреть, как мечутся молодые люди, во что бы то ни стало желающие умереть, распростёршись у моих ног.

— Я думаю, Шекспир переворачивается в могиле, — сказала Леда, вынудив меня улыбнуться.

— Тогда позвоним Френсису и сообщим ему хорошую новость. Закроем эту главу, и я сосредоточусь на выборе Джульетты. Через час за этой дверью соберётся сорок девушек, жаждущих получить роль, — а мне ужасно нужна таблетка от головной боли!

Леда тотчас предложила слетать в аптеку и, оставив кофе на столе, выбежала из комнаты, прежде чем я успел ответить ей и остановить.

Так что, когда часы показали половину третьего и первая девушка из списка села на стул перед письменным столом, нахально глядя на нас с Ледой, у меня с головой снова всё оказалось в порядке, и зрение тоже обострилось.

Она сразу вызвала антипатию, но я не распрощался с ней немедленно из-за её волос — великолепных светлых локонов, которыми и любовался всё время, пока шло прослушивание, машинально кивая головой, но не слыша ни одного слова из того, что она произносила.

К счастью, когда она поинтересовалась, можно ли использовать нож для резки бумаг как кинжал, Леда вовремя помешала мне согласиться, посоветовав ей воспользоваться воображением.

Так менее опасно, поскольку лезвие ножа для бумаги остро заточено. А для нас, подчеркнула Леда, это важно, поскольку об актрисе судят по многим качествам, но в первую очередь по силе её воображения.

Потом явилась восемнадцатилетняя девица, черноволосая, с короткой стрижкой и накрашенными ресницами. Она села, теребя свою короткую юбку, и заговорила о Шекспире как о школьном приятеле.

Затем вошла худенькая, как тростинка, светловолосая девушка с пухлыми губами, вся в веснушках. Её звали Роза Дэлтон, до сих пор помню это имя, потому что даже подумал было, что она могла бы подойти, но тут же отказался от этой мысли, увидев её безобразные руки: пальцы жёлтые от никотина, ногти обгрызены.

Я проводил ее улыбкой сожаления и вздохом неодобрения.

Настал черёд Лавинии. Она вошла в комнату одна, дважды постучав и подождав, пока я дважды не крикнул ей «Соте in»[31]. На ней было фиолетовое платье, вопреки суеверию, и мне понравилось, что она не уступает условностям, хотя родилась и выросла, можно сказать, по законам театра.

Она не села, а остановилась, вытянувшись в струнку, и пришлось предложить ей стул. Мне хотелось, чтобы она почувствовала себя раскованно, и потому я задал неверный вопрос.

— Didn't Evelyn accompany you?[32]

— No, she had rehearsal today[33].

Я вспомнил, что два дня назад Эвелин рассказала мне за ужином о своих новых обширных планах. Она только что начала репетировать в Королевском шекспировском театре классическую пьесу Сон в летнюю ночь, премьера которой намечалась на лето, и это ещё одна причина, почему она ни за что не согласилась бы на роль синьоры Капулетти, которую, как я тогда же понял, даже и предлагать ей не стал бы.

Лавиния сцепила пальцы, чтобы они не дрожали. Но это не помогало, кроме того, ей не удавалось спокойно смотреть на нас, она всё время переводила взгляд со стола на мой нос, со стены за нами на свои туфли.

Когда она увидела, что Леда поднялась, желая посмотреть на неё в профиль, покраснела. И Леда тоже покраснела, возвратившись к своему стулу и предприняв немало усилий, чтобы рухнуть на него, а не мимо.

Я спросил, есть ли у неё какой-нибудь театральный опыт, хотя прекрасно знал, что есть, — но мне хотелось, чтобы, ответив утвердительно на первый вопрос, она обрела хоть немного уверенности в себе.