Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

• Название: Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
• Автор: Максим Оськин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4832-4

Наиболее пострадавшими от военных действийкатегориями населения, если не считать собственно погибших и раненных на войне (так называемые «кровавые потери»), стали военнопленные, на долгие годы оторванные от Родины, и беженцы прифронтовой зоны, вынужденные покинуть родные места. Дезертиры и репатрианты дополнили общую картину бедствий. Для России эти категории насчитывали миллионы людей, и потому невозможно обойти вниманием их трагическую судьбу в 1914–1918 гг., предвосхитившую трагедии Второй мировой войны.

---

Местное население особенно ценило изделия кустарного труда. И если в Германии обмен изделий на провиант был возможен лишь с представителями лагерной администрации и охраной, то в Австрии, где после Брусиловского прорыва лагерная жизнь стала улучшаться во многих отношениях (кроме как раз продовольствования, так как во многих городах гражданское население питалось почти одной брюквой), обмен проходил и с местными жителями. Так как крестьяне всегда имели какие-то припрятанные от властей запасы, то с ними шел наиболее активный товарообмен. Кстати говоря, аналогичные процессы проходили и в русском плену. Так, по сведениям жандармских управлений, большинство пленных, «чтобы получить от крестьян подешевле провизию, применяют свои знания и учат крестьян мастерству».[246] Бесспорно, обмен был неравноценен, но русский пленный в первую голову должен был выживать, а не «навариваться». А помимо того, любой обмен мог происходить лишь при том или ином посредничестве администрации либо охраны, что также требовало своих «комиссионных».

Помимо таких «кулаков», как в «Записках» К. Левина, воспоминания современников в качестве привилегированных категорий называют евреев и фельдфебелей (старшин). Указывается, что именно эти люди, среди которых, как видим, выделяют одну категорию по национальному признаку, а другую — по должностному, прежде прочих сотрудничали с лагерной администрацией. Тот же К. Левин указывает на факт сотрудничества с врагом как основную причину трений между военнопленными: «Ведь царская Россия владела нами даже здесь, на территории Габсбургов, и вся наша жизнь проходила под знаком будущего возвращения на родину».[247]

Буквально две фразы о национальной принадлежности. Русские солдаты еврейской национальности чаще всего занимали должности писарей и прочего обслуживающего персонала не в силу национальности или религии, как это иногда пытаются представить в грязных книжонках прокламационного характера, а в силу владения немецким языком. Диалект «идиш» русского еврея очень близок к немецкому языку, а то, что обслуга должна знать язык администрации, — это вполне понятно. Данный факт, кстати говоря, прекрасно осознавался и победителями, в руках которых находились пленные. Достаточно вспомнить тот момент из бессмертного произведения Я. Гашека, где бравый солдат Швейк попадает в австрийский плен. Швейка принимают именно за еврея и потому нисколько не удивляются тому, что он единственный, кто из эшелона с русскими военнопленными знает немецкий язык. Его-то и назначают старшим по эшелону.

Бесспорно, противник прекрасно знал о неполноправности еврейского населения (иудейского вероисповедания) в Российской империи, чем и старался пользоваться в собственных интересах. Поводы к тому подавало и само русское командование.

Достаточно вспомнить практику насильственной эвакуации еврейского и украинского населения Галиции и Польши летом 1915 года и прочие эксцессы, вызванные безумной политикой Ставки первого состава. Были свои проблемы и в войсках, о чем вспоминают участники войны: «К сожалению, в некоторых русских полках антисемитизм был так велик, что евреев умышленно заставляли идти в плен к немцам, чтобы избежать их как будто разлагающего действия».[248] Однако любой благоразумный человек прекрасно отделяет мух от котлет. По крайней мере специальных лагерей для пленных евреев в отличие от многих других национальностей Российской империи в Центральных державах не было.

Что же касается фельдфебелей, то здесь следует сказать несколько подробнее. Дело в том, что (что логично) старшие в лагере назначались из унтер-офицеров и фельдфебелей. Существовала даже должность коменданта лагеря из пленных, который выступал главным посредником в общении между пленными и лагерной администрацией. Считалось, что старшие угождали лагерному начальству, доносили на своих и вообще обращались со своими же соотечественниками хуже австрийцев.

Однако изучая литературу о плене обеих мировых войн, представляется, что не все так просто. Напротив, положение старших, невзирая на кажущуюся внешнюю привилегированность статуса, зачастую являлось более опасным в личном плане, нежели положение рядового военнопленного. Здесь достаточно назвать прекрасные, чрезвычайно информативные и заставляющие задуматься, что война — это не выскобленное цензурой черно-белое полотно с «нашими» и «врагами», мемуары Ю. В. Владимирова о Великой Отечественной войне «Как я был в немецком плену».

Старшие должны были обеспечить, во-первых, выживание вверенных им людей, так как и в лагере оставалась иерархия чинопочитания; именно они несли свою долю ответственности за пленных. Согласно международным договоренностям, военнопленные не могли носить в концлагерях погоны, петлицы, кокарды. В России это устанавливала статья 69 «Положения о военнопленных» от 7 октября 1914 года. Такой подход возмущал всех пленных по обе линии фронта, поэтому 10 октября 1915 года удалось договориться, и пленные воюющих держав вновь получили право ношения погон. Данный факт повысил формальный престиж унтер-офицерского корпуса в лагерях.

Во-вторых (на что особенно негодует К. Левин) старшие должны были обеспечивать дисциплину в лагере, так как коллективные репрессалии по итогам той или иной «провинности» отдельно взятого пленного (прежде всего — за побег) существовали всегда, ибо администрация стремилась запугать людей принципом круговой поруки. Простой пример. Коменданты концлагерей получали русские газеты, где говорилось что-либо о тяжелом положении русских военнопленных. Чаще всего такая информация просачивалась в печать после возвращения в Россию очередной партии инвалидов или отчетов сестер милосердия миссий Международного Красного Креста. Эта информация и служила поводом для новой вспышки наказаний всему контингенту военнопленных. Кто должен был по мере возможности смягчать такие «вспышки»? Опять-таки старшие. О положительных действиях таких «старших» в русском плену рассказывает Э. Двингер, повествуя о периоде эпидемии тифа в Тоцком лагере. Без старших, пытавшихся воздействовать на хладнокровно взиравшую на распространение болезни лагерную администрацию, умерших было бы гораздо больше. В австро-германских лагерях ситуация была аналогичной.

Наконец, в-третьих, старшие должны были обеспечивать лояльность военнопленных к своему правительству и стране. Прежде всего следовало бороться с антиправительственной пропагандой, которая не просто допускалась противником в лагерях для военнопленных, но и прямо поощрялась. Среди военнопленных распространялись как антивоенная литература, так и австро-германские газеты, выпускавшиеся на оккупированных территориях. В этих газетах с врагами иногда сотрудничали и военнопленные,[249] которых, кстати говоря, К. Левин не осуждает, так как их деятельность, бесспорно, шла на пользу российской революции.

О подборе литературы сообщает инспектировавшая германские лагеря сестра милосердия: «…заглянув в небольшую библиотеку для пленных, я убедилась, что книги были исключительно революционного характера, был и сборник анекдотов на императора Николая II».[250] Самой распространенной литературой для русских военнопленных, конечно, была социалистическая. Немцы довольно рано сделали ставку на русскую революцию как важнейшее условие победы в Первой мировой войне, по меньшей мере не позднее лета 1915 года, когда стало ясно, что Россия устояла и продолжит борьбу.

Наиболее популярной была газета «На чужбине» под редакцией В. М. Чернова — одного из лидеров партии социалистов-революционеров (эсеров), которые, как известно, в качестве приоритетной формы борьбы с царизмом считали террор. Гибель случайных людей в терактах не рассматривалась эсерами как негатив, так как даже и это шло на пользу революции (обычно примером служит эпизод со взрывом дачи П. А. Столыпина, когда погибли и были ранены десятки людей, в том числе и дети самого премьер-министра, а сам он остался невредим).

От эсеров старались не отставать и другие социалистические партии, намереваясь воспользоваться бедственным положением русских военнопленных в своих целях. Так, в 1915 году лидером партии большевиков В. И. Лениным в швейцарском Берне была создана комиссия помощи русским военнопленным. Однако помощь выражалась отнюдь не в отправке в лагеря продовольственных или вещевых посылок, а в наводнении концлагерей революционной литературой. Супруга В. И. Ленина впоследствии вспоминала: «Материальная помощь, конечно, не могла быть очень велика, но мы помогали, чем могли, писали им письма, посылали литературу».[251] Ясно, «чем могли» — антиправительственной пропагандой.

Тот же самый подход практиковался всеми революционными партиями, чьи лидеры или ведущие деятели находились в эмиграции. Даже странно, что в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. «лучший ученик» В. И. Ленина, И. В. Сталин отрицательно относился к попыткам антисоветских сил перевербовать советских военнопленных — ради справедливости вспомнил бы практику своего «учителя». Можно упомянуть и такой своеобразный, даже экзотический способ революционной пропаганды: по лагерям в австрийской военной форме разъезжал бывший «потемкинец» — участник восстания на броненосце «Князь Потемкин-Таврический» в 1905 году.[252]