Газета День Литературы - Газета День Литературы # 182 (2011 10)

• Название: Газета День Литературы # 182 (2011 10)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Даже вот эти три варианта:

Престиж двора её пленил…

Пример двора её пленил…

Придворный тон её пленил…

– согласитесь, не однозначны.

Так и всё здесь на расшифровке, на перестановках и всевозможной компиляции по собственному уму и заказу. Невольно возникает вопрос: допустимо ли в литературе, тем более, в классической, подобное крохоборство? А ведь крохоборы потрудились в литературе весьма "плодотворно".

Итак, после черновика-ребуса, фотокопию которого предлагает Бонди, раскроем Академическое издание произведений Пушкина в переиздании 1949 года. Здесь уже на одних правах с "Полтавой" и "Медным всадником" красуется "Гавриилиада"! А на странице 91-ой третьего тома соавторы Пушкина ставят версию Бонди "Вот муза, резвая болтунья…" И ни слова о косяке соавторов. Чистый подлинник! А на странице 412 в примечаниях читаем: "Вот муза, резвая болтунья". Черновой набросок посвящения "Гавриилиады", адресованный, вероятно, Алексееву".

Вот так ставят точки над i. Здесь и поэма, и посвящение всего-то из мусора перечёркнутых слов. Но более того, если Бонди возможные, условные, слова заключал в квадратные скобки, то в издании скобки исчезли, да и весь текст отредактирован, появляются принципиальные знаки препинания, а строка "Не испугался, милый мой" становится "Не удивляйся, милый мой". Это уже доводка до "классики".

Вот так работают крохоборы, я бы сказал, политические крохоборы.

Валерий МИТРОХИН ЭТУ СТАЛЬ НАЗЫВАЮТ БУЛАТОМ

Как жизнь? Банальный вопрос. Кого всерьёз может интересовать сегодня жизнь другого человека? Поэтому на не обязывающий ни к чему интерес спросившего мы зачастую отделываемся дежурным ответом или банально отшучиваемся "Жизнь бьёт ключом… и всё по голове!"

В самом деле, каждый из нас находится "между молотом и наковальней", тяжесть которых прямо пропорциональна нашему положению в социуме. И часто по разным чувствительным местам нас эта жизнь бьёт чем-то более увесистым, нежели пресловутый гаечный ключ.

Не потому ли в родном нашем языке так много весьма выразительных идиом типа уже упомянутой "кузнечной" метафоры. Есть ещё и другие, например, "попасть в жернова". О таких "счастливчиках" с пониманием и сочувствием говорят, мол, ничего, "перемелется, мука будет!"

У автора книги "Свидетель жизни" есть два больших недостатка. Он добрый и справедливый. На это моё утверждение наверняка кто-то возразит: "Почему же тогда твой "добрый и справедливый" Вячеслав Ложко лучшие свои годы мытарил в ГУЛАГе?"

Отвечаю, потому что есть у него ещё один недостаток. Он всегда из самых добрых побуждений воевал за эту самую справедливость.

Это и о Вячеславе Фёдоровиче сказал поэт Станислав Куняев:

Добро должно быть с кулаками

Добро суровым быть должно,

Чтобы летела шерсть клоками

Со всех, кто лезет на добро…

Что и делал в дни своей молодости славный коктебельский поэт. Боксер, музыкант, певец, красивый парень, он, не задумываясь, резал правду-матку направо и налево. Не щадил и местное начальство. А у них, руководителей курортных зон, всегда рыльце в пушку. Чтобы не путался под ногами молодцеватый забияка, они подсылали к нему провокаторов, чтобы те, вызывающим поведением в поле зрения нашего защитника добра и справедливости, получили от него тумаков. С синяками и шишками бежали они в травмпункт, снимали побои и подавали на хулигана в суд. Так номенклатура нижнего звена избавлялась на какое-то время от раздражителя и свидетеля своих проделок, отправив разнообразного в своих проявлениях молодого человека из курортной зоны в другую, где правил бал другой хозяин. Для свободолюбивого характера такое испытание было опасным ещё и тем, что за колючей проволокой легко было свихнуться и пасть так, (подобное случалось со многими!), что уже подняться не представлялось возможным. Чтобы спастись от открывавшихся подобных возможностей, Вячеслав Ложко, во-первых, сам выработал и успешно применял тактику отстранения. Что это за тактика такая? Научился определённым образом настраиваться. Говорил себе: всё, что с тобой случилось, случилось не с тобой. Парень в сапогах и ватнике некто другой, который нуждается в твоей поддержке. Потому, что роднее и дороже его у тебя если не на свете, то в этой зоне отчуждения больше никого нет.

Об этой особой части судьбы Вячеслава Фёдоровича весьма скупо, но весьма выразительно сказано в некоторых рассказах, вошедших в книгу "Свидетель жизни". Надо отдать должное автору, он не стыдится (того!) своего прошлого. Откровенно, без прикрас повествует о тяжком быте и мрачном досуге заключённых, отпетых преступников, людей, несмотря ни лишения, по-своему стремящихся всеми силами найти отдушину для рвущегося на волю человеческого "я".

Остаться человеком! Такую цель ставит себе Вячеслав в условиях, где далеко не каждому сильному характеру удавалось решить эту задачу. Несмотря на молодость, Ложко нашёл верный и, может быть, единственный способ сохранить душу и жизнь. Он загружал всего себя работой. Как спортсмен он организовывал спортивные секции, что позволяло активным зека участвовать в обще- и между- лагерных соревнованиях. В случае успеха эти люди получали от начальства некоторые льготы и поблажки, что в жизни за колючей проволокой было немалым благом. Проявившему себя умелым организатором Ложко доверяли ответственные производственные должности. Там он развил свои природные способности управлять людьми. Умение расставить работников соответственно наклонностям и способностям помогало поднять уровень производства. Что не могло не сыскать ему уважение среди заключённых и начальства. А ещё он много учился: читал, набирался интеллекта. Иной раз читаешь его эссе, статьи, очерки и поражаешься: когда успел, ведь лучшие-то годы… Именно там и так прошли его университеты. Именно оттуда, в конце концов, вышел это зрелый мастер слова, глубоко образованный писатель…

Жизнь удивительна уже тем, что неожиданна на каждом своём повороте. И ещё вера, вера в Бога, а точнее будет, именно эта искренняя вера помогла ему, в конце концов, освободиться раз и навсегда и стать тем самым Вячеславом Ложко – не только свидетелем жизни, но творцом её во всех проявлениях.

Хочется остановится на концептуальном срезе этого издания.

В нём Вячеслав Ложко предстаёт не просто как "свидетель жизни", но и реактивный участник многих её процессов. Прежде всего, покоряет философская глубина его прозы. Несмотря на то, что книга получилась весьма разножанровой (здесь и короткие повести, и рассказы "за жизнь", перемежающиеся лирико-философскими, а то и откровенно дидактическими, назидательными миниатюрами), читается она с большим интересом. И это происходит потому, что нет в этих вещах нарочитой крутизны современной, балансирующей на грани фола тематики, но есть искренность, есть идущее через самопознание познание мира.

Кроме того, читая эту книгу, постоянно видишь автора. Слышишь его голос, в тебе звучат его интонации. И ты видишь, как он сам выбирался из своей почвы, как формировалось это древо добра и зла, древо его жизни, от корней до самых верхних побегов широко разросшейся кроны.

Не раз мне приходилось получать от него статьи и очерки. И перед тем, как публиковать их, очень остро написанные, актуальные, злободневные, я с некоторой растерянностью думал, что же мне оставить из его обширной "многотитульной" подписи. Ложко не просто поэт, прозаик, журналист – он лауреат многих международных премий, член всяких и всяческих комитетов и президиумов, но самое главное – он создатель и бессменный вот уже много лет авторитетного Гумилевского фестиваля "Коктебельская весна". Это ему принадлежит идея поменять топонимику посёлка. Изменить плодово- ягодные названия улиц родного посёлка на имена Гумилёва, Цветаевой, Ахматовой и других просиявших над Коктебелем светочей великой и могучей литературы.

Книга открывается одноимённым рассказом. Кто же он таков "Свидетель жизни?" С этой добротной повести начиналось несколько лет назад моё знакомство с прозой Вячеслава Фёдоровича.

Перечитывая произведение сегодня, я ещё раз убедился в новаторских особенностях его.

Речь ведётся от имени старинной семейной реликвии – от имени большого, надежно скроенного и сбитого обеденного стола. Некогда за ним собиралась дружная семья: отец, мать, дети… Помнит он небогатые, но дружные застолья. На его филенке до сих пор темнеют чернильные пятна, оставленные детьми-школь- никами. Стол всех помнит, обо всех рассказывает, кого-то жалеет, кого-то упрекает и даже осуждает, но как родное существо, как хранитель семейного очага, любит всех и правых, и виноватых. Суду времени он предстаёт честным небезразличным свидетелем человеческих судеб, на которые распалась однажды судьба этой маленькой семьи.