Ицхак Шалев - Дело Габриэля Тироша

• Название: Дело Габриэля Тироша
• Автор: Ицхак Шалев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 965-339-041-4

В романе, выдержавшем 18 изданий на иврите, описана удивительная, своеобразная и в то же время столь характерная для школьных лет в любой стране мира атмосфера. Это школьные будни и праздники, беспокойное время влюбленностей, сплетен и интриг. И это несмотря на тревожное время, что так напоминает школьные годы в романах «До свидания, мальчики» Бориса Балтера или «Завтра была война…» Бориса Васильева…

---

5

В одну из ночей мы стояли с ней в паре на страже у дома. Над нами пробивался свет сквозь щели жалюзи на окнах квартиры Габриэля, и звуки металла доносились слабо и смутно. Моросил дождик, заполняя мрак влагой. Мы прятали руки в карманы пальто и молчали.

«Куда это все приведет?» – неожиданно прошептала Айя.

«Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду все эти наши встречи, походы, ночные стражи…»

В голосе ее ощущалась какая-то дрожь и беспомощность. Или это шло от дрожи ее тела в этом холоде. Хотелось мне ответить ей по-мужски, уверенно и однозначно, чтобы поддержать ее дух, но я тут же ощутил, что нет во мне этой уверенности. Про себя я тоже задумывался над тем, что ждет нас в будущем, абсолютно не представляя этого.

«Ты волнуешься о нашем будущем?» – спросил я ее, ибо и сам чувствовал эту тревогу.

«Нет, – сказала она, – это слово тут не подходит. Я лишь думаю о том, где мы будем через год, я, ты, господин Тирош… Что будет с нами, со всей этой несчастной группой. ты понял?»

«Почему это несчастной?» – спросил я, удивленный тем, что этот вопрос часто возникал и у меня в душе, но я не решался выражать его вслух.

«Смотри, каждый из нас несчастен по-своему, ну, и так вся группа».

«С чего ты это взяла?»

«Ты что, не улавливаешь? Погляди на Дана и Аарона. Уже давно они мучаются от бездействия их «Следопытов Йоханана». Или ты думаешь, что таких мужчин, как они, могут удовлетворять детские игры и костры в летних лагерях раз в год? Каждый из них способен снимать вражеские скальпы, и тут в нужное время возникает Габриэль и дает им возможность этим заняться. Вот и все».

«Так это же хорошо, что они нашли свое призвание?»

«Нет, оба живут иллюзией, что они смогут тут все расшатать. Придет время, и они избавятся от этой иллюзии… Но где это будет? В больнице? В тюрьме?»

«Не знаю», – сказал я, ловя себя на том, что поддался его аргументации.

«То же касается Яира, только тут прибавляется его мачеха. Он нашел себе дом в этой квартире (она подняла голову, указав движением на второй этаж), но плата за этот дом будет очень высокой. В мире есть вещи, страшнее, чем мачеха. Яир еще этого не знает».

«Ну, а что в отношении нас двоих?»

«А-а, о нас лучше не говорить. Скажи, ты счастлив в последнее время? Я – нет».

«Почему?»

«Оставь. Придет время, и я скажу об этом».

Остался еще один человек, о котором мы не сказали, и это умолчание повисло в воздухе, набрасывая тень на нас обоих.

«Ну, а что ты скажешь про Габриэля?»

«Габриэля?» – пробормотала она, как будто удивилась тому, что я открыто при ней произнес это имя.

«Да, как он тебе видится?»

«Скажу тебе только вот что. Когда я впервые увидела его большой и удобный рюкзак во время похода на Монфор, показалось мне, что человек этот погружен в тяжкую скорбь. И сегодня я уверена в том, что господин Тирош переводит скорбь в желание действия. Так мне это видится».

Мы смолкли, задумавшись, замерев под моросью. Какая-то влажная грусть туманными кольцами обволакивала дальний фонарь, мерцающий у мечети. «Может быть, ты и права», – сказал я, вспомнив, как несколько недель назад мы возвращались из деревни А-Тур в Иерусалим проселочной дорогой, ведущей к Масличной горе, а оттуда, через холм Офел с развалинами города царя Давида, до Сионских и Яффских ворот Старого города. Мы шли в начинающихся сумерках, под звон колоколов христианских церквей и голоса муэдзинов с верхушек мечетей, охватывающих нас со всех сторон. И вдруг я увидел себя и моих товарищей со стороны, словно бы я не принадлежу к ним, и необъяснимая печаль овладела мной. Вот, идет небольшая группа евреев, капля в море чужих народов, чужих храмов, и собирается захватить эту землю, вокруг которой бесконечные пространства врагов, и она не чувствует этого, не знает, словно бы летит на крыльях ветра. Не касаясь этой древней земли, полной памятников и могил, каждая из которых является предупреждением или мрачной повестью, шагает она, обратив взоры внутрь себя на какое-то пророчество чуда, витающее в воздухе, надеясь, что все эти кресты и полумесяцы рассеются сами по себе. Жалость охватила меня, подкатила комом к горлу и выжала несколько слезинок, которые никто не заметил. Я жалел себя и моих товарищей, жалел Габриэля, который мог бы спокойно сидеть в своей квартире, получая удовольствие от своей библиотеки, если бы не охватил и не всколыхнул мощной и величественной рукой ураган событий, призывающий к действию.

Глава десятая

1

Не знаю, есть ли в современном языке иврит много таких слов, которые совершили революцию, как слово «стрельбище». В любом случае, нет иного слова, которое так заставляло трепетать сердца парней и девушек до провозглашения государства. Вовсе нелегко было каждому из нас дойти до настоящей стрельбы. До этого мы долго тренировались целиться незаряженным оружием в положении стоя, с колена, лежа. Множество раз мы заряжали и опорожняли обойму. И даже после того, как мы были готовы к стрельбе боевыми патронами, не всегда для нас находилось время на стрельбище, находящемся за городом. Опыт молодежи из еврейских поселений давал им большую возможность, чем нам, а мы должны были долго дожидаться, пока для нас находилось время и место на стрельбище, с учетом дурного глаза и злонамеренного уха. В любом случае большой отрезок времени отделял от момента, когда нам возвещали, что мы готовы к стрельбе, до реальной стрельбы. Это время напрягало наши нервы и воображение, которое без конца вертелось вокруг предстоящих испытаний, опережая более осторожную реальность, которая предпочитала оставаться в тени и взвешивать свои шаги. Все это время мы говорили только о том, что считалось для нас невероятно важным: стрелять боевыми патронами, чтобы показать свое умение попадать в «яблочко» или, хотя бы, в ближайшие к нему круги. Эти цветные круги долго стояли перед нашими глазами после стрельбы. Кружась и пылая в воздухе, они уносились в дальние дали. Пишу эти строки и вспоминаю, что господин Тирош не считал столь важным точность наших попаданий в картонные мишени, на которых мы упражнялись позднее, в подпольных организациях и в армии. Господин Тирош направлял оружие в наших руках на картонные цели, вырезанные в форме человека. Он ставил эти черные фигуры из картона за ограждениями или грудами земли и камней, и мы должны были быстро в них стрелять, не имея времени на точное прицеливание. Эти силуэты в форме дерева или человеческой фигуры до пояса мы довольно часто волокли с собой в поле. В течение времени возникли живые чувства между нами и этими фигурами. Габриэль называл их «куклами», Яир – «черными господами». Айя называла любую черную фигуру «священником», что и закрепилось за ними.

Помню первое наше боевое крещение огнем. К стрельбищу мы ехали в автобусе на гору Наблюдателей, завернув в бумагу двух «священников», и сошли рядом с университетом. За белыми колоннами амфитеатра тянулась низкая ложбина, в конце которой мы исчезали в ущелье между меловых скал, в небольшой вырубке, где когда-то добывали камень для строительства. По правде говоря, я не был уверен, что здесь не может появиться посторонний на одном из окружающих холмов. Но Габриэль был настолько спокоен, что я не видел причины его предостеречь. Он словно был околдован пейзажем пустыни. Вид низких холмов, складки которых напоминали смятое одеяло, производил на него такое сильное впечатление, что он не мог от него освободиться даже логикой вещей, которые были ему обычно важны. Я не могу сказать, что это колдовство лишало его вовсе чувства осторожности. В любом случае он посылал кого-либо из нас занять наблюдательный пост и предупреждать об опасности. Но песчаный цвет пустыни окрашивал зеленый цвет его глаз мечтательным смягчающим флёром и приводил его обычное трезвое мышление в некий мир грёз, в котором не было места логике.

После того, как были расставлены черные «священники», отбрасывающие истинно человеческие тени, револьвер «вэбли» был вручен Айе, которая удостоилась сделать первые выстрелы. Один за другим она произвела несколько выстрелов в сторону фигур, отстоящих на двадцать шагов, и попала лишь в одну из них. Видно было, что ей стоило усилий нажимать на курок тяжеловесного «вэбли». Лицо ее покраснело от напряжения, а улыбка поддержки со стороны Дана и Аарона заставила ее еще сильнее покраснеть.

С вершины близлежащего холма Яир махал рукой, подавая знак, означающий «Ура!», что вызвало гнев Габриэля, ибо могло привлечь внимание. Затем Дан и Аарон произвели по два выстрела, и попали в обе фигуры. Перезарядили обойму «вэбли», и настала моя очередь. Я не попал ни в одну из фигур.

2

Все эти долгие годы я храню дома большую, сухую хвойную шишку как дорогую память о том вечере, когда мы возвращались после первого стрельбища. Мы пересекали университетскую сосновую рощу и услышали звук падающего предмета прямо над нашими головами. Что-то прокатилось по ветвям легкими ударами и упало к нашим ногам. Это была огромная сухая хвойная шишка, которой пришло время оставить жизнь на высотах и начать жизнь внизу. Взял я ее вначале из-за запаха (я очень люблю запах сосен и хвойных шишек), затем любил ее ощупывать и поглаживать. До того я был разочарован и удручен своей полной неудачей в стрельбе, что необходимо мне было сжимать пальцами какую-либо вещь, иначе они просто бы не освободились от внутреннего напряжения и внешне видимой дрожи. С тех пор с ней произошли различные превращения. В родительском доме она была радушно принята, и использовалась младшими моими братьями в играх. Затем она сопровождала меня по разным частным домам, в армейских палатках, пока не попала во власть моей молодой жены, которая вообще не признавала ее ценность, и не собиралась оставлять на библиотечной полке, между книг, как декоративное украшение, что я делал еще во время моей холостяцкой жизни. В конце концов, она привыкла к ней, как привыкла ко мне.