Ицхак Шалев - Дело Габриэля Тироша

• Название: Дело Габриэля Тироша
• Автор: Ицхак Шалев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 965-339-041-4

В романе, выдержавшем 18 изданий на иврите, описана удивительная, своеобразная и в то же время столь характерная для школьных лет в любой стране мира атмосфера. Это школьные будни и праздники, беспокойное время влюбленностей, сплетен и интриг. И это несмотря на тревожное время, что так напоминает школьные годы в романах «До свидания, мальчики» Бориса Балтера или «Завтра была война…» Бориса Васильева…

---

2

И тем не менее, наша Национальная гимназия пригласила господина Тироша преподавать историю в старших классах, несмотря на его молодость и отсутствие опыта преподавания. Можно себе представить, что было бы, если бы старик директор гимназии узнал хотя бы один из тысячи планов, которые втайне лелеял реализовать господин Тирош вне учебных программ. Он бы тут же велел этому господину сгинуть с его глаз. Но он даже не догадывался об этом, как и мы – ученики седьмого и восьмого классов, за исключением небольшой группы, которую отобрал господин Тирош, чтобы раскрыть свои идеи.

Он стоит перед моими глазами – доктор Розенблюм, верный ветеран сионизма, уроженец Литвы, много лет руководивший гимназией, которая была садом, растившим иерусалимскую интеллигенцию.

Вот он, посверкивая пенсне, ведет беседу с учеником в кабинете, и уважительная эта беседа течет, подобно оливковому маслу, медленно, вальяжно. Ирония судьбы состоит в том, что, беседуя с молодым претендентом на преподавание истории, он вовсе не заметил, можно сказать, урагана, источаемого глазами господина Тироша. Он лишь с большим удовлетворением ознакомился с его дипломом об окончании Берлинского университета и был искренне удивлен уровнем его знания иврита. С одной стороны, доктор Розенблюм понимал, что претендент слишком молод, с другой же стороны, невозможно было не взять в расчет отличные оценки диплома и впечатляющий внешний вид, уверенность в себе, серьезность и ответственность. К тому же в сердце ветерана сионизма действовал еще один решающий довод: молодой претендент был беженцем из страны злодеев, которые пустили по ветру пепел, оставшийся от европейских евреев, и следовало его поддержать. Ирония же состоит в том, что хорошее мнение доктора Розенблюма о господине Тироше, по сути, не изменилось после того, как последний исчез. Таинственное исчезновение до конца учебного года огорчило и удивило старика, но из бесед с ним я понял, что он готов был принять обратно в школу, я бы даже сказал, своего любимца, в любой час.

«Раз он ушел, – говорил нам старик надломленным голосом, – значит, была в этом необходимость».

Случилось это в считанные дни после смерти ученицы гимназии Айи Фельдман. Старик был потрясен и подавлен этими трагическими событиями, идущими одно за другим, но все это не мешало ему продолжать свою каждодневную работу, которая была для него делом священным. Целью его жизни было сделать школу достойной своего имени – Национальная гимназия. По сути, он продолжал жить в историческом периоде национального пробуждения Европы, всецело, душой и телом, преданный сионистскому возрождению, и жаждал воплотить в реальности то, что несли в себе слова «национализм» и «возрождение», в стенах гимназии. Изучение Священного Писания и литературы совмещалось с собиранием денег в Еврейский Национальный Фонд – Керен Кайемет ле Исраэль. Имена идейных отцов сионизма – Ахад-Гаама, Усышкина, Вейцмана воспринимались, как имена пророков Исайи, Эзры, Нехемии, и ничто не отделяло старое движение «Любовь к Сиону» – Хибат Цион – от движения Билуйцев и Второй алии. Доктор Розенблюм стремился к тому, чтобы учителя преподавали ученикам возвышенное прошлое и возникающее на глазах настоящее, как единое целое, показывая, как воплощаются в реальности пророческие предсказания в поселениях Иудеи и на полях Изреельской долины. И опять я вижу иронию судьбы в том, что и господин Тирош стремился найти общее в исторических процессах разных времен, только цель его выходила далеко за рамки девиза освобождения путем приобретения «дунама здесь, дунама там», являвшегося светочем для доктора Розенблюма и учителей. Перед ними сидели ученики, на которых возложено было сионистским движением быть интеллигентами будущего еврейского государства, вести за собой поколение и строить отечество. Только во всех этих в высшей степени уважаемых делах ивритского образования, руководства поколением и строительства отечества, мы, ученики имели свое мнение, не всегда совпадающее с мнением наших учителей и воспитателей из старого поколения сионистов.

3

Мы были, как говорится, «дети из хороших семей», без иронии и насмешек, сопровождающих это понятие сегодня. Мы еще не знали, как можно сбиваться в ватагу для воровства или грабежа и последующей дележки трофеев. Мы еще не использовали для гулянок и пьянок большие квартиры родителей, уезжавших заграницу. Да и они в те годы не столь часто отдыхали за пределами страны. И не то, чтобы мы были наивны или бездейственны. Мы тоже, к примеру, таскали материалы с какой-нибудь плохо охраняемой стройки, но не для того, чтобы продать их в свою пользу, а чтобы завершить возведение барака нашего молодежного движения или развести костер и что-либо сварить или поджарить. Конечно же, были объятия, и поцелуи, и танцы под звуки патефона, но к заранее планируемой оргии мы даже и не приблизились. Попивали вино и курили английские сигареты, но питье и курение не были чем-то даже близко похожим на некий культ, без которого уже невозможно обойтись. Во всех наших действиях, преступающих закон, мы придерживались одного правила: делать это не для себя, а для коллектива, группы, движения, организации, народа. Были у нас в те дни цели, средства для достижения которых могли квалифицироваться как преступления, но никогда мы не путали средства эти и цели. Мы достаточно остро чувствовали разницу между веянием крыльев духовных идей и грубым прикосновением крыла эгоизма и корыстолюбия. Мы еще отчетливо слышали чистый и неиспорченный язык общественных и национальных идей, стараясь перевести их на язык действия. Потому мы отлично понимали Габриэля, который всегда направлял нас и вел к поступкам, и не понимали других учителей, которые предпочитали оставаться в теоретическом мире идей, абсолютно отвлеченном от мира вне занятий.

Говоря «другие учителя», естественно не могу не вспомнить господина Нойштадта, преподававшего ТАНАХ, поменявшего фамилию на – Карфаген.

Он красочно расписывал нам величие развалин Иерусалимского Храма и города Давида, но даже и не подумал показать нам эти места, хотя мы жили в том же Иерусалиме. К чести доктора Розенблюма надо сказать, что он требовал от учителя провести с нами экскурсию в этих местах, показать нам источник Гихон, Силоамский пруд, от которых веет древностью, подобной отсвету, идущему от вод источника Эйн-Рогел, но все его требования остались гласом вопиющего в пустыне. От всего этого Карфаген тут же сбегал в мир поздних пророков, в укрепление по имени «вечный мир» пророка Исайи и «социализм» пророка Амоса, даже и не думая покинуть его и выйти на какую-нибудь грунтовую дорогу или полевую тропу. Можно было полагать, что этот недостаток будет исправлен доктором Шлосером, преподававшим нам предмет «Знай свою страну». Но этому доктору было легче энергичным жестом руки показать по диагонали карты древнюю дорогу из Бейт-Хорона в Иерусалим, чем воочию провести нас по ней. Когда он устал от бесконечных движений руки, соорудил себе длинную указку, которой без особых трудностей мог дотянуться до любой точки на карте, не вставая со стула. Таким образом, при помощи этой указки была решена проблема экскурсий в Иудею, Издреельскую долину и Галилею. Но всех по скуке превзошел учитель литературы доктор Дгани. Он извлекал из портфеля записи двадцатилетней давности и патетически читал похвальные слова «Дифирамбам» Нафтали Герца Зайделя. Затем осваивались в знойной стране, добравшись до романа «Любовь к Сиону» Many. Тут мы знакомились с анютиными глазками, называемыми Иван-да-Марья, в переводе на иврит – Амнон и Тамар, и наконец-то дошли до «начала сионизма» и стихотворения Бялика «К птице». Мы стали просить его сдвинуться с Бялика – к стихам и рассказам, в которых ощущается дыхание сегодняшнего дня возрождающейся еврейской жизни в Эрец-Исраэль, но он заявил нам без обиняков, что для него ивритская литература закончилась на Бялике. Что же касается дальнейшего, то он просто не понимает эти ассирийские письмена современных ивритских поэтов. Нельзя сказать, что мы не путешествовали по стране и не читали стихи и рассказы, которые непосильны были нашему учителю, но все эти вещи, полные красоты и свежего веяния настоящего, постигались нами за пределами гимназии, в рамках нашего молодежного движения или по личной инициативе.

Были у нас и другие учителя, как господин Лифцин, преподававший математику, и господин Лиман, преподававший природоведение и химию. Они-то по-настоящему выкладывались, со всей серьезностью относясь к своему предмету. Но они как бы лишены были личностного начала, некого индивидуального очерка, который мог зажечь воображение в событиях надвигающегося времени. Словно сделаны были они из какого-то пресного материала, без малейшей искры.

Таково было положение, если можно сказать, в «пред-тирошский» период. Господин Тирош ворвался в это тихое болото преподавания, вдохнул в него жизнь, закружив наш седьмой класс в бурном вихре учебы, которой мы до этого просто не знали.