Сельма Лагерлёф - Морбакка

• Название: Морбакка
• Автор: Сельма Лагерлёф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-38196-6

Несколько поколений семьи Лагерлёф владели Морбаккой, здесь девочка Сельма родилась, пережила тяжелую болезнь, заново научилась ходить. Здесь она слушала бесконечные рассказы бабушки, встречалась с разными, порой замечательными, людьми, наблюдала, как отец и мать строят жизнь свою, усадьбы и ее обитателей, здесь начался христианский путь Лагерлёф. Сельма стала писательницей и всегда была благодарна за это Морбакке. Самая прославленная книга Лагерлёф — “Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции” — во многом выросла из детских воспоминаний и переживаний Сельмы. В 1890 году, после смерти горячо любимого отца, усадьбу продали за долги. Для Сельмы это стало трагедией, и она восемнадцать лет отчаянно боролась за возможность вернуть себе дом. Как только литературные заработки и Нобелевская премия позволили, она выкупила Морбакку, обосновалась здесь и сразу же принялась за свои детские воспоминания. Первая часть воспоминаний вышла в 1922 году, но на русский язык они переводятся впервые.

---

Если уж пастору Веннервику непременно понадобилось жениться снова, то не мешало бы, по крайней мере, защищать милую свою дочку от мачехи. А он позволил мачехе командовать ею по собственному усмотрению, наказывать ее, колотить и взваливать на нее непосильную работу — вот с этим дети никак не могли примириться.

И несказанно радовались, что однажды козел допьяна напился барды, сбил с ног саму г-жу Раклиц и опрокинул ее кувшин с самогоном.

Точно так же они принимали сторону рыночной толпы, которая таскала у нее фрукты на рынке в Омбергсхеде и кричала ей, что морбаккский пастор человек добрый и не станет требовать с бедняков денег за свои яблоки.

А в полный восторг их приводил ловкий воришка, сумевший отпереть ее кладовку с провизией, хоть она и завела там новый замок, большущий и тяжелый — в самый раз для каталажки.

И чуть не плакали из-за большого гусака.

Как-то раз погожим апрельским днем во времена г-жи Раклиц выпустили на лужайку возле скотного двора целое стадо гусей. И случилось так, что аккурат тогда высоко в поднебесье пролетали дикие гуси, по обыкновению с кликом да гоготом. Домашние гуси тоже загоготали в ответ, захлопали крыльями, но так происходит каждую весну, никто и не подумал, что надо бы запереть их в птичнике.

Стаи диких гусей пролетали одна за другой, и домашние гуси беспокоились все сильнее. Как вдруг большой гусак взмыл в воздух и присоединился к диким сородичам.

В Морбакке ждали, что он скоро вернется, однако ж нет, не вернулся. Улетел. И поскольку в первые сутки он не появился, все решили, что никогда больше его не увидят. Наверняка стал добычей лисицы или орла, говорили они, а чего доброго, просто рухнул наземь с разорвавшимися легкими. Мыслимое ли дело, чтобы домашний гусь сумел вместе с дикими сородичами добраться до далекого Севера.

Все лето о беглеце ни слуху ни духу не было, пришла осень, и опять над головой потянулись стаи диких гусей. С гоготом, с призывным кликом, как обычно, и домашние птицы, гулявшие на лугу, хлопали крыльями и отвечали им.

Г‑жа Раклиц заметила, что гуси беспокоятся, и на сей раз решила быть умнее. Приказала падчерице, Лисе Майе, бегом бежать на задний двор и запереть гусей в птичнике.

Лиса Майя поспешила выполнять приказ, но едва вышла на лужайку, как услыхала над головой громкий шум. Она и ахнуть не успела, а прямо перед нею опустилось на траву множество гусей. Во главе вышагивал роскошный белый гусак, за ним — крупная серая дикая гусыня и девять пестрых гусят. Пасторская дочка боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть их. Только осторожно отворила дверь скотного двора и схоронилась за нею.

Гусак направился прямиком к скотному двору, семейство за ним. Когда они исчезли из виду, Лиса Майя тихонько высунула голову — посмотреть, куда они идут. Белый гусак прошагал прямиком к гусиному загону, гоготом позвал за собой остальных, и в конце концов все они зашли внутрь. Затем он показал семейству дорогу к корыту с кормом, полному овса и воды, и начал угощаться.

Он словно говорил своему семейству: “Смотрите, вот к этому я привычен. Вот как я жил всю жизнь. Никаких забот о пропитании, знай себе подходи к полному корыту”.

Лиса Майя Веннервик прокралась следом и, как только птицы очутились в гусином загоне, закрыла дверь. А потом поспешила к г‑же Раклиц.

— Маменька, надобно тебе пойти и посмотреть! Гусак, который весной улетел, воротился с дикой гусыней и девятью гусятами.

Наверно, она до конца своих дней жалела, что закрыла гусака в птичнике и рассказала мачехе, что он воротился. Ведь г‑жа Раклиц, ни слова не говоря, пошла и достала ножик, которым резали гусей, и еще до вечера роскошный белый гусак, и дикая гусыня, и красавчики-гусята были забиты и ощипаны.

— Дурно же ты, маменька, отплатила гусаку за то, что он воротился, да не один, а со столькими красивыми гусями, — сказала Лиса Майя. Больше она ничего сказать не посмела.

— Это затем, чтобы все гуси в усадьбе знали, что их ждет, коли они восстанут против меня и улетят прочь, — объявила г‑жа Раклиц с недоброй усмешкой на суровых губах.

Лемминги

Г‑жа Раклиц и при жизни отца Лисы Майи обращалась с девушкой бессердечно, а уж когда в 1801 году пастор Веннервик скончался и она стала единоличной хозяйкой в усадьбе, жестокости и требовательности у нее еще прибавилось. Падчерица целиком и полностью оказалась в ее власти, не имея нигде ни опоры, ни защиты. Семнадцатилетняя девушка, слишком юная, чтобы противостоять умной и хитрой старухе. Конечно, у нее был брат, но он круглый год жил в Упсале, учился, так что помощи от него ждать не приходилось.

Скоро меж мачехой и падчерицей разгорелась настоящая война. Г‑жа Раклиц хотела, чтобы Лиса Майя по давнему обычаю вышла за священника, который занял отцову должность. Но девушка не соглашалась. Не поддавалась на уговоры, не слушала ни мачеху, ни прихожан, находивших давний порядок весьма похвальным. У пасторской дочки имелись свои примечательные соображения. Не желала она вступать в брак с мужчиной только потому, что он пастор в Эмтервике. Ей нужен такой, кого она еще и полюбит.

Новый пастор изо всех сил стремился к этой женитьбе и сумел подольститься к мачехе, так что она и лаской, и угрозами старалась помочь ему. Однако пасторская дочка упорно твердила “нет”, и тогда г‑жа Раклиц надумала съездить в Эйервик к судье Санделину, опекуну Лисы Майи, и потолковать с ним.

Так она и сделала, и, понятно, судья с супругой поддержали ее. Оба хорошо знали г-жу Раклиц. Много лет она была в Эйервике экономкой, и они всегда считали ее женщиной умной и рассудительной. Вне всякого сомнения, она права: пасторской дочке из Морбакки, по заведенному обычаю, должно выйти за эмтервикского священника. Ни о чем другом речи быть не может.

Итак, в Эйервике г-жу Раклиц прекрасно знали. Пригласили отужинать, а потом жена судьи долго с нею беседовала, уж одиннадцать пробило, когда она отправилась в обратный путь. Ночь выдалась ясная, ярко светила луна, стало быть, можно не опасаться: до дому она доберется благополучно.

Г‑жа Раклиц покидала Эйервик довольная собой — поездка прошла удачно, приняли ее хорошо, опекун согласился, что она права и Лисе Майе следует выйти за нового пастора.

Двуколка резво катила по дороге, что ведет в Сунне вдоль берега Фрюкена, а г‑жа Раклиц меж тем прикидывала, как станет донимать бедную падчерицу, чтобы та покорилась. Ведь мачеха желает ей добра, хоть она этого и не понимает, а раз так, ни малейших угрызений совести г‑жа Раклиц не ощущала.

Как вдруг Воронок рванулся в сторону, да так резко, что едва не опрокинул двуколку. Словно обезумел. Помчался прочь с дороги, через канаву, и, лишь когда он выскочил на поле, Дылда Бенгт сумел его остановить. В конце концов конюх сладил с Воронком, но тот дрожал как осиновый лист. Правда, с места не двигался, только ногами перебирал все время, а потом внезапно заржал, прямо-таки издал вопль, какой редко услышишь от лошади, и стал на дыбы. Заставить его вернуться на дорогу оказалось невозможно. Когда Дылда Бенгт попробовал направить его вперед, он принялся лягаться задними ногами — того гляди, в щепки двуколку разобьет.

— Что такое? Что стряслось? В чем дело, Бенгт? — вскричала г‑жа Раклиц, со страху больно цапнув конюха за плечо. — Совсем лошадь обезумела!

— Эта лошадь умнее нас с вами, хозяйка, — отозвался Дылда Бенгт, — и вовсе она не обезумела. Просто видит то, чего мы не видим.

Тут Воронок попятился. Морду он опустил к земле и фыркал, продолжая пятиться и ничуть не заботясь о судьбе двуколки и седоков. К счастью, угодили они на поле, где летом росла рожь, а сейчас, после уборки урожая, осталось ровное жнивье. Двуколка пока что держалась на колесах, однако они заметили, что приближаются к широкой и глубокой канаве.

Экипаж аккурат очутился на самом краю, когда Воронок остановился. Решил, видно, что главная опасность миновала. Стоял спокойно, никуда не рвался, только по-прежнему фыркал, снова и снова.

— Вам, хозяйка, лучше бы вылезти, — сказал Дылда Бенгт, — а я попробую силком провести Воронка мимо того, что он видит, каково бы оно ни было.

Пасторша опустила подножку, хотела ступить на землю, но вдруг с криком отдернула ногу и быстро уселась на прежнее место в двуколке.

— Не могу я вылезти, — сказала она Дылде Бенгту, — там что-то шевелится.

— Да вы, хозяйка, никак тоже обезумели, — сказал тот. — Что там шевелится-то?

— Все поле шевелится, вся земля шевелится, — отвечала г‑жа Раклиц. Голос у нее дрожал, она чуть не плакала.

— Тьфу ты! — Дылда Бенгт спрыгнул с облучка. Он думал, Воронок пугается призрака, заступившего дорогу, а призраки обычно являются из воздуха. Никогда он не слыхал, чтобы они из земли выползали.

Однако ж и Дылда Бенгт вмиг сызнова взгромоздился в двуколку и думать забыл вылезать оттуда, потому что пасторша сказала чистую правду: земля шевелилась.