Сельма Лагерлёф - Морбакка

• Название: Морбакка
• Автор: Сельма Лагерлёф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-38196-6

Несколько поколений семьи Лагерлёф владели Морбаккой, здесь девочка Сельма родилась, пережила тяжелую болезнь, заново научилась ходить. Здесь она слушала бесконечные рассказы бабушки, встречалась с разными, порой замечательными, людьми, наблюдала, как отец и мать строят жизнь свою, усадьбы и ее обитателей, здесь начался христианский путь Лагерлёф. Сельма стала писательницей и всегда была благодарна за это Морбакке. Самая прославленная книга Лагерлёф — “Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции” — во многом выросла из детских воспоминаний и переживаний Сельмы. В 1890 году, после смерти горячо любимого отца, усадьбу продали за долги. Для Сельмы это стало трагедией, и она восемнадцать лет отчаянно боролась за возможность вернуть себе дом. Как только литературные заработки и Нобелевская премия позволили, она выкупила Морбакку, обосновалась здесь и сразу же принялась за свои детские воспоминания. Первая часть воспоминаний вышла в 1922 году, но на русский язык они переводятся впервые.

---

Когда Фредрик Сандберг поднялся в мансардную комнату, она, как раньше, стояла у печки и пекла вафли. И на сей раз была не в тюлевом платье, а в корсете и нижней юбке, и школьник опять подумал, что в жизни не видывал таких рук и ног, таких плеч и икр, такого угрюмого лица, таких всклокоченных волос, такого могучего тела и такой жуткой силищи.

Слова застревали в горле, но трое самых зловредных гимназистов караулили за дверью, а Фредрик Сандберг понимал, что значит впасть у начальства в немилость.

Вот и сказал с поклоном:

— Покорнейше прошу позволения узнать, хорошо ли вы, мамзель Брустрём, повеселились на ярмарочном бале.

Больше рассказывать нечего, ведь как Фредрик Сандберг выбрался из комнаты, миновал всю мансарду, спустился по лестнице и попал на улицу, он и сам не знал, точно так же обстояло и с троицей гимназистов, карауливших за дверью. Эти тоже понятия не имели, как спустились по лестнице. Однако хорошо, что они были там и досталось не одному Фредрику. Радушного приема с избытком хватило на всех.

■

А поручику Лагерлёфу, который учился тогда в карлстадской школе, этот случай неизгладимо врезался в память, и вечерами, сидя в своей качалке, он частенько рассказывал о нем детишкам. Сам он, безусловно, был человек добрый и неопасный, но настоящей озорной проделке мог радоваться без устали, снова и снова.

Путешествие на шабаш

Во времена бабушки, папенькиной матери, жила в Морбакке одна старушка. Зимой она обычно ночевала на кухне, но, судя по всему, думала, что там и без нее полно народу — экономка да пять служанок, — и с наступлением лета спешила перебраться на сеновал скотного двора.

Кровать она себе нашла превосходную, удобную. Устраивала постель в старых, отслуживших свое санях, из тех, на каких много зим кряду возили с бергслагенских плавилен чугун в Чюмсберг, на металлургический завод.

Там она тихо-мирно спала не одну неделю, как вдруг однажды ночью проснулась оттого, что сани двигались. Она села, огляделась. Только ведь ночевала она не в нынешнем скотном дворе, а в старом, пасторских времен, и тамошний чердак освещали всего лишь несколько крохотных оконцев. Снаружи светлая летняя ночь, а бедная старуха ночевала чуть ли не в кромешном мраке и ничегошеньки кругом не видела.

Решила она, что ей привиделся сон, и опять легла. Тишь кругом, и скоро она опять уснула.

Но не странно ли? Едва успела заснуть, как опять пробудилась, оттого что сани двигались. И на сей раз не просто легонько дернулись, а поползли по полу. Заскользили вперед очень медленно и осторожно, однако ж, вне всякого сомнения, зашевелились, будто ожили.

Бедная старуха села, вцепилась обеими руками в края саней. Волосы у нее стали дыбом, подбородок задрожал.

— Боже милостивый, — причитала она, — Боже милостивый, сани-то ползут, ох ползут!

Поди догадайся, что тут за притча такая? Может, старые сани, каждую зиму возившие чугун меж Чюмсбергом и Бергслагеном, не могли спокойно стоять по ночам, может, им надобно было маленько размяться.

А сани прибавили ходу. Подпрыгивали на неровных половицах, рывком одолевали кучи сена и соломы, словно рытвины и взгорки.

— Боже милостивый, — причитала старуха, — Боже милостивый!

Но Господа она призывала напрасно. Сани не унимались, знай себе ехали по сеновалу. Стояло лето, сена там почти не осталось, так что ехали они без помех.

Наконец сани уткнулись в стену и резко замерли.

Казалось бы, всё, угомонились. Ан нет, не тут-то было. Сани вроде как передохнули минутку-другую и начали пятиться назад, в тот угол, где стояли изначально.

Бедная старуха говорила потом, что, если б аккурат в тот самый миг не смекнула, что творится с санями, наверняка бы повредилась рассудком.

Старым саням не стоялось на месте вовсе не оттого, что в них призраками бродили давние бергслагенские поездки, нет, наверняка кто-то нарочно их подмазал.

Какой-то ведьме то ли в усадьбе, то ли в окрестностях — имен она не называла и даже помыслить не смела — взбрело в голову, что в санях этих отправиться на шабаш куда удобнее, чем на кочерге или на дверной створке.

Мерзкая колдунья, поди, не знала, что в санях обычно ночевала бедная старуха. Ну, как уж там могло быть, она в спешке смекнуть не успела, одно ясно: сани вознамерились выбраться с чердака и махнуть в путешествие. И заместо ведьмы унести с собой на шабаш ее, горемыку.

Боже милостивый! Не помешай стена скотного двора, она бы уже летела над лугами к церкви.

Сани все еще пятились назад, но она понимала: они берут новый разбег, чтобы пробить стену и вырваться наружу. А коли вырвутся — так дальше и полетят над деревьями, холмами да горами. И помчат ее вдаль высоко по-над зеркальной гладью озер, и она ничуть не забоится упасть в воду, а церковные колокольни станет облетать, ровно птица. Далёко улетит, за приходы Стура-Чиль и Грав, но куда в конце концов попадет — об этом даже думать не след.

Боже милостивый, сани сызнова вперед устремились! Ведь впрямь полетят, коли на волю вырвутся. Стена приближалась с такой быстротою, что старуха была совершенно уверена: на сей раз доски не выдержат. Она легла, чтоб не пострадать, когда сани пробьют стену.

Жуткий удар и толчок, но подумать только — стена опять устояла! Хорошо бы, сани заметили, что ничего у них не выходит, и наконец-то угомонились!

Какое там! Сызнова вспять поехали. Видать, щедро их зельем подмазали, сани-то эти. Ежели они сейчас третью попытку сделают, то не иначе как улетят.

Что ж она делать-то будет, когда окажется средь ведьм и прочего воинства тьмы? Само собой, она слыхала россказни про такое, но по-настоящему никогда в них не верила. Людям много во что не верится, пока они собственными глазами не убедятся, что это чистая правда.

Боже милостивый, не введи нас во искушение! Она ведь всю жизнь безропотно жила в бедности и небрежении. А вдруг ей предложат власть и деньги — устоит ли она тогда? Либо научат словам, которые исцеляют хвори у людей и у скотины, или выгоняют в рост все плоды земные, или пробуждают у молодых людей любовь? Устоит ли она? Н-да, только бы достало сил побороть искушение и сохранить душу для благодати!

Сани и правда взяли разбег в третий раз. Опять ринулись вперед, аж ветер в ушах засвистел. Старуха зажмурила глаза, чтобы не сомлеть. Знала ведь, что моргнуть не успеет, как окажется снаружи и полетит над землею высоко-высоко, будто жаворонок или ласточка.

Шум, грохот. Стена, поди, не выдержала.

Ох, слава Богу, слава Богу! Добрая дощатая стена устояла. Сани развалились. И сей же час у них пропала охота путешествовать, притихли они, угомонились, бедная старуха вылезла из обломков и прилегла на куче соломы отдохнуть после этаких мытарств.

Утром, когда она обо всем рассказала и эта история мало-помалу добралась до бабушки, та решила, что дело и впрямь странное. Она, конечно, свято верила в сверхъестественное, а все ж таки проверить не помешает, порядок есть порядок. Ну а что в разгар лета можно отправиться на шабаш, да еще в санях, такого бабушка в жизни не слыхивала. Поэтому она поднялась на сеновал, хорошенько осмотрела сани и обнаружила, что к ним привязаны крепкие веревки.

Не долго думая, бабушка призвала к себе парнишку-скотника и нескольких его приятелей, учинила им допрос и строго пожурила.

■

Это тоже одна из историй поручика Лагерлёфа про мальчишечьи проказы. У него в запасе было их великое множество, но, когда он рассказывал вот эту и еще про мамзель Брустрём, г‑жа Лагерлёф обыкновенно говорила, что на сегодня довольно, детям пора пожелать всем доброй ночи и идти спать.

Песни Бельмана

В половине седьмого утра нянька затапливала в морбаккской детской изразцовую печь, а в семь дети вставали и начинали одеваться.

Когда они были готовы, примерно к половине восьмого, а постели второпях убраны, из кухни приносили поднос, на котором были тарелки каши с розочками из сбитых сливок и большие ломти домашнего хрустящего хлеба с маслом. Такая вот первая дневная трапеза.

Ровно до восьми дети сидели у окна за большим черным письменным столом, учили уроки. Они по-прежнему находились в детской, которая служила и классной комнатой — другой-то у них не было.

Как только часы били восемь, они захлопывали книги, одевались потеплее и выбегали в тусклое зимнее утро. Про погоду вообще не спрашивали, спешили на улицу посмотреть, можно ли на пруду кататься на коньках или лучше покататься по аллее на салазках, ну а если других развлечений не найдется, можно пойти на скотный двор поглядеть на крольчат и повозиться с овчаркой.

Около девяти шли завтракать, обыкновенно к завтраку подавали яйца, или блинчики, или жареную селедку с отварным картофелем, или кровяные лепешки со шкварками и соусом. За большой стол при этом не садились. Все по очереди брали себе еду и устраивались за маленькими столиками.