Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №8 за 1997 год

• Название: Журнал "Вокруг Света" №8 за 1997 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Чтобы попасть туда наверняка, — надо заказывать столик заранее. Вход бесплатный, только съесть нужно не меньше, чем на 7 долларов. Почти то же относится и к поющим там музыкантам. Играют бесплатно, но заранее записываются для выступления — очередь. Считается престижным. Среди артистов попадаются знаменитости, уже имеющие пластинки. Назывался клуб, куда попал я, «Синяя птица».

Владелица «Синей птицы» — Эми Керлэнд, переехавшая в Нэшвилл в 8 лет, но окончившая университет Джорджа Вашингтона в столице. И с 1982 года каждый вечер 21 столик заполняется людьми, для которых под собственный аккомпанемент на клавишных или гитаре поют свои песни в стиле кантри, отобранные днем Эмми.

«Когда мне было 26 лет, мне просто хотелось иметь ресторан и чтобы моему бой-френду было где петь. Тогда я к музыке относилась несерьезно. Теперь люблю. А бой-френд... Теперь он уже не мой, а мой нынешний — не поет».

В название «Синяя птица» Эми не вкладывала никакого конкретного значения. Но ее бывший бармен Марк Ирвин стал звездой Аленом Джексоном, официантка Лиз Хенгбер — знаменитой Рибой Макинтайр. Может, сегодняшние служащие тоже в один прекрасный день пополнят галерею «Зала славы»? «Сочиняйте, сочиняйте, сочиняйте. Когда вам это хочется и когда вы это ненавидите, когда воодушевлены и когда вам это надоело... просто сочиняйте...» — написано в листовке, что ложится на каждый столик вместе с меню. Чтобы стать новыми Долли Партон, Хэнком Уильямсом или Эммилу Харрис...

Видимо, действительно они — оптимисты. Их песни веселые, с юмором, понятным землякам, с самоиронией. Если грусть, то легкая, без нытья.

...Спустя недели три, проездом из Детройта в Вашингтон остановился на ночь в небольшом городке Поттсвилл в одной из уютных долин Пенсильвании. Вокруг лежали горы, леса и фермы. Среди которых, на перекрестках шоссе пестрели одинаковыми вывесками «Макдональдсы», «Бургер-кинги», «Сабвеи» и бензоколонки. Кухня ресторана при мотеле уже закрылась. Официантки — в форменных платьицах, в черных чулках, некрасивые и не очень молодые, но улыбчивые, с хрипловатым голоском и жутким выговором (если в Америке существует понятие «провинция», то я понял, что попал именно туда) — носили мне пиво из бара, пока я сам туда не перебрался.

Рядом с баром, на открытой терраске шли «кантри лайн-дэнс» — танцы в цепочку под кантри-музыку. Стрекотали цикады, горели разноцветные лампочки. Танцевали в основном женщины, одетые в шорты и футболки. Только на одной были бриджики и коротенькие сапожки. Всем уже за тридцать, некоторые даже старше.

«Попробуйте». — «А вы?» — «Я работаю», — говорит мне официантка, но потом все же делает несколько движений. «Вы местная?» — «Да» — но это и так было понятно. Кто же еще может работать официанткой в таком городке, кроме здешней? Дети шахтеров с заброшенных сегодня шахт. Не все умеют петь. Но почти все стараются танцевать. Может, это и есть их мир, где они чувствуют себя самими собой?

Все знакомы, лишь я да еще несколько сидевших за столиками бара и одетых более солидно, смотрелись чужеродно. Показывал движения и руководил танцами мужчина с микрофоном в шортах и майке. Я вспомнил объявление, что видел около мотеля, — «Line Dance With Ray». Видимо, это и был Рэй. Когда почти все уже разошлись, несколько пар стало, наконец, танцевать обнявшись. Официантка подошла к джук-боксу, порылась в горсти мелочи чаевых и поставила песню. Я не знал мелодии, но по номеру определил — Пэтси Клайн.

Утром все эти люди снова станут за стойки одинаковых бензоколонок и магазинчиков, с одинаковой, выскакивающей, словно по команде, улыбкой и одинаковым произношением почти бессмысленного «Yow're you doin'! Have a good day! Take care...»

Никита Кривцов Нэшвим — Поттсвилл

Земля людей: В галантном, уверенном Сан-Франциско

Сан-Франциско я увидел с океана таким, каким он мог явиться только в радужном сне. Над раскинувшимся на холмах городом бело-золотой акрополь поднимался в голубизну тихоокеанского неба и являл собою картину средневековья, которого у Сан-Франциско быть не могло... Наше судно уже проходило Золотые Ворота, и за заливом он показал себя во всей своей самоуверенности, будто не хотел развеять иллюзии чужестранцев, которые внушала им долгие годы Америка. В бледном свете просыпающегося дня небоскребы для кого-то выглядели геологическими образованиями, для кого-то древними символами; для меня же они сливались в гигантский орган, на оловянных трубах которого поблескивало солнце. Неслышимая, а каким-то странным образом осязаемая гармония заполняла все пространство утра. Пугало не величие их, а отчужденность...

Не знаю, как бывало с другими, лично я в первые часы в Америке чувствовал себя существом из иного измерения. Мне казалось, надо заново учиться ходить, смотреть, реагировать. —. И даже тогда, когда в деловом центре Сан-Франциско, на Маркет-стрит, в двух шагах от порта и Бей-Бридж — оклендского моста, тревога затеряться в скопище небоскребов улеглась и я силился хоть как-то быть похожим на уверенного человека, ничего из этого не выходило. В какой-то момент я попытался взглянуть на себя со стороны и обнаружил: мне не хватает чего-то такого, что давно было частью меня самого. И вспомнил. В той, другой жизни у меня был портфель. Его украли у меня накануне отъезда из Москвы.

Понимая, что мне не хватало привычной тяжести в руке, я тут же отправился искать себе портфель.

Тогда мне и в голову не приходило, что в Америке, где есть все, трудно будет найти двойника своего видавшего виды, заслуженного портфеля — портфеля из отличной лошадиной кожи, добротно простроченного и даже отдаленно не похожего на саквояж или на какую-нибудь кондукторскую сумку.

Но куда больше я не подозревал, что у меня появилась цель, и эта цель поведет меня по незнакомому городу, и я уже не смогу остановиться, забуду обо всем на свете, а когда опомнюсь, обнаружу, что я прекрасно ориентируюсь и любому, кто после меня соберется в Сан-Франциско, могу с уверенностью сказать: город компактный, он расположен на сорока восьми холмах (эту цифру мне подскажут позже), отлично распланирован — все его улицы параллельны, а если они показались мне расходящимися, то это оттого, что я их видел с океана. Только одна, главная улица — Маркет пересекает все их по диагонали. Улиц такое множество, и они так взбираются с холма на холм, что не покидает ощущение лабиринта, пока ты не выскочишь к океану...

Сан-Франциско — город особняков, белых, двухэтажных, викторианской архитектуры. Дома вроде бы все на одно лицо, но нет ни одного, который был бы похож на другой: каждый отмечен чем-то своим; все достопримечательности города — сам город, и если ты поверишь этому и доверишься ему, он станет помогать тебе, ты не заметишь, как постепенно оживут и твои собственные сведения о нем, вдруг поймешь, что Сан-Франциско, основанному в конце XVIII века, не двести, а всего лишь девяносто лет, — того города просто не существует, он полностью был разрушен землетрясением 1906 года, разве что сохранилась церковь святого Франциска Ассизского — первое строение, датированное 1776 годом.

Город построен заново, и его домам, прилепленным друг к другу и так похожим на театральные декорации, теперь словно бы не грозит землетрясение — они легкие, как бумага. Глядишь на них и отмечаешь про себя: образ жизни американцев — все тот же дом, гараж, кусты цветов, газоны и порядок на подступах ко всему, что «мое». А небоскребы с банками, страховыми компаниями и прочими учреждениями — мощь Америки, которая многим дает возможность жить в рассрочку в этой ростовщической, в самом полезном смысле этого слова, стране...

Как и всякий приезжий, где бы меня ни носило, я снова уже мне лица: чистильщика обуви, который каждый раз, когда я проходил мимо, оглядев мои не терявшие блеска на этих чисто вымытых тротуарах башмаки, отпускал очередную реплику и разводил руками; попрошайку с размалеванным лицом, который остановил меня, просил денег, и я удачно нашелся, сказав, что если бы они у меня были, я бы ехал, а не шел. Он хорошо расхохотался, а потом, при встречах, приветствовал меня, как свой своего...

Думаю, я и сам немало примелькался на Маркет-стрит — и особенно уличному музыканту, безмерно полному мулату, немолодому и негрустному человеку. Обычно он сидел на углу Пауэлл и Маркет, около него собиралась толпа из тех, кто ожидал «кэйбл-карс» — кабельные трамвайчики, такие непохожие на все трамвайчики всего мира... По утрам я еще издали слышал его гитару. Она звучала в той особой манере импровизации, которую породила негритянская музыка. Неслучайно она всегда ассоциировалась у меня с коричневым цветом... А в мулате мне нравилось то, с каким чувством достоинства он сидел на голом тротуаре, сидел, словно спиной ко всему остальному миру, живущему без музыки, и играл с удовольствием для себя и тех прохожих, кто этого хотел... Хочешь — подходи, хочешь — проходи мимо. И я подошел. Послушал и, опустив в футляр его гитары доллар, осмелел, напел ему несколько тактов из фортепианной пьесы Брубека. «О... Дейв Брубек!» — обрадовался он и тут же принялся за обработку услышанной темы...