Андрей Ланьков - Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

• Название: Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
• Автор: Андрей Ланьков
• Жанр: История

КНДР часто воспринимается как государство, в котором сталинская модель социализма на протяжении десятилетий сохранялась практически без изменений. Однако новые материалы показывают, что и в Северной Корее некогда были силы, выступавшие против культа личности Ким Ир Сена, милитаризации экономики, диктаторских методов управления. КНДР не осталась в стороне от тех перемен, которые происходили в социалистическом лагере в середине 1950-х гг. Преобразования, развернувшиеся в Советском Союзе после смерти Сталина, произвели немалое впечатление на северокорейскую интеллигенцию и часть партийного руководства. В этой обстановке в КНДР возникла оппозиционная группа, которая ставила своей целью отстранение от власти Ким Ир Сена и проведение в КНДР либеральных реформ советского образца. Выступление этой группы окончилось неудачей и вызвало резкое ужесточение режима.

В книге, написанной на основании архивных материалов, впервые вводимых в научный оборот, рассматриваются драматические события середины 1950-х гг. Исход этих событий во многом определил историю КНДР в последующие десятилетия.

---

Как отмечалось выше, с 1957 г. Пхеньян провел ряд мероприятий, направленных на сокращение числа студентов, обучающихся в СССР. Одновременно были предприняты шаги для того, чтобы преподать урок «ненадежным элементам» в студенческой среде. В ноябре 1957 г. северокорейские спецслужбы попытались похитить самого беспокойного из всех северокорейских студентов в Москве. Жертвой неудачного похищения был не кто иной, как писатель и поэт Хо Ун-бэ (Хо Чжин), тесно связанный с Ли Сан-чжо. В это время Хо Ун-бэ обучался на сценарном факультете ВГИКа. Несмотря на свою молодость, Хо Ун-бэ, происходивший из заметной семьи корейских революционеров и борцов за независимость, уже был ветераном Корейской войны и имел звание майора, весьма престижное по тем временам. Приехав в Москву на учебу, Хо Ун-бэ попал под влияние той идейной и культурной атмосферы, которая тогда существовала во ВГИКе (любопытно, кстати, что на формирование его антисталинских взглядов большое влияние оказал сосед по общежитию, польский студент Ежи Гоффман, будущий знаменитый режиссер, автор «Потопа»)[410]. Очень быстро Хо Ун-бэ стал неформальным лидером той группы студентов ВГИКа, которые впоследствии отказались вернуться в КНДР. С конца 1956 г. он неоднократно выступал с открытой критикой политики Пхеньяна на студенческих собраниях в Москве.

Раздражение северокорейских властей по поводу деятельности Хо Ун-бэ является вполне понятным[411]. Первая попытка похитить Хо Ун-бэ, предпринятая 27 ноября 1957 г., завершилась провалом, так как ему удалось, выбравшись из окна посольского туалета, ускользнуть с охраняемой территории посольства КНДР[412]. Из материалов советского посольства известно, что готовилось новое похищение, но оно было сорвано советскими властями. Не позднее 17 февраля 1958 г. советским властям стало известно, что группа сотрудников северокорейских спецслужб выехала в Москву с целью захвата Хо Ун-бэ. После этого, как ясно из рассказов жены Хо Ун-бэ, власти «настоятельно посоветовали» тому немедленно уехать в Среднюю Азию, что он и сделал (так, похоже, и не узнав, что эти настоятельные советы были реакцией на полученную из Пхеньяна информацию)[413]. В Средней Азии Хо Ун-бэ провел несколько лет, но потом вернулся в Москву, где преподавал в вузах и тайно работал над большим исследованием истории Северной Кореи, которое (под псевдонимом «Лим Ын») он и опубликовал в 1982 г. в Японии.

Однако вскоре после этого новое — на этот раз успешное — похищение северокорейского гражданина нанесло новый удар по и без того натянутым советско-корейским отношениям. Осенью 1959 г. Ли Сан Гу, аспирант Московской консерватории, попросил политического убежища в СССР (к тому времени он направил на имя Верховного Народного Собрания КНДР письмо с резкой критикой политики Ким Ир Сена). Его просьба о предоставлении убежища была принята к рассмотрению. 16 октября Ли Сан-гу встретился с советским чиновником, памятным нам по августовским событиям Г. Е. Самсоновым, который без особого энтузиазма попытался убедить музыканта вернуться домой («В ходе беседы разъяснил Ли Сан Гу, что содержащаяся в его письме критика политики ТПК и правительства КНДР является ошибочной и свидетельствует об отрыве Ли Сан Гу от корейской действительности. Посоветовал ему закончить аспирантуру, вернуться на родину и своим трудом оправдать доверие правительства КНДР, направившего его на учебу в Советский Союз»)[414]. Не вняв предупреждениям, Ли Сан Гу решил скрыться из общежития, что вызывало немалое беспокойство в посольстве КНДР. Советник посольства 17 ноября встретился с зам. зав. дальневосточным отделом М. С. Капицей (будущий зам. министра иностранных дел СССР) и сообщил тому об исчезновении Ли Сан-гу, а также о том, что музыкант вообще-то не вызывает политического доверия: «Ли Сан Гу является политически неустойчивым элементом. Родился он в Южной Корее, до освобождения Кореи учился в Японии, затем жил в Маньчжурии»[415]. Двумя днями позднее ставки были подняты: беглый музыкант теперь оказался уже не просто «политически неустойчивым элементом», но и шпионом. Посетивший МИД первый секретарь посольства КНДР Ким У-чжон сообщил, что «в Посольстве есть материалы, изобличающие Ли Сан Гу в том, что он является японским агентом» (у сталинистов их противники всегда превращались в иностранных агентов с совершенно замечательной быстротой). Он попросил содействия КГБ в поисках Ли Сан Гу, так как, по его словам, «Посольство опасается, что Ли Сан Гу, по-видимому, будет пытаться укрыться в японском или американском посольствах в Москве»[416]. Последняя выдумка должна была убедить советских властей, что захват беглеца послужит их же собственным интересам, хотя сомнительно, что осведомленный Е. Л. Титоренко, к которому пришли северокорейские дипломаты, поверил их утверждениям.

Однако тут произошло неожиданное: 24 ноября Ли Сан-гу (в некоторых других советских документах его также называют «Ли Сан-ун» — причина такого расхождения неизвестна) был похищен в самом центре Москвы. Предоставим слово архивному документу: «Сотрудник КГБ СССР полковник Лебедев сообщил мне по телефону подробности задержания Ли Сан Гу. 24 ноября с. г. группа сотрудников Корейского Посольства подъехала на автомашине к Консерватории им. Чайковского, где в это время находился Ли Сан Гу, и предложила ему сесть в автомашину. Однако он отказался выполнить их требование, тогда пять корейцев силой посадили его в автомашину и увезли в Посольство»[417]. Немедленно после этого (25 ноября, то есть уже на следующий день) музыканта отправили в Пхеньян. Его дальнейшая судьба нам неизвестна, однако очевидно, что его шансы остаться в живых были близки к нулю.

Этот инцидент оставил по себе немалую память и даже стал темой «широко известного в узких кругах» анекдота про памятник Чайковскому, у подножия которого и произошло похищение: «и с тех пор Чайковский там так и остался изумленный, с разведенными руками» (Чайковский на памятнике изображен дирижирующим самому себе).

Шутки эти на десятилетия стали частью МИДовско-КГБшного фольклора, но тогда, осенью 1959 г., весь эпизод вызвал беспрецедентно жесткую реакцию со стороны советских властей — в дело счел необходимым вмешаться сам Н. С. Хрущёв. 7 декабря 1959 г. министр иностранных дел СССР А. А. Громыко передал послу КНДР ноту протеста в связи с похищением и потребовал объяснений. Через несколько дней посол КНДР в Москве Ли Син-пхаль был отозван в Пхеньян, а северокорейское правительство было вынуждено принести официальные извинения. Как можно догадаться, вина за происшествие была возложена на слишком рьяных чиновников[418]. Наконец, вечером 19 декабря 1959 г. посол А. М. Пузанов по поручению Москвы лично посетил резиденцию Ким Ир Сена и заявил северокорейскому руководителю протест по поводу похищения музыканта. Форма и время визита — около 10 часов вечера — были, как можно предположить, специально выбраны таким образом, чтобы подчеркнуть исключительную важность вопроса. Ким Ир Сен, как и следовало ожидать, стал обвинять во всем посла Ли Син-пхаля и его сотрудников, а также выразил свое сожаление по поводу всего происшествия. А. М. Пузанов записал в отчете о беседе: «При первых же словах заявления […] Ким Ир Сен был встревожен и с крайней озабоченностью сказал: "Как все это нехорошо"»[419]. Однако все эти лицемерные сожаления и покаяния никак не помогли Ли Сан-гу.

Требование советской стороны об отзыве посла не имело прецедентов в истории отношений между социалистическими странами. Новым послом в Москве стал уже упоминавшийся Ли Сон-ун, бывший манчжурский партизан, ранее занимавший пост секретаря пхеньянского городского комитета ТПК. До 1956 г. он принимал активное участие в борьбе с внутренней группировкой, а позже внёс немалый вклад в дело уничтожения советской и яньаньской фракций. Можно предположить, что назначение этого верного борца с оппозицией послом в Москву могло иметь и политический подтекст — в начале 1960-х гг. Москва воспринималась Пхеньяном как вероятный опорный пункт антикимовских сил, и поэтому имело смысл держать в советской столице проверенного борца с ересью и оппозицией.

Были приняты меры и в отношении тех корейцев, кто мог подвергнуться ревизионистскому советскому влиянию непосредственно в КНДР. В конце 1950-х гг. военный атташе сообщил в Москву о том, что начали исчезать переводчики, ранее работавшие с советскими военными советниками. Вскоре стало известно, что пропавших переводчиков отправили в деревню на «перевоспитание». Официально советской стороне было объяснено, что «среди переводчиков были шпионы», однако вряд ли это объяснение могло кого-нибудь ввести в заблуждение[420]. Похожие претензии в декабре 1960 г. высказывали чехословацкий посол Станислав Когоушек (Kohousek) и венгерский посол Карой Прат (Prath). В разговорах со своим советским коллегой А. М. Пузановым они пожаловались, что самые талантливые и добросовестные корейские работники их посольств были внезапно отозваны северокорейской стороной, которая выдвинула против них обвинения в «политической ненадежности». Еще одной темой, регулярно обсуждавшейся на встречах послов социалистических стран, было постепенное усиление изоляции посольств «братских государств»: северокорейская охрана якобы «дружественных» иностранных миссий делала все возможное, чтобы не допускать в иностранные представительства посетителей-корейцев[421]. Очень скоро, в начале 1960-х гг., и советское посольство, и иные иностранные представительства стали напоминать осажденные крепости, тщательно охраняемые и совершенно недоступные для граждан КНДР.