Фернан Пинто - Странствия

• Название: Странствия
• Автор: Фернан Пинто
• Издательство: Художественная литература.
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1972

Имя Фернана Мендеса Пинто (Fernão Mendes Pinto) — португальского моряка и путешественника — нынче не так известно как, скажем, Х. Колумба, Ф. Магеллана, Дж. Кука. Однако ещё в XVII Европа зачитывалась мемуарами Пинто «Странствия» (Peregrinação).

В этой книге реальность соседствует со сказочным вымыслом.

В 1537 году Пинто на одном из португальских кораблей отправился в Индию на встречу к своим двум братьям. Странствия продолжались 21 год.

Он был 13 раз захвачен в плен, 17 раз продан в рабство. В Индии сражался с турками, осаждавшими крепость Диу. Был одним из первых европейцев, кому удалось попасть в Японию, даже построил первое европейское поселение, недалеко от современного города Иокогама. В Китае был обвинён в хищении имперских гробниц и приговорён к принудительным работам по реконструкции Великой китайской стены. В Эфиопии попал в плен к туркам. В Сиам (современный Таиланд) отправился с группой португальцев на помощь местному королю для подавления восстания. Однако было уже поздно — королева отравила и короля и молодого наследника, посадив на трон своего любовника…

---

Антонио де Фариа, пораженный этим и многими другими рассказами Симилау, особенно же сведениями о жигаухо и их необычном росте, стал умолять корсара, чтобы он приложил все возможные старания и показал бы ему хоть одного из них, ибо, как утверждал Фариа, это доставит ему больше удовольствия, чем все сокровища Китая. На что Симилау ответил:

— Я прекрасно понимаю, сеньор, насколько важно для меня, чтобы ты верил моим словам, и как хорошо было бы заткнуть глотки всем маловерам, которые подталкивают друг друга локтями, едва я раскрываю рот. Но для того, чтобы, удостоверившись в правильности одного, они прониклись ко мне доверием, необходимо, чтобы ты, когда будешь говорить с жигаухо (а это произойдет еще до захода солнца), не сходил на берег, как ты прежде делал, иначе с тобою может приключиться несчастье, какие бывали со многими купцами, сошедшими в заросли пострелять птиц. Говорю тебе, что добра ждать от этих жигаухо не приходится, ибо не впитали они его с молоком матери и по своей силе и зверской природе привыкли питаться кровью и мясом, как лесные звери.

Итак, мы продолжали идти то на веслах, то под парусами вдоль этой земли, дивясь толщине деревьев, суровости скал и густоте леса, а также бесконечному количеству обезьян, мартышек, шакалов, волков, оленей, кабанов и прочих лесных тварей, которые гонялись за своими жертвами, нападали друг на друга, сплетались в клубок и поднимали при этом такой визг, что иной раз из-за них нельзя было расслышать человеческого голоса. Все эти зрелища нас развлекали в немалой степени. Но вот за одним из мысов мы увидели безбородого юнца, гнавшего перед собой шесть или семь коров, которых, видимо, он пас. Симилау помахал ему платком, и парень остановился, покуда мы не подошли возможно ближе к тому месту, где он стоял. Симилау показал ему кусок зеленой тафты (которая, как говорят, им особенно нравится) и знаками спросил, не хочет ли он ее купить. На что тот, подойдя близко к нам, ответил на очень неблагозвучном языке: «guiteu parao fau fau» {191}, но что он хотел этим сказать, так никто и не понял, ибо ни один из тех, кто находился на наших судах, не понимал этого языка и не говорил на нем. И лишь знаками стал Симилау договариваться о цене товаров, которые показывал пастуху.

Антонио де Фариа приказал дать ему примерно три или четыре локтя тафты, которую ему показали, и шесть фарфоровых чашек. Все это парень принял с шумной радостью и произнес: «pur pasam pochu pilasa hunanque doreu», — смысл каковых слов также никто понять не мог. Парень остался очень доволен тем, что ему дали, показал рукой в ту сторону, откуда шел, и, бросив коров, бегом устремился в лес.

Одет он был в тигровую шкуру мехом наружу, руки у него были обнажены, он был бос и головы ничем не прикрывал. В руках он держал грубую палку. Он был хорошо сложен, волосы имел рыжие и курчавые, и доходили они ему почти до плеч, рост его составлял, по мнению некоторых, больше десяти пядей.

Через четверть часа с небольшим он вернулся, неся на себе живого оленя. Сопровождало его тринадцать человек, восемь мужчин и пять женщин, которые держали трех коров на привязи. Все они приплясывали под звуки атабаке, в которые время от времени ударяли по пять раз, а потом, ударив еще пять раз в ладоши, восклицали громко и нестройно: «Cur cur hinau falem». Антонио де Фариа велел показать им пять или шесть штук материи и много разных фарфоровых изделий, чтобы они подумали, что мы на самом деле купцы, и эти товары доставили туземцам большое удовольствие.

Все эти люди, как мужчины, так и женщины, одевались совершенно одинаково, и разницы между полами в одежде никакой не было, разве только та, что женщины носили на запястьях тяжелые оловянные браслеты, волосы у них были много длиннее, чем у мужчин, и они вплетали в них цветы вроде шпажника, которые здесь называют лилиями; на шее у них висела большая связка красных раковин размером с устричные. Мужчины же держали в руках толстые дубинки, скрытые до половины теми же шкурами, в какие они были одеты; лица у всех были здоровые и грубые, губы толстые, носы с большими ноздрями, широкие и приплюснутые. Некоторые из них были действительно весьма большого роста, но уж не такого, какой им приписывали. Антонио де Фариа велел их всех перемерить, и среди них но оказалось никого ниже десяти пядей с половиной, а один старик чуть-чуть не дорос до одиннадцати; женщины, правда, у них все были ниже десяти пядей. Впрочем, доля истины в том, что нам рассказывали о них, была: народ этот совершенно дикий и темный, главным образом потому, что никакие завоеватели до сих пор его не открыли, ни наши, ни какие-либо иные.

Антонио де Фариа приказал выдать им шестьдесят фарфоровых чашек, одну штуку зеленой тафты и корзинку перца, после чего они бросились все на землю и, воздев руки и сжав кулаки, воскликнули: «Vumguahileu opomguapau lapao lapao», — каковые слова, очевидно, должны были означать выражение благодарности, если судить по движениям, которыми они сопровождались, ибо кидались на землю они три раза. Передав нам трех коров и оленя, равно как и большое количество кормовой свеклы, они снова громкими и нестройными голосами произнесли вместе несколько слов на свой лад, которые я не запомнил и которые тоже остались не поняты. После того как мы проговорили с ними жестами более трех часов, причем мы очень удивлялись их виду, а они нашему, они вернулись к себе в лес, завывая под звуки пятикратных ударов в барабан и приплясывая время от времени, видно радуясь тому, что они несут с собой.

Оттуда мы продолжали свой путь вверх по реке еще в течение пяти дней, во время которых мы постоянно видели жигаухо на берегу реки, порой даже нагими, но мы уже не вступали с ними ни в какие сношения.

Пройдя эти земли, которые занимали легуа сорок, а может быть, немного больше или меньше, мы продолжали дальнейший наш путь то под парусами, то на веслах еще шестнадцать дней, и за все это время не видели ни души, словно там вообще никто не обитал; лишь два раза ночью мы заметили огонь далеко от берега. Вскоре угодно было господу нашему, чтобы мы прибыли в Нанкинский залив, как Симилау нам и предсказывал; тут уже мы могли надеяться, что через пять или шесть дней достигнем вожделенной нами цели.

Глава LXXIV

Об испытаниях, которые нам пришлось претерпеть в Нанкинском заливе, и о том, как с нами поступил Симилау

Когда мы прибыли в Нанкинский залив, Симилау сказал Антонио де Фарии, что португальцы ни под каким видом не должны попадаться на глаза китайцам, потому что наш вид может вызвать у них большой переполох, так как здесь еще никто не видел иностранцев, а его люди и сами могут отвечать на все вопросы, какие бы ни задавали местные жители. Самым разумным, по его мнению, было идти посередине бухты, а не вдоль берега из-за большого количества лорч и лантеа, которые непрерывно переходили там из одного места в другое. Все это показалось убедительным, и совету его последовали.

Когда мы уже шли шесть дней по румбу ост-норд-ост, мы увидели большой город под названием Силеупамор и взяли курс на него. В два часа ночи мы вошли в гавань, представлявшую весьма красивую бухту почти в две легуа в окружности, где стояло на якоре огромное количество судов; по мнению тех, которые их подсчитывали, судов этих должно было быть не менее трех тысяч. Это повергло нас в такой ужас, что, не решаясь что-либо предпринять, мы постарались поскорее тихонько удалиться, пересекли реку в ширину, что составляло шесть или семь легуа, и весь следующий день шли вдоль большой равнины, прикидывая, где бы нам наиболее легким способом раздобыть себе пропитание. Дело в том, что провианта у нас оставалось уже очень мало и выдавался он нам в весьма ограниченном количестве, так что последние тринадцать дней мы очень страдали от дурной и недостаточной пищи, ибо каждому человеку полагалось на день всего лишь три ложки варенного в воде риса и больше ничего. В таком жалком состоянии мы добрались до каких-то древних построек, называемых Танамадел. Там мы и высадились на берег перед рассветом и натолкнулись на дом, стоявший несколько на отлете, где господу нашему было угодно, чтобы мы нашли в изобилии рис и фасоль, горшки с медом, соленых уток, репчатый лук, головки чесноку и сахарный тростник — всего этого мы набрали, сколько могли. Дом этот, как сказали нам китайцы, которых мы в нем захватили, служил кладовой странноприимного дома {192}, находившегося в двух милях отсюда, где набирали провианту паломники, шедшие поклониться усыпальницам китайских государей.

Вернувшись на суда с добытой нами обильной провизией, мы продолжали свой путь еще семь дней, что с отплытия нашего из Лиампо составляло уже два месяца с половиной. К этому времени Антонио де Фариа уже не верил в россказни Симилау и жестоко раскаивался, что пустился в такой путь, о чем и на людях признался. Но поскольку не было другого выхода, как отдаться на волю божью и принять необходимые меры против возможных неожиданностей, он так с великой мужественностью и поступил.