Решад Гюнтекин - Птичка певчая

• Название: Птичка певчая
• Автор: Решад Гюнтекин
• Издательство: Золак
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1991

Эта книга принесла автору мировое признание. Художественный фильм по мотивам этого произведения имел огромный успех у телезрителей.

В центре романа сложная судьба рано осиротевшей турецкой девушки. Несмотря на превратности судьбы, она своим трудом, упорством и добротой, добивается признания в обществе, к ней возвращается любовь.

---

Офицеры, неловко ступая, вошли в комнату. Назмие представила одного:

— Феридун-бей, мой жених. Феридэ-ханым, моя подруга. Как я счастлива, что имена двух дорогих мне людей так похожи.

На эту шутку молодой офицер улыбнулся, широко растягивая рот. Помню, когда я была маленькой, бабушка покупала оригинальные спички. На коробках был изображен ярмарочный красавец с закрученными усиками, приподнятыми плечами, курчавыми волосами, а один локон опускался к самому глазу. Феридун-бей словно сошел с этикетки такой спичечной коробки.

Он взял мою руку в свою твердую ладонь, сжал ее, потряс и сказал:

— Ханым-эфенди, мы вам крайне благодарны и признательны. Вы осчастливили нашу компанию. Благодарим вас. — Затем он представил мне офицера, стоявшего сзади. — С вашего позволения познакомлю вас с лучшим другом вашего покорного слуги. Мой благодетель майор Бурханеддин-бей. Он майор, но не из простых майоров. Это — младший отпрыск знаменитого рода Солак-заде…

Младшему отпрыску знаменитого рода Солак-заде было уже за сорок пять. Голова и усы его отливали серебром. По всему было видно, что он из знатной семьи. Одежда, манера держаться, говорить выгодно отличали его от Феридуна-бея. Это благородное лицо и седые волосы несколько рассеяли скверное впечатление, почти страх, который произвел на меня его товарищ. Я немного успокоилась.

Речь Бурханеддина-бея была легкой и живой. Вежливым кивком головы он поздоровался со мной издали, затем поклонился и сказал:

— Ваш покорный слуга Бурханеддин. Из всех своих владений мой покойный родитель больше всего любил этот виноградник. Он часто говорил: «Это счастливое место. Все радостные минуты моей жизни связаны с ним». Когда я увидел, что вы соизволили пожаловать к нам, я вспомнил слова покойника и посчитал их за чудо.

Очевидно, любезное обращение Бурханеддина-бея следовало считать комплиментом. Но какое отношение он имел к этому винограднику? Я удивленно взглянула на Назмие, думая получить разъяснение. Приятельница настойчиво избегала моих глаз. Пожилая ханым, которую я до этой минуты считала хозяйкой виноградника, взяла Мунисэ за руку и вывела из комнаты.

Более получаса мы болтали о разных пустяках. Вернее, болтали они. Я не в состоянии была не то что говорить, но даже понимать, о чем идет речь. Страх железным обручем сжимал мое сердце, мне трудно было дышать, точно мозг замер. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, съежившись, забилась в угол, объятая инстинктивным страхом звереныша, который подвергся нападению в своем гнезде.

Внизу кто-то играл на скрипке. После этого была исполнена газель94. Затем несколько песен спел хор, в котором звучали тонкие и грубые голоса.

Назмие и ее жених сидели рядышком на диване и все ближе и ближе придвигались друг к другу. В конце концов мне пришлось отвернуться от них. Ни капельки не смущаясь, они обнимались в присутствии двух посторонних, словно разыгрывали одну из тех безобразных любовных сцен, какие нам приходится видеть в кино. Да, это были очень грубые и вульгарные люди!

Пожилая ханым поставила на стол несколько бутылок и поднос с едой. Бурханеддин-бей расхаживал по комнате, время от времени останавливаясь перед столом. Вдруг он подошел ко мне, поклонился и сказал:

— Не соблаговолите ли принять, ханым-эфенди?

Я удивленно подняла глаза: майор держал в руках маленький бокал, в котором поблескивал красный, как рубин, напиток. Я отказалась тихим голосом:

— Не хочу…

Бурханеддин еще ниже склонился надо мной; его горячее дыхание коснулось моего лица.

— Здесь нет ничего вредного, ханым-эфенди. Это самый тонкий, самый невинный в мире ликер. Не так ли, Назмие-ханым?

Назмие кивнула головой:

— Не настаивайте, Бурханеддин-бей. Феридэ чувствует себя как дома. Пусть делает все, что захочет.

До сего момента седые волосы Бурханеддина-бея, кроткое, благородное лицо внушали мне доверие. А сейчас я начала бояться и его. Господи, что же со мной будет? Куда я попала? Как мне спастись?

Лампа постепенно угасала. Комната погружалась во тьму. Перед глазами у меня поплыли огненные круги. Звуки музыки доносились, как рокот далекого моря.

— Золотко, дочь моя, пора ужинать. У нас за столом несколько гостей… Все ждут вас.

Это сказала пожилая ханым. Я как будто очнулась.

— Благодарю вас, мне нездоровится. Оставьте меня здесь.

Ко мне подошла Назмие.

— Феридэ, милая, честное слово, там нет чужих. Несколько товарищей Феридуна и Бурханеддина-бея, их невесты, жены… Ну да, жены. Если ты не спустишься, будет очень неудобно. Ведь они пришли ради тебя.

Я прижималась к спинке кресла, втягивала голову в плечи и не могла выговорить ни слова. Не стисни я что было силы зубы, они застучали бы от страха.

Бурханеддин-бей сказал:

— Наш долг делать все, как прикажет гостья, как она захочет. Вы спускайтесь вниз, скажите, что нашей Феридэ-ханым слегка нездоровится… А вы, Бинназ-ханым, принесите нам ужин сюда. Считаю своим долгом не оставлять мою гостью одну.

Я чуть не сошла с ума. Остаться в этой комнате наедине с Бурханеддином-беем? Ужинать с ним один на один?!

Не понимая, что я делаю, не отдавая отчета в своих поступках, я вскочила с кресла и воскликнула:

— Хорошо! Пусть будет по-вашему. Пойдемте вниз.

Назмие с женихом шли под руку впереди. Бурханеддин-бей следовал за мной.

Мы миновали темный каменный дворик. Открылась дверь, и яркий свет ослепил меня. Пошатываясь, я сделала несколько шагов по комнате. Стены сверкали зеркалами, отчего гостиная казалась бесконечно длинной. Люстры, свисающие с потолка, отражались в них, словно факелы, бегущие по темной дороге.

Что со мной? Словно во сне, я видела множество глаз, неясные лица мужчин, женщин. Потом вдруг раздались оглушительные аплодисменты. Людские голоса перекрывали оркестр, становились все громче и громче, сливались в один гул, напоминая завывание ветра в горах. До меня донеслись выкрики:

— Да здравствует Бурханеддин-бей! Да здравствует Гюльбешекер! Да здравствует Гюльбешекер!..

Открыв глаза, я увидела себя на руках Мунисэ. Девочка плакала, причитая: «Абаджиим!.. Абаджиим!..» — и прижималась своим лицом к моему. Она целовала мои влажные волосы, глаза, которые щипало от одеколона. Комнату окутал полумрак, но я чувствовала, что на меня со всех сторон смотрят чьи-то глаза. Инстинктивно я прикрыла руками обнаженную грудь.

Какой-то незнакомый голос закричал:

— Выйдите все, прошу вас! Выйдите все.

Я сделала усилие, хотела подняться.

— Не бойся, дочь моя… Страшного ничего нет, не бойся.

Это говорил толстый кол-агасы, тот самый, который всегда ходил в распахнутом мундире. Офицер взглянул на меня и сказал, обернувшись к какому-то мужчине:

— Бедняжка, она действительно совсем ребенок.

Назмие стояла возле меня на коленях и растирала кисти рук.

— Феридэ, милая, как ты нас перепугала!

Я отвернулась и закрыла глаза, чтобы не видеть ее.

Как я потом узнала, обморок продолжался более четверти часа. Меня растирали одеколоном, давали нюхать паленую шерсть, но ничего не помогало. Все потеряли надежду привести меня в чувство. Приготовили садовый фургон, чтобы послать в город за доктором.

Придя в себя, я потребовала, чтобы меня в этом фургоне немедленно отправили домой, и пригрозила, что, если они этого не сделают, я пойду пешком. Им пришлось согласиться. Толстый кол-агасы надел шинель и сел рядом с кучером.

Когда мы уже забрались в фургон, подошел Бурханеддин-бей. Видно, ему было неловко.

— Феридэ-ханым, — сказал он, не смея взглянуть мне в лицо. — Вы нас неправильно поняли. Уверяю вас, по отношению к вам ни у кого не было дурных намерений. Просто мы хотели угостить вас как следует, показать, что значит вечеринка на винограднике. Как мы могли предполагать, что у маленькой барышни, получившей воспитание в Стамбуле, которая несколько дней назад так свободно разговаривала с одним из наших офицеров, окажется такой дикий нрав? Я еще раз заверяю, что по отношению к вам ни у кого не было дурных намерений. И вместе с этим я прошу у вас прощения за то, что мы вас огорчили.

Повозка окунулась в темноту и покатила по узеньким тропинкам среди виноградников. Я закрыла глаза, забилась в угол и дрожала, словно от холода. Мне вспомнилась другая ночь, ночь моего бегства из особняка в Козъятагы, когда я, не думая о том, что делаю, пустилась одна в путь по ночным дорогам.

Пахучие ветки лоха хлестали в окно фургона, били по лицу, пробуждали меня от дремоты.

Я услышала, как Мунисэ глубоко-глубоко вздохнула.

— Ты проснулась, крошка? — спросила я тихо.

Девочка ничего не ответила. Я увидела, что она плачет, совсем как взрослая, стараясь скрыть свои слезы. Я схватила ее за руку и спросила: