Сандро Веронези - Спокойный хаос

• Название: Спокойный хаос
• Автор: Сандро Веронези
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0598-5

Знаменитый итальянский писатель Сандро Веронези в романе «Спокойный хаос» через сложные драматические коллизии основных героев выводит читателей к простой истине: человека надо принимать таким, какой он есть. Человеческая натура с ее обыкновенностью и героизмом, силой и слабостью, разумом и инстинктами является главным объектом исследования автора романа.

За эту работу писатель удостоился нескольких престижных литературных премий (в том числе — итальянская премия Стрега и французская премия Фемина) и одного религиозного скандала: у читателей-католиков вызвало негодование подробное описание акта содомии. В целом же С. Веронези предложил нам очень важное произведение, зрелость и глубина которого схватывают самую суть человеческих отношений.

---

И все же, несмотря на все приложенные мной усилия, чтобы выудить эти имена из своего прошлого, и на риск, вспоминая, получить обухом по голове, этих поцелуев больше нет, как нет больше и Лары. Эти поцелуи просто не существуют. Они превратились в ничто. От большинства из них не осталось даже воспоминания о том, каким был поцелуй. Однако они были, но сейчас мне, может быть, не хочется вспоминать об этом. Когда я целовал тех девушек, меня, конечно же, обуревали самые разные эмоции, сердце бешено стучало в груди, и мне было хорошо, однако от этого ничего не осталось, ничего, кроме этого солидного числа, что свело их воедино в краткую последовательность из четырех слогов и пробудило воспоминания обо всех них сразу, всех-всех, так что может создаться впечатление, что я прожил жизнь полную любви и страсти. Этот список мне очень дорог, хотя, в общем-то, и он ничего из себя не представляет. Тем не менее, это большое число, получить такое число под силу только привилегированным. И, конечно же, этим можно гордиться, например, сидя у стойки бара в Лорентеджо[13], когда в два часа ночи ты уже пьян в стельку, можно попытаться удержать последнего клиента, который уже платит по счету, затеять с ним разговор и похвастаться: «Погоди, друг! Знаешь, я поцеловал пятьдесят две девушки». — «Замечательно. Ну, что? Я пошел, что ли?»

— Пьетро!

Жан-Клод. Я узнал его по голосу еще до того, как повернулся в его сторону и увидел. Больше всего меня поразило то, что в этот утренний час приехал сюда именно он; он, кто никогда не появляется в офисе раньше одиннадцати часов утра. Я узнал его трассированное «р» и режущий слух голос, который ни с каким другим спутать невозможно. Я тут же оглядываюсь и вижу его. Жан-Клод.

Он идет мне навстречу. Без пиджака, шагает не спеша, улыбается. За ним я разглядел его серую «Альфу»: президентская машина припаркована неподалеку от скверика, и шофер, Лино, сидит за рулем. Вот это да! Какая странная картина: самый влиятельный из людей, которых я знаю, и, конечно же, самый замечательный из всех, самый гениальный, самый независимый, идет мне навстречу во дворе школы моей дочери и улыбается. Зачем он пожаловал? Ведь он же, в конце концов, мой начальник. Он мог бы мне приказать вернуться в офис. Он может уволить меня. Я закрываю записную книжку со списком девушек, которых поцеловал, и украдкой бросаю ее на сиденье машины, я вдруг испугался, что он может отругать меня.

Мы пожимаем друг другу руку. Как дела, смотри какой выдался славный денек, в этом году лето что-то затянулось, сейчас бы к морю… Свои соболезнования он мне выразил уже не один раз при других обстоятельствах, был на похоронах, прислал прекрасный венок, и именно он посоветовал мне подождать с возвращением на работу, пока у меня не переболит, пока я не преодолею свой кризис.

— Как здесь хорошо, — говорит он, глядя по сторонам. Потом любуется суровой красотой здания школы. — Эта?

— Да, — подтверждаю я, — класс Клаудии там, на третьем этаже, третье окно слева. — И я показываю ему ее окно.

Жан-Клод поднимает глаза и пристально смотрит на него, нет, он пришел не для того чтобы увезти меня в офис. Я смотрю на него, на его седую, шалую бородищу, растрепанную и длинную, как у Бин Ладена, — иначе как сенсационной эту достопримечательность его физиономии не назовешь, его борода — это что-то вроде вызова условностям общества, в котором он не из тех, кто остается незаметным, словно он желает отвесить добрую пощечину всей Западной цивилизации. Увидев ее впервые, ты сначала растерян и инстинктивно настраиваешься против него, но потом почти сразу же эта борода вынуждает тебя, для твоего же блага, поискать какие-нибудь достоинства у ее обладателя — заметить красоту точеных черт лица, твердый взгляд голубых глаз человека, привыкшего повелевать, изящные манеры, элегантный костюм, сшитый у превосходного портного, изысканные мелочи, как, например, тантрическое обручальное кольцо — он женат на индианке — и старинные часы, украшающие его запястье. Один за другим ты обнаруживаешь эти качества, прикрытые бородой Талибана, и пока ты делаешь эти открытия, думаешь, какой же все-таки я конформист, сколько же у меня предрассудков: достаточно какой-нибудь чудной бороды, и я тут же настораживаюсь, а ведь все как раз наоборот, передо мной человек редкой породы, из благородных. И если кому-то удалось заставить тебя сделать такой вывод, то он уже завоевал твое доверие.

— А вон та, твоя дочь? — спрашивает он. Я поднимаю глаза и между неожиданно распахнувшимися створками окна вижу какую-то головку.

Бум-бум — сердце подскочило к горлу. Да. Это Клаудия. Хотя отсюда ее узнать трудно: ее головка, такая маленькая, слишком высоко, она утонула в густой тени громады архаического карниза, нависающего над окном.

— Да.

Это Клаудия, она машет мне рукой. Бум-бум. И я машу ей в ответ. Ну, конечно же, она улыбается, хотя отсюда не видно, и эта ее невидимая улыбка меня растрогала. Я еще слаб, слишком слаб, если из-за такого пустяка способен расчувствоваться. Нет, Жан-Клод, рано мне еще в офис. И он ее приветствует. Этим летом он приезжал к нам на море вместе женой и подарил Клаудии абсолютно фантастическую лодку.

— Мой отец был летчиком, он летал на истребителе, — говорит он. — И, возможно, он был агентом секретной службы. Его никогда не бывало дома. Он ни разу не пришел забрать меня из школы, ни разу.

Французский акцент сильно облагораживает его резкий выговор, смягчает тембр его голоса. И это тоже его достоинство. Клаудия все еще выглядывает из окна, а вот рядом с ней появилась какая-то девочка, отсюда мне ее не узнать. Я смотрю на часы: десять тридцать пять. Значит, перемена начинается в пол-одиннадцатого. Мы снова машем друг другу рукой.

— Как она? — спрашивает у меня Жан-Клод.

— Нормально, — отвечаю я. — Не понимаю, как это ей удается, но с ней все хорошо.

— А-а, послушай, Аннализа передала для тебя документы на подпись, — говорит он. — Они в машине.

Меня разбирает смех: какая странная штука жизнь. Ты думаешь, что знаешь людей, а потом случается такое, что по твоему разумению никогда не могло бы произойти. Да как же такое только могло случиться? Где она могла набраться наглости, эта Аннализа, чтобы передать с президентом, раз уж он собрался ко мне, какие-то там бумаженции на подпись?

— У меня забрали самлет, — вдруг заговорил Жан-Клод. Ему никак не удается произнести слово «самолет». Самлет — единственный изъян в его итальянском. Хотя, возможно, он просто привык так говорить.

Я смотрю на него, он улыбается, но по нему видно, что он сообщил мне ужасную вещь. Слегка дует ветерок, просто абсурд какой-то, будто мы не в Милане, а в Смирне или на Роди, или в Танжере, ветерок поигрывает волосами у него на висках и кончиком его бороды.

— Как это забрали?

— Забрали и все. Постановление из Парижа. Я не могу больше летать самлетом компании.

Клаудия в последний раз машет мне рукой и исчезает, окно закрывается. В скверике больше никого нет, парочка, что целовалась на скамейке, исчезла. Все скамейки пусты.

— Пойдем, присядем? — предлагаю я, Жан-Клод кивает. Мы проходим мимо его машины, Лино читает «Спортивную газету». Он поднимает глаза и видит меня, здоровается, возвращается к чтению. Он классный шофер. Болельщик «Ювентуса».

Усевшись на скамейку, Жан-Клод зажигает сигарету «Житан», удобно откидывается на спинку и глубоко затягивается. Я тоже зажигаю сигарету. Откуда-то издалека ветер доносит музыку, кажется, это песня «Кукуррукуку, голубка».

— Почему у тебя его забрали?

Жан-Клод разражается смешком.

— Урезают бюджет…

Ahiahiahiahiahi, cantaba… Айяйяйяйяй, она пела…

— Знаешь, что это значит? — добавляет он.

— Думаю, нет.

— Это значит, что со мной завязали, Пьетро.

De pasiyn mortal, morna… От смертельной страсти умирала…

— Так уж и завязали. Не преувеличивай, пожалуйста. Ведь это все лишь самолет…

Я произношу эти слова просто так, лишь бы что-нибудь скачать, и не отдаю себе отчет в том, насколько абсурдно они звучат. Такие люди, как Жан-Клод, взлетели слишком высоко и слишком давно они вкушают прелести сладкой жизни высшего общества. Уже одно это должно бы служить ему утешением, по крайней мере, он бы мог и не страдать так искренне и так жестоко от мысли, что отныне ему придется стоять в очереди у стойки в аэропорту, чтобы зарегистрироваться. Несмотря на то, что кому-то его переживания могут показаться гнусными, по сравнению с тем, из-за чего горюют другие, Жан-Клод сейчас страдает, как собака, он просто убит горем: ведь ему ясен смысл постановления — завтра он может получить другое, в котором его обяжут перед очередным заседанием Правления сбрить бороду. Но в большей степени, он страдает оттого, что уже привык летать на личном самлете, ему страшно нравилось возить с собой пассажиров и на некоторых участках пути самому управлять самолетом, командир экипажа садился с ним рядом и хвалил его: «Молодец!» Я дважды летал с ним, и дважды самолет пилотировал Жан-Клод, поэтому сейчас, когда я узнал, что его отец был летчиком, этот факт обретает, естественно, более глубокий смысл, но даже если бы это было не так, — хотя все же это так, потому что за всеми удовлетворениями, которые только люди могут получить от жизни, всегда стоит фигура отца, — даже если бы речь шла всего лишь о какой-то суперигрушке суперменеджера, как полагал я, то, что они ее у него отобрали так неожиданно, цап и все, когда он уже свыкся с мыслью, что самолет принадлежит ему, должно быть, породило в его душе такую же дикую, невыносимую боль, какую всякий раз испытывает мой племянник Джованни, когда Клаудия вырывает у него из рук игру «Game-boy». С той лишь разницей, что такой человек, как Жан-Клод, победитель по своей натуре, не может послать по факсу в Париж ответ: «Prendez garde à moi, car je suis sage!»[14]