Сандро Веронези - Спокойный хаос

• Название: Спокойный хаос
• Автор: Сандро Веронези
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0598-5

Знаменитый итальянский писатель Сандро Веронези в романе «Спокойный хаос» через сложные драматические коллизии основных героев выводит читателей к простой истине: человека надо принимать таким, какой он есть. Человеческая натура с ее обыкновенностью и героизмом, силой и слабостью, разумом и инстинктами является главным объектом исследования автора романа.

За эту работу писатель удостоился нескольких престижных литературных премий (в том числе — итальянская премия Стрега и французская премия Фемина) и одного религиозного скандала: у читателей-католиков вызвало негодование подробное описание акта содомии. В целом же С. Веронези предложил нам очень важное произведение, зрелость и глубина которого схватывают самую суть человеческих отношений.

---

Именно в это мгновение мне пришло в голову напечатать «quite chaos»[89], и тогда моя игра вступила в абсолютно другую фазу. 2.180 случая: неожиданный результат. А мне казалось, что это я придумал такое словосочетание, «спокойный хаос», понятно? Я думал, что такое понятие просто не существует. Я ожидал обнаружить так, какой-нибудь пустячок, уж кому-кому, а мне-то известно, что на этом свете невозможно изобрести что-то поистине новенькое: но то, что в 2.180 сайтах упоминается это выражение, меня просто поразило. Тогда я попробовал поискать то же самое и на других языках, оказалось: на итальянском и испанском: 8, на французском: 9. Но на английском-то — 2.180. Значит, это что-то англо-саксонское, очень даже может быть, американское. И мне захотелось открыть эти сайты и почитать, что в них говорится о спокойном хаосе, и, прежде всего, что это такое. Но мой мобильный не смог открыть ни одного из них, потому что все они были слишком тяжелые, но один я все-таки приоткрыл, он называется «Тускола: Погребенные судьбы». По-видимому, там была какая-то фотография или рисунок, однако, на дисплее это не появилось, и я смог прочесть только краткий сопроводительный текст: мрачные силы, первобытные существа; старая как мир борьба; охотники, превращающиеся в жертвы; и «nestled in the centre of this quite chaos»[90], это значит, что спокойный хаос — это совокупность всего этого; маленький городок в штате Иллинойс. Там была еще иконка: щелкнешь мышкой по ней, и можешь войти на сайт, но ничего не поделаешь, это уж мой мобильный не потянул; когда тебе его продают, тебя заверяют, что с его помощью ты сможешь и в Интернете плавать, а как дойдет до дела, выясняется, что каждый раз все слишком…

Вот и Боэссон. Пришел пешком. Один. Поднимается в гору по противоположной стороне улицы, можно сказать восходит, в смысле, что его фигура увеличивается на горизонте шаг за шагом. Издали он похож на мальчишку. Быстро-быстро он идет в гору и вовсе не боится поскользнуться на заснеженном тротуаре. Снег перестал, но успел все вокруг завалить сугробами, повсюду — белым-бело, и этот небольшой подъем, ведущий к школе, машины преодолевают с трудом. Боэссону же все нипочем: он шагает по снегу бесстрашно и быстро, как по траве. Одет в черное. Приталенное пальто доходит ему до колен. Увидел меня и поприветствовал издали: помахал рукой. Мы с ним встречались только один раз на кинофестивале в Каннах в мае прошлого года, я присутствовал на ужине в числе четырехсот приглашенных: как же ему удалось меня узнать? Я его приветствую, иду ему навстречу, и возле скверика мы встречаемся. Замечаю, что для Всевышнего он уж чересчур молодой.

— Привет.

Мы слегка, по-дружески, пожимаем друг другу руку. Он расслаблен, улыбается. На лице ни морщинки, кожа у него бледная, гладкая, а волосы цвета воронова крыла.

— Как твои дела?

Он называет меня на «ты». Значит, и мне надо бы отвечать ему тем же. Даже не знаю, как это получится.

— Хорошо. А у тебя?

Он отреагировал абсолютно естественно.

— Я чудесно прогулялся, — говорит он. — Когда идет снег, я не могу удержаться от искушения выйти на улицу и пройтись по снегу. Эта привычка сохранилась у меня с детства.

Меня поражает его безупречный итальянский, он говорит абсолютно без акцента, даже грассированного «р» у него не слышно. Обычно только шпионы так идеально говорят на иностранном языке.

— Значит, вот где ты осел.

У него промокли ноги. На одной туфле развязался шнурок.

— Да.

Он поднимает глаза на деревья, запорошенные снегом, обнимает их одобрительным взглядом.

— Что ж, все правильно. И я бы на твоем месте так поступил. Может быть, даже и на своем тоже, но вот в чем проблема, у меня четверо детей, и они ходят в три разные школы. Поэтому я, как ты, просто бы не смог. Я, разумеется, мог бы сидеть у каждой из трех школ по очереди, но это уже совсем другое дело.

И улыбается, пар изо рта обволакивает ему лицо. Вот так ситуация: ведь в мире-то только есть один человек, чуть покруче того, что был здесь два часа назад, и сейчас вот он пришел сюда и рассказывает мне о своих детях, как будто мы с ним дружим еще с университетских времен, а мне — хоть бы хны. Да захоти даже я сотворить все эти чудеса, вряд ли бы мне это удалось.

— Ты хорошо знаешь Штайнера? — спрашивает он меня вдруг. — Он твой друг?

О, нет. Вот зачем он пожаловал. Он знает. Какое разочарование. Это неправда, что загадка порождает загадку, все это романтическая чушь. Тайна может породить только логические последствия, как впрочем, и все остальное.

— Никогда с ним раньше не встречался.

— Серьезно? Зачем тогда он к тебе приходил? — он по-прежнему улыбается. Никаких угроз, никакого давления авторитетом. Кажется, это простое любопытство: вот он весь передо мной — молодой, спокойный, любопытный.

— Он приходил, чтобы рассказать мне одну историю.

Проклятие, сейчас он захочет, чтобы я ему рассказал ее.

И мне придется решать, удовлетворять это его желание или нет, ведь сама его снисходительность тому порукой, что я не должен ничего делать насильно, он предоставляет мне возможность выбрать одно из двух, и, разумеется, это очень ответственный момент, все дело в том, что я не знаю, что стоит на кону, у меня нет ни одного критерия для принятия такого серьезного решения.

— Историю? И что же это за история?

— Это очень личная история, — отвечаю ему я. — Но сразу же тебе скажу, что она к слиянию не имеет никакого отношения.

— Ум-м-м, — промычал он, снедаемый любопытством, и замолчал. Кажется, размышляет. Я же оглядываюсь по сторонам, как будто хочу попросить совета у этого места, как мне поступить. Помоги мне, место. Вокруг ни души, снег замел следы всего живого. Нет, минуточку, из бара выходит служащая турагентства, она несет своим коллегам кофе в бумажных стаканчиках. Значит, сейчас Маттео со своей матерью должен возвращаться домой после процедур. Какой сегодня день? Пятница. Сегодня как раз их день. Хотя сегодня утром я их не видел, но два часа назад я сидел в машине со Штайнером, и шел густой снег. Тогда пусть будет так: если они появятся, несмотря на снегопад, парализовавший движение автобусов и переполнивший поезда метро людьми, в таком случае, я Боэссону ничего не скажу. Если же они не появятся, потому что мать из-за непогоды решила остаться дома, несмотря на то, что ей советовали не пропускать ни одной процедуры, особенно в этот период, когда он принимает их через день, если эта женщина сегодня решила на все махнуть рукой, тогда, что ж, и я сдамся и расскажу Боэссону о том, что мне поведал Штайнер. Пусть это будет критерием.

— И ты его никогда раньше не видел, — снова начинает Боэссон и улыбается мне.

— Нет.

Он неподвижен, крепко стоит на ногах, как кипарис. Его тело, голова, ноги, руки, словом, все у него застыло. Сейчас он подвигал глазами: опустил и мгновенно поднял их, но только глаза у него дрогнули. Не думаю, что тело человека способно так непроизвольно замирать в неподвижности, особенно в такой собачий холод. Должно быть, это самоконтроль.

Двери подъезда дома, где находится кабинет физиокинезитерапии, закрыты.

— Видишь ли, — продолжает он, — в своей работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адам Смит утверждает, что капиталисты редко встречаются друг с другом, чтобы просто повеселиться, даже если они должны отпраздновать что-нибудь, при каких бы там обстоятельствах они ни встречались, все их разговоры кончаются заговорами.

— Я ведь не капиталист, — возражаю я.

— Да, — соглашается Боэссон с довольным видом. — Тем не менее…

Он вытаскивает из кармана листок и читает.

— С 10:22 до 10:46, — он поднимает на меня глаза и улыбается, — один из самых матерых в мире капиталистов сидел вместе с тобой в твоей машине. Он рассказал тебе историю. Раньше вы с ним не встречались, — тут он кивает головой. — Странно, ты не находишь?

— Да, странно.

На самом деле — нет, не странно. Штайнер приходил сюда пострадать, как все, потому что это место притягивает к себе боль. Точка. Дверь подъезда все еще закрыта.

— О, надеюсь, ты поминаешь, что надзор был установлен не за тобой, — заверяет меня Боэссон и прячет листок в карман.

Бог терпелив, так сказал Енох: интересно, а хватит ли терпения у него? Сколько же еще времени я могу потянуть резину? Когда же, наконец, я смогу считать, что Маттео с матерью сегодня не ходили на процедуры?

— Значит, надо полагать, что в настоящий момент и он установил наблюдение за тобой? — задаю я ему вопрос.

Боэссон смеется, но все же оглядывается по сторонам, сначала направо, потом налево.

— Может быть, — хмыкает он. — Кто его знает…

Он склоняет голову вниз и замирает, его глаза опущены, будь он женщиной, можно было бы сказать, что эта поза необыкновенно чувственна. Что и говорить, он и Штайнер — противоположности: насколько один явно старается показать свое величие, настолько другой по возможности стремится его скрыть. Вот он, поникнув головой, стоит передо мной…