Марлена Штрерувиц - Без нее. Путевые заметки

• Название: Без нее. Путевые заметки
• Автор: Марлена Штрерувиц
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89059-062-6

Роман современной австрийской писательницы и драматурга Марлены Штрерувиц охватывает десять дней из жизни женщины «среднего возраста», приехавшей в чужую страну, чтобы восстановить историю чужой жизни. «Внешнее» путешествие героини сопровождается путешествием «внутренним». Этому сюжету как нельзя лучше соответствует экстравагантная манера повествования — «кинематографичная», жестко реалистичная.

---

[История Сида Фрэнсиса]

Кажется, мы встретились с Анной Малер в 1952 году, когда она вела в UCLA курс ваяния. Я услышал, что есть такой курс. Я никогда прежде не занимался ваянием. Кто-то рассказал мне, что она — знаменитость. И я стал учиться у нее. Мы довольно быстро подружились. В 1954-м я закончил обучение. Это было в конце корейской войны, и меня успели призвать в армию. На два года, и отправили в Германию. Когда я вернулся, наша дружба возобновилась. В последнее время она подолгу бывала в Европе. И мы виделись не очень часто. Она не долго преподавала в UCLA. Думаю, года два. Но постоянно. Была штатным преподавателем. Я ходил на все ее занятия, когда удавалось. Для меня она была лучшим в жизни учителем. Хотя ваяние меня на самом деле не очень интересовало. — Я очень расстроился, когда с ней не продлили контракт. Она-то наверняка преподавала бы и дальше, если бы факультет был в этом заинтересован. — Тут два момента. Она действительно не подходила UCLA. Думаю, что взяли ее прежде всего из-за имени. Она была отличным скульптором. Наверное, в университете думали, что она придаст им авторитета. Но потом на факультете поняли, что она не вписывается в систему. Ее подход очень отличался от принятого там. И она не терпела административной работы. Встречи, политика. Заседания она считала очень скучными. Ее это все просто не интересовало. Для нее они были чушью, а на компромиссы она не шла. Поэтому она им не подходила. Она была другой, думаю, хотели одного, а получили совсем другое, и оценить ее они были не в состоянии. Потом они выбрали кого-то, кто показался им подходящим, но был полностью несостоятелен как преподаватель. Она не любила много говорить. Почти не теоретизировала. Она не была академичной. Не занималась такими вещами. Очень много занималась искусством. В университете все творческие курсы велись в духе групповой терапии. Преподаватель или преподавательница представлялись в начале семестра студентам и рассказывали, чем намерены заниматься. Потом давали список необходимых материалов. На второе занятие нужно было приходить уже с ними, потом ставилась задача и ожидалось, что работа над ней будет продолжаться и дома. Спустя некоторое время ты приносил свою работу. И начиналось что-то вроде коллективного обсуждения. У Анны ничего такого не было. Она с самого начала ожидала работы. Ничего не нужно приносить, все выдавалось. Мы работали с глиной. Была натурщица. Ее кратко представляли, только имя, и тут же следовало браться за работу. Не было никаких коллективных обсуждений. Только личный контакт. Она очень старалась. Хотела, чтобы мы научились правильно видеть натуру и воплощать в глине то, что видим. Чем быстрее, тем лучше. Это было для нее очень важно. Одно из ее немногих замечаний: очень важно правильно начать работу, максимально тщательно. Она показывала, как делать основу. — Сама она ничего не делала. Была очень внимательной. Смотрела на натурщицу, смотрела на работу и говорила потом: вот тут слишком широко. И хотя я никогда прежде не лепил, я тут же начал работать. Очень интенсивно. Нужно было просто научиться правильно смотреть. Все было интенсивно. И спонтанно. В конце семестра у некоторых получались очень хорошие бюсты. Может, и не великие творения, но ведь прежде-то никто не занимался лепкой. Никто не лепил бюстов. Мы все начали с нуля. Она не настаивала на том, чтобы бюст, над которым ты работаешь, в точности походил на натуру. Не сравнивала. Если работа была выразительной, то она считала ее хорошей. Она не была против экспрессивности, но хотела, чтобы та вытекала из сущности модели. Больше в университете так не преподавал никто. Никого это не интересовало. Интересовались главным образом абстракциями, хотя в то время абстракционизм был очень консервативен. Как раз зарождались Нью-Йоркская школа и другие американские школы абстракционизма. Главные ориентиры — Сезанн, ранний Пикассо, Брак. Смешно, они интересовались абстракционизмом пятидесятилетней давности. — Анна принципиально не интересовалась историей или разными течениями. Она занималась исключительно тем, над чем мы работали в данный момент. Для меня она была идеальным преподавателем. Она работала с каждым индивидуально. Говорила о том, что видит. Не пряталась за эти коллективные обсуждения. — Я не очень хорошо все помню. Она так недолго работала. Большинство хорошо успевавших студентов ее любили. Другие — нет. Было несколько очень хороших. Они потом ближе с ней познакомились и бывали у нее. Подружились с ней. Но немногие. Большинство ее боялось. Она была старше, была преподавательницей. К тому же ее манера держать себя, ее немногословность. И она была женщиной. С именем. Все это привело к тому, что некоторые студенты ее побаивались. Кроме того, была эра маккартизма, политической реакции и в университете, и за его стенами. Очень тяжелое время. Не думаю, что у факультета искусств были серьезные проблемы. Но какую-то роль это сыграло. Она еще вела курс для взрослых. Думаю, году в 56-м или 57-м. Не долго. Я ходил на эти занятия. Но уровень учащихся был не больно высоким. Учила она их соответственно, поэтому я не стал ходить туда. Моя жена дружила с Анной. — Она платила натурщицам, чтобы рисовать дома. Она рисовала, чтобы снова научиться видеть, как выглядит тело. Работая с камнем, она вообще не ориентировалась на натуру. — Главным в ее подходе к камню была идея. Иногда она делала глиняную модель. Но — иногда. И в общем виде. Потом работала с камнем. И во время работы, или до нее, или после нее, делала рисунки. — Она мне рассказывала, как чудесно ходить в Париже в общественные классы. Там всегда имелась натура, и можно было работать сколько хочешь. Так или иначе, здесь она приглашала натурщиц домой, и я спросил, нельзя ли мне тоже приходить. Иногда мы работали с одной натурщицей шесть-семь дней в неделю. Прекрасное было для меня время, просто с ней работать. Мы работали очень много. Потом мы обедали. Ко мне она всегда была очень добра. О ее личной жизни я узнал не слишком много. Мы очень часто беседовали, но она никогда ничего не рассказывала об Австрии. Только об Англии. Как она ее любит. Не говорила о деталях своей биографии, даже о том, что как раз происходило. — У нее в мастерской были замечательные портреты разных людей, о которых я хоть и не знал ничего, но все они были выдающимися личностями. Она немного мне о них рассказывала. Немного. Расскажет что-нибудь — и мы беремся за работу. Об австрийском канцлере, например. Жаловалась на натуру. — Она вообще часто жаловалась. На свою мать. У нее почему-то было чувство, что она должна делать все, чего мать ни потребует, хотя ей этого и не хотелось. В то же время мать ее поддерживала. Она явно была очень требовательной. Между ними был какой-то конфликт. — Она была несгибаемой, и ее мать, кажется, была такой же. Но она с ней не рвала отношений. Сегодня я вижу все несколько иначе. Наверняка она любила мать, иначе этого не объяснишь. Она жаловалась, но садилась в самолет и летела к ней в Нью-Йорк, ухаживала за ней, даже если это нарушало ее планы. — Сколько я знаю, она была женщиной во всех отношениях сильной, но и заботливой. Она платила мне за работы, что я для нее делал. За грубую обработку камня, и всегда настаивала на большой оплате. Я бы все и бесплатно делал. Но она настаивала, и всегда следила, чтобы было чем перекусить. Всегда, когда я бывал у нее. Ничего особенного не подавали. В то время она немножко выпивала. Мы сидели, ели и пили вино. Я никогда не был большим мастером на это дело. Стоило мне выпить чуть-чуть — и я уже пьяный, а она по-прежнему трезвая. Мы в самом деле очень интересно беседовали. О жизни. Как сделать то и это. Нам было хорошо вместе, и она очень любила мою жену. — Моя жена не часто у нее бывала. Моя жена побаивалась Анны. Мы разговаривали о том, что пишут в газетах, и обо всем. Когда предстояла тяжелая работа с камнем, я приходил и все делал. — Вот я вам об этом расскажу немножко. Она совершенно точно представляла себе, как обходиться с камнем. Потрясающе. Я был молод и силен, и довольно обидно было, что эта изящная женщина ни в чем не отстает. Работая над скульптурой, она абсолютно точно знала, что и как делать. Она рубила камень быстро и точно. Знала, что делает. Оглядываясь сегодня назад, я понимаю, какая потрясающая была у нее техника. Она работала очень экономно. Немножко уберет там, немножко — здесь, и из камня появляется творение. Безо всякого напряжения. Она не была физически сильной, даже и в более ранние годы. Она была изящной. Маленькой. Итак. Я работал, она выходила посмотреть, что я делаю. Рассказывала, что слышит, когда я слишком тороплюсь. Нужно работать медленнее. У меня ритм неправильный. Она слышала, хорошо я работаю или нет. Она удивительно владела материалом. Всегда работала руками. Ей не нравилось использовать для резки камня машины. Только руками, за исключением полировки. Если вы спросите меня, то я скажу — ее работы нуждались в большей ручной полировке. Ее же это интересовало только в том случае, когда полированная поверхность служила форме. Она была очень экономной. Она делала только то, что нужно, не больше. — Она любила человеческое тело. Не понимала, как это можно — не хотеть им заниматься. Я тогда делал натюрморты. Она меня не понимала. Она делала только фигуры. Считала, что ее учитель Вотруба — замечательный. Считала, что де Кирико — ужасен. Она училась у него. Маслом она тоже писала. Сначала я увидел фотографии ее работ, а потом она показала мне некоторые. Полотна были такими же определенными, как скульптуры. Самым интересным в ее работе была интенсивность, и то, насколько точно она знала, чего хочет. Сила и определенность. — Она не понимала, почему ее не замечают. Не признают. То есть ее ценили, но это ни к чему не вело. Она не получала заказов. А хотела. Это было уже после Канады, про Канаду она говорила, что там кормилась ваянием. Это — единственная пора в ее жизни, когда ее творчество ценилось. Ей даже пришлось туда вернуться, чтобы завершить некоторые работы. Если бы климат не был там таким ужасным, она бы там осталась. Там она пользовалась большим успехом. — Нет. Она не хотела туда. Слишком уж холодно. — Здесь у нее было больше друзей. Я помню, как она уезжала в Канаду. Все случилось внезапно. Иммиграционные власти сообщили ей, что она въехала как британская подданная, а на самом деле она — австрийка, и ей следует покинуть страну и въехать снова уже в качестве австрийской подданной. Когда она туда приехала, начались затруднения политического характера. Выяснилось, что она была «Premature Antifascist».[184] Странное определение. Она слишком рано выступила против Гитлера. Если бы дождалась, пока мы не начнем войну, то все было бы в порядке. Но она не стала нас дожидаться. Она вернулась, и мы снова дружили. Через несколько лет ей надоел Л.-А., она так любила Лондон, что уехала туда. После того как умерла ее мать, у нее появились деньги, и она уехала в Лондон. Купила там дом. А потом выяснилось, что если она переберется в Лондон навсегда, то придется платить очень большие налоги. Тогда она поехала с Мариной в Италию, потом вернулась и рассказывала мне об этой поездке. Как она боялась возвращаться в Италию, потому что все там могло измениться. Побывав там, она рассказывала, что все точно так же, как 30 лет назад. Она было совершенно влюблена в Италию и купила тот дом в Сполето. Для меня это стало большим разочарованием. Она мне по-настоящему нравилась, а ее так часто не было. Иногда она писала. Ее письма были изумительными, я не мог разобрать ни слова. Мы с женой их изучали, и в конце концов жена научилась их расшифровывать. По-моему, она никогда не ходила в школу и не училась писать, как положено. Она при письме держала ручку как карандаш при рисовании. Но рисунки у нее вполне понятные. А письма — как неудобочитаемые рисунки. Их интересно рассматривать. То же самое — с телефоном. Говорить по телефону она не любила. За исключением разговоров по-немецки. Обычно она говорила очень коротко, а по-немецки могла говорить вечно. О чем — я, разумеется, не понимал. Потом мы не очень часто общались. Прежде всего потому, что она была в разъездах. Моя жизнь шла своим чередом, и я не мог видеться с ней так же часто, как прежде. Мой сын, который как раз кончал университет и изучал там ваяние, подружился с ней и делал для нее то же, что я раньше. Вы можете позвонить моей жене и поговорить с ней. Мэтью, мой сын, очень часто встречался с ней в последние годы. Два года назад Мэтью обработал для нее камень. Нужно было очень много убрать, прежде чем она могла начать работу, и она попросила его это сделать. Но он был слишком занят и попросил меня, и я проработал над ним несколько недель. Камень там так и лежит. Я бы и дальше работал, но тут она начала прикладываться к бутылке. Жалко, что она не могла больше работать. Я думал, что если побыстрее придать камню нужную форму, то она сможет увидеть в нем свою скульптуру и начнет работать. Что это поможет ей жить дальше. Захотеть жить дальше. Но думаю, что это не очень-то помогло. — Она не хотела. Много пила. Очень это было плохо. И не от отсутствия честолюбия или воли. Думаю, просто ее жизни пришел конец. Она работала, потом снова прикладывалась к бутылке. Хотя не могла работать дольше 15–20 минут. Хотела бы жить — смогла бы. Она в самом деле не хотела. — Нет. Если вы хотите написать книгу про всякие теории, то вы не там ищете. У нее были «complexities»[185] в жизни, но в искусстве она была простой. Такой простой, что иногда я даже отказывался ее понимать. Все, что заботило меня как художника, все это ее не волновало. Ей не было до этого дела. — Музыка была для нее святое. Играть можно только настоящую музыку, а настоящей музыкой был Бах. Она рассказывала, что занимается музыкой. Я слышал, как она играла на фортепьяно, думаю, что очень неплохо, если вспомнить, что серьезно она тогда не занималась. Она была знакома со многими музыкантами. Любила Артура Шнабеля. Его все любили, а он никогда не занимался и делал ошибки. Но все любили то, что он играет. Это ее в нем и восхищало, его свобода. Густава Малера исполняли постоянно. Повсюду. Она бывала на многих концертах. И часто ходила в кино. Об этом мы много говорили. Какие фильмы нравятся мне, какие — ей. Она шла в кино, а потом решала, понравился ей фильм или нет. А так была не слишком привередливой. — Конечно, я не могу судить, только ли это мое впечатление, или она на самом деле была такой, как я ее видел. Она жила в первую очередь своим творчеством, все остальное было несколько неопределенно. Проблемой было отсутствие подходящего камня. Когда мы познакомились, с камнем было легче, но потом закрылись два склада. Очень трудно было доставать инструменты. Здесь. В Европе с этим проще, в Италии. Сегодня есть магазины. Тогда не было. — Все, что отвлекало от работы, сердило ее.