Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых

• Название: О всех созданиях – больших и малых
• Автор: Джеймс Хэрриот
• Жанр: Домашние животные
• Год: 1987

Научно-художественная книга английского писателя, содержащая отдельные главы из его книг "О всех созданиях — больших и малых" и "О всем разумном и удивительном". С любовью и юмором автор, ветеринарный врач по специальности, рассказывает о домашних животных, их взаимоотношениях с человеком.

Для любителей литературы о животных.

---

Легко сказать! Прежде-то надо забраться под это широкое, как бочка, глянцевитое брюхо и воткнуть иглу в нужный участочек кожи — и все это в непосредственной близости от чудовищных копыт. Мысль не из приятных.

Но я заставил себя думать о простом и необходимом — о ведре с горячей водой, о мыле и полотенце. И мне нужен будет сильный помощник, чтобы наложить и держать закрутку. Я пошел к дому.

На мой стук никто не отозвался. Я постучал еще раз. Опять ничего. По-видимому, дома никого нет. И как-то само собой стало ясно, что операцию придется отложить до другого раза. Мне и в голову не пришло заглянуть в сараи или поискать кого-нибудь в поле.

Резвым галопом я ринулся к машине, развернулся так, что завизжали покрышки, и умчался со двора.

— Никого не было дома? — удивился Зигфрид. — Чертовски странно! Я был уверен, что они ждут вас именно сегодня. Ну да ничего, Джеймс. Смотрите, как вам удобнее. Позвоните им и договоритесь, но лучше не откладывать.

Почему-то жеребца оказалось очень легко выкинуть из головы: дни переходили в недели, а я о нем и не вспоминал. За исключением того времени, когда я был не властен над собой. Каждую ночь он по меньшей мере один раз громовым галопом вторгался в мои сны, раздувая ноздри и встряхивая гривой, и у меня появилась прискорбная привычка просыпаться в пять утра и немедленно начинать его оперировать. И до завтрака я успевал удалить эту проклятую опухоль раз двадцать.

Я уговаривал себя, что будет куда легче, если я назначу день и покончу с этим делом. Да и чего я, собственно, жду? Возможно, во мне жила подсознательная надежда, что если я буду тянуть, то откуда-то явится неожиданное спасение. Вдруг опухоль сама отвалится, или сойдет на нет, или жеребец возьмет да и сдохнет?

Конечно, можно было бы переложить операцию на Зигфрида — он превосходно управлялся с лошадьми, — но я и без того почти утратил веру в себя.

Мои сомнения разрешились в одно прекрасное утро, когда раздался телефонный звонок. Это оказался мистер Уилкинсон. Он не был в претензии на столь длительную отсрочку, но дал ясно понять, что больше ждать никак не может.

— Видите ли, молодой человек, я хочу продать конягу, но кто же его купит с эдакой штукой, верно?

Привычный перестук инструментов на подносе у меня за спиной по пути на ферму Уилкинсона действовал на меня особенно угнетающе: слишком уж живо напоминал он о том первом разе, когда я всю дорогу гадал, что меня ожидает. Теперь-то я это знал!

Вылезая из машины, я словно стал бестелесным, и ноги мои как бы ступали по воздуху. Меня приветствовал гулкий грохот. Из закрытого стойла доносилось то же злобное ржание и тот же сокрушительный стук копыт. Навстречу мне вышел фермер, и я попытался искривить онемевшие губы в подобие улыбки.

— Мои ребята надевают на него уздечку, — начал он, но его слова заглушил яростный визг в стойле и два могучих удара в деревянную стенку. Во рту у меня пересохло.

Шум приближался. Затем двери конюшни распахнулись и огромный жеребец вылетел во двор, волоча двух дюжих парней, повисших на уздечке. Булыжник выбивал искры из гвоздей в их подошвах, но им никак не удавалось остановить жеребца, который метался из стороны в сторону. Мне казалось, что я ощущаю, как дрожит земля под его копытами.

В конце концов после долгого маневрирования парни прижали жеребца правым боком к сараю. Один надел на его верхнюю губу закрутку и умело затянул ее, второй крепко ухватил уздечку и повернулся ко мне:

— Все готово, сэр.

Я проколол резиновую пробку пузырька с кокаином, оттянул поршень шприца и следил за тем, как прозрачная жидкость наполняет стеклянный цилиндр. Семь… восемь… десять кубиков. Если мне удастся вогнать их, остальное будет просто. Но руки у меня дрожали.

Я пошел к жеребцу с таким ощущением, словно смотрю кинофильм. Это же не я иду, и вообще все нереально. Обращенный ко мне левый глаз наливался яростью, а я поднял левую руку, положил ее на могучую шею и провел ладонью по глянцевитому подергивающемуся боку и дальше по животу, пока не ухватил опухоль. Вот я сжал ее, почувствовал под пальцами ее твердые бугры и легонько потянул вниз, растягивая коричневую кожу ножки. Вот сюда и введу, очень удобные складки. Все идет не так уж плохо. Жеребец прижал уши и предостерегающе фыркнул.

Я сделал глубокий вдох, правой рукой поднял шприц, приставил иглу к коже и вонзил.

Удар копытом был молниеносен — сначала я почувствовал только изумление, что такое большое животное способно двигаться столь быстро. Нога лягнула вбок — я даже не успел ее увидеть, — копыто впечаталось в мое правое бедро с внутренней стороны, и меня закрутило волчком. Я повалился на землю и замер, ощущая только странное онемение во всем теле. Потом я пошевелился, и ногу пронзила острая боль.

Когда я открыл глаза, надо мной наклонялся мистер Уилкинсон.

— Как вы, ничего, мистер Хэрриот? — В его голосе слышалась тревога.

— Да нет, плохо. — Меня удивило, насколько просто и деловито я это сказал, но еще более странным было блаженное душевное спокойствие, которое я испытывал впервые за несколько недель. Я нисколько не волновался и чувствовал себя хозяином положения.

— Боюсь, что плохо, мистер Уилкинсон. Лучше уведите лошадь назад в стойло… Попробуем еще на днях. И если вас не затруднит, позвоните, пожалуйста, мистеру Фарнону, чтобы он приехал за мной. Мне кажется, машину вести я не смогу.

Кость осталась цела, но на месте ушиба образовалась огромная гематома, и вся нога расцветилась необыкновенными разводами — от нежно-оранжевых до угольно-черных. Я все еще прихрамывал, как старый инвалид, когда две недели спустя мы с Зигфридом и целой армией помощников отправились на ферму Уилкинсона, связали жеребца, усыпили его хлороформом и удалили эту небольшую опухоль.

У меня на бедре сохранилась вмятина — напоминание об этом дне. Но нет худа без добра: я убедился, что у страха глаза велики, и с тех пор работа с лошадьми никогда уже меня так сильно не пугала.

15

В первый раз я увидел Фина Колверта на улице перед нашей приемной. Я беседовал с бригадиром Джулианом Куттс-Брауном о его охотничьих собаках. Бригадир был вылитый английский аристократ с театральных подмостков: очень длинный, сутуловатый, с орлиным носом и высоким тягучим голосом. Пока он говорил, между его губами просачивались струйки дыма от тонкой сигары.

Я обернулся на стук тяжелых сапог по тротуару. К нам быстро приближался дюжий мужчина: пальцы засунуты за подтяжки, обтрепанная куртка расстегнута и открывает широкое выпуклое пространство рубашки без ворота, из-под засаленной кепки свисает бахрома седеющих волос. Он широко улыбался неведомо кому и что-то энергично напевал.

Бригадир бросил на него быстрый взгляд и холодно буркнул:

— Доброе утро, Колверт.

Финеас откинул голову с приятным удивлением:

— Эгей, Чарли, как поживаешь? — крикнул он.

У бригадира был такой вид, будто он выпил залпом большую кружку уксуса. Дрожащей рукой он вытащил сигару изо рта и уставился на быстро удаляющуюся спину.

— Наглый тип! — проворчал он.

Глядя на Фина, вы ни за что не догадались бы, что перед вами зажиточный фермер. Меня вызвали к нему на следующей неделе, и я с большим удивлением увидел отличный дом и крепкие хозяйственные постройки, а на лугу — стадо породистых молочных коров. Его я услышал еще в машине.

— Эге-гей! Это кто же к нам приехал? Новый доктор? Значит, поучимся! — Пальцы у него были все так же заложены за подтяжки, и ухмылялся он до ушей.

— Моя фамилия Хэрриот, — сказал я.

— Вот, значит, как? — Фин осмотрел меня, склонив голову набок, а потом оглянулся на трех молодых парней. — А улыбка у него приятная, ребята. Сразу видать, Счастливчик Гарри. — Он повернулся и пошел через двор. — Ну-ка идемте, поглядим, что он умеет. В телятах разбираетесь? А то они у меня тут что-то занедужили.

Я последовал за ним в телятник с тайной надеждой, что мне удастся произвести впечатление — например, с помощью новых препаратов и вакцин, которые я захватил с собой. На этой ферме требовалось что-то очень и очень эффектное.

Телят было шесть, крупных годовичков, и трое вели себя странно: бродили по стойлу, словно слепые, скрежетали зубами, а изо рта у них текла пена. У меня на глазах один пошел прямо на стену и остался стоять, упершись мордой в камень.

Фин в углу словно бы с полным равнодушием напевал себе под нос. Когда я вынул из футляра термометр, он пустился в громогласные рассуждения:

— И что же это он делает? Ага, вон оно что! Хвост, хвост задери!

За полминуты, которые термометр остается в прямой кишке животного, мне обычно приходится обдумать очень многое, но на этот раз я мог не мучиться с диагнозом — слепота говорила сама за себя. Я принялся рассматривать стены телятника. Было темно, и я чуть не тыкался носом в камни.