Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых

• Название: О всех созданиях – больших и малых
• Автор: Джеймс Хэрриот
• Жанр: Домашние животные
• Год: 1987

Научно-художественная книга английского писателя, содержащая отдельные главы из его книг "О всех созданиях — больших и малых" и "О всем разумном и удивительном". С любовью и юмором автор, ветеринарный врач по специальности, рассказывает о домашних животных, их взаимоотношениях с человеком.

Для любителей литературы о животных.

---

Ученый джентльмен горячо восхвалял прогресс ветеринарной науки и заверял фермеров, что теперь их скотину будут лечить совсем как людей, используя новейшие медикаменты и процедуры.

И Фин не выдержал. Вскочив на ноги, он перебил лектора:

— Ерунду вы говорите, вот что! В Дарроуби, есть молодой ветеринар, только из Колледжа, и, по какой причине его ни вызовешь, он все едино лечит только горькой солью да холодной водой!

16

Корова полковника Меррика умудрилась проглотить проволоку именно в то время, когда Зигфрида в очередной раз охватила неуемная жажда идеала. А полковник Меррик к тому же был его приятелем, что только усугубило ситуацию. Когда на Зигфрида находил такой стих, туго приходилось всем. Стоило ему прочесть новейший труд по ветеринарии или посмотреть фильм, демонстрировавший ту или иную методику, как он исполнялся боевого духа и начинал требовать от присмиревших домашних, чтобы они взялись за ум и работали над собой. На какой-то срок он оставался весь во власти стремления к совершенству.

— Мы должны проводить операции на фермах с должным профессионализмом. Нашарили в сумке какие попало инструменты и давай кромсать животное! Ну куда это годится? Необходима чистота, даже стерильность, когда возможно, и, конечно, строжайшее соблюдение методик.

А потому он возликовал, обнаружив у полковничьей коровы травматический ретикулит.[12]

— Ну мы покажем старине Губерту, как это делается! Он никогда не забудет, что такое подлинно научная ветеринарная хирургия!

На нас с Тристаном была возложена роль ассистентов, и наше прибытие на ферму, бесспорно, отличалось немалой внушительностью. Процессию возглавлял Зигфрид, выглядевший весьма щегольски в новехоньком твидовом пиджаке, которым он очень гордился. Со светской непринужденностью он пожал руку полковнику, и тот добродушно осведомился:

— Так вы собираетесь оперировать мою корову? Извлечь проволоку? Я был бы рад посмотреть, если вы позволите.

— Ну, разумеется, Губерт. Разумеется. Вы убедитесь, что это крайне интересно.

В коровнике нам с Тристаном пришлось повозиться. Мы поставили около коровы стол, а на нем разложили новые металлические лотки с аккуратными рядами сверкающих стерилизованных инструментов. Скальпели, пинцеты, зонды, корнцанги, шприцы, иглы, кетгут и шелковые нитки в стеклянных банках, рулоны ваты, пузырьки со спиртом и прочими антисептическими средствами.

Зигфрид распоряжался, счастливый, как мальчишка. У него были чудесные руки, и всегда стоило посмотреть, как он оперирует. Я без труда читал его мысли. Это, думал он, будет образцово-показательная операция.

Когда все наконец было устроено по его вкусу, он снял пиджак и облачился в ослепительно белый халат. Пиджак он вручил Тристану, но тут же гневно возопил:

— Да не бросай ты его на бочку с отрубями! Ну-ка дай его мне. Я найду для него безопасное место! — Он с нежностью почистил новый пиджак и осторожно повесил его на вбитый в стену гвоздь.

Тем временем я выбрил и обработал спиртом нужный участок на боку коровы, и все было готово для местной анестезии. Зигфрид взял шприц и быстро обезболил участок.

— Вот тут мы сделаем разрез, Губерт. Надеюсь, у вас крепкие нервы.

— Ну, мне не раз приходилось видеть кровь. Не беспокойтесь, в обморок я не хлопнусь! — Полковник широко улыбнулся.

Уверенным ударом скальпеля Зигфрид рассек кожу, затем мышцы и наконец осторожно и точно разрезал поблескивающую брюшину. Открылась гладкая стенка рубца (так называется первый отдел желудка).

Зигфрид взял другой скальпель и примерился, где лучше сделать разрез. Он уже поднял его, но тут стенка рубца неожиданно выпятилась.

— Странно! — пробормотал он. — Возможно, скопление газов, — и, невозмутимо задвинув мягким движением протуберанец обратно, снова занес скальпель. Но едва он отнял ладонь, как рубец вылез наружу — розовое полушарие величиной побольше футбольного мяча. Зигфрид затолкал его обратно, но рубец тут же выскочил снова, раздувшись до поразительной величины. Теперь Зигфрид вынужден был пустить в ход обе ладони, и только тогда ему удалось вернуть желудок на положенное ему место. Несколько секунд он простоял, держа руки внутри коровы и тяжело дыша. На лбу у него выступили капли пота.

Затем он очень осторожно вынул руки. Ничего не произошло. По-видимому, все обошлось. Зигфрид снова потянулся за скальпелем, и тут рубец, словно живой, опять выпрыгнул наружу. Впечатление было такое, будто из разреза вылез весь желудок — скользкий блестящий ком, который расширялся и вздувался, пока не поднялся до уровня его глаз.

Зигфрид уже не пытался изображать невозмутимость: обхватив ком обеими руками и отчаянно напрягая все силы, он давил на него, чтобы отжать вниз. Я кинулся к нему на помощь и услышал его хриплый шепот:

— Что же это такое, черт подери?

Он явно опасался, что этот пульсирующий орган был какой-то неведомой ему частью коровьего организма.

Мы молча отжимали ком вниз, пока он почти весь не вошел в разрез. Полковник внимательно следил за нами. Он никак не ожидал, что операция окажется настолько интересной. Его брови чуть-чуть поднялись.

— Наверное, газы, — пропыхтел Зигфрид. — Передайте мне скальпель и посторонитесь.

Он вонзил скальпель в рубец и резко дернул вниз. Я был очень рад, что посторонился. Из разреза вырвалась струя полужидкого содержимого желудка — зеленовато-бурый вонючий фонтан, взметнувшийся из недр коровы так, словно там заработал невидимый насос.

Струя ударила прямо в лицо Зигфрида, который не мог отпустить рубец, иначе он провалился бы в брюшную полость и загрязнил ее. Его ладони лежали по сторонам разреза, и он стойко сохранял свою позицию, а мерзкая жижа лилась ему на волосы, стекала за шиворот, пятнала белоснежный халат.

Иногда гнусная струя взметывалась и подло орошала все вокруг. Почти сразу лотки со сверкающими инструментами были полностью залиты. Аккуратные ряды тампонов, стерильные рулончики ваты исчезли бесследно, но и это еще было не все: особенно дальнобойная порция щедро забрызгала новый пиджак, висевший на стене. Лицо Зигфрида было настолько залеплено, что я не мог рассмотреть его выражения, но его глаза выразили в этот момент глубочайшую муку.

Брови полковника тем временем поднялись до предела, челюсть отвисла, и он смотрел на эту сцену в полном ошеломлении. Зигфрид, все еще упрямо не разжимавший рук, занимал в ней центральное место и неколебимо стоял посредине зловонной лужи, доходившей до половины его резиновых сапог. Он словно сошел с иллюстрации, изображающей островитян Тихого океана: волосы подсыхали жесткими завитками, на коричневом лице сверкали белки глаз.

Затем струя спала и на пол стекли последние капли. Теперь я мог раздвинуть края разреза, Зигфрид ввел в него руку и ощупью прошел в сетку. Я глядел на него, пока он шарил по напоминающей соты внутренней поверхности этого отдела коровьего желудка, почти прижатого к диафрагме. Зигфрид удовлетворенно крякнул, и я понял, что он нащупал проволоку. Несколько секунд спустя она была извлечена.

Тристан тем временем лихорадочно отыскивал и отмывал банки с кетгутом и нитками, так что разрез в рубце удалось быстро зашить. Героическая стойкость Зигфрида была вознаграждена: дело обошлось без загрязнения брюшины.

Он молча и быстро сшил мышцы, наложил швы на кожу, а затем обработал рану. Все выглядело отлично. Корова сохраняла полную невозмутимость. Благодаря анестезии она даже не заметила титанической борьбы, которую мы вели с ее внутренностями. Более того, избавленная от проволоки, она, казалось, уже почувствовала себя лучше.

Уборка потребовала немало времени; особенно трудно оказалось придать презентабельный вид Зигфриду. Мы усердно лили на него ведра воды, а он скорбно чистил щепочкой свой пиджак. Толку от этого не было никакого.

Полковник сердечно его благодарил.

— Идемте в дом, дорогой мой. Идемте, выпьем! — Но в его голосе чувствовалось некоторое напряжение, и он благоразумно не подходил к своему приятелю ближе чем на пять шагов.

Зигфрид накинул на плечи погубленный пиджак.

— Нет, Губерт, спасибо. Вы очень любезны, но нам, к сожалению, пора. — Мы вышли из коровника, и он добавил: — Я думаю, день-два и ваша корова начнет есть нормально. Недели через две я заеду снять швы.

В тесноте машины нам с Тристаном некуда было отодвинуться. Мы высунулись в окна, но легче нам от этого не стало.

Мили две Зигфрид хранил молчание, потом он посмотрел на меня, и его полосатое лицо расплылось в улыбке. Твердости духа ему было не занимать стать.

— В нашей профессии, мальчики, никогда не знаешь, что тебя поджидает за поворотом, но вы вот о чем поразмыслите: операция-то удалась!

17

На этот раз Трики по-настоящему меня встревожил. Увидев его на улице с хозяйкой, я остановил машину, и от его вида мне стало нехорошо. Он очень разжирел и был теперь похож на колбасу с четырьмя лапками по углам. Из покрасневших глаз катились слезы. Высунув язык, он тяжело дышал.