Владимир Зворыкин Зворыкин - Мемуары изобретателя телевидения

• Название: Мемуары изобретателя телевидения
• Автор: Владимир Зворыкин Зворыкин
• Жанр: Биографии и Мемуары

„Подарок американскому континенту“ – так сказал о Владимире Козьмиче Зворыкине его коллега по работе в области электроники. Основания к тому, чтобы присвоить эмигранту из России столь пышное определение, безусловно, были. Зворыкину принадлежит изобретение „чуда XX века“ – электронного телевидения. Его новаторские идеи были использованы также при создании электронных микроскопов, фотоэлектронных умножителей и электронно-оптических преобразователей, разнообразных приборов медицинской электроники – от миниатюрных „радиопилюль“ до читающего телевизионного устройства для слепых.

---

Когда я, наконец, добрался домой, тётя встретила меня как героя. Как ни странно, через несколько лет, во время Первой мировой войны, этот незадачливый опыт вождения сочли достаточным, чтобы направить меня инструктором в школу военных шофёров.

Петербург, первые опыты и Европа 1906-1914

Прибыв в Петербург, Зворыкин отправился сдавать экзамены на инженерный факультет Технологического института. В тот год конкурс был особенно высок – десять человек на место. Зворыкин показал хорошие результаты, но попал лишь во «второй приёмный список» (или, пользуясь современной терминологией, в «лист ожидания»). Это означало, что в случае, если кто-либо из принятых студентов по каким-то причинам не сможет приступить к занятиям, Зворыкину будет предложено занять его место. Сочтя, что шансы на такой исход невелики, Зворыкин подал заявление на физический факультет Санкт-Петербургского университета, куда вскоре и был зачислен без экзаменов как обладатель диплома с отличием. По его словам, первая же лекция, которую читал знаменитый в те годы профессор Хвольсон[6], произвела на него столь сильное впечатление, что он решил посвятить себя изучению физики. Тут вмешалась судьба в лице строгого Козьмы Зворыкина, который считал, что сыну необходима «практическая» профессия инженера, а ею можно овладеть только в Технологическом институте. Зворыкин-старший был настолько обеспокоен самовольным выбором Владимира, что отправился в Петербург лично уладить дело. По странному стечению обстоятельств, пока он был в пути, Владимир получил уведомление из Технологического института о том, что место для него освободилось и он может приступить к занятиям. Как вспоминал впоследствии Зворыкин, по приезде отцу оставалось только заказать сыну мундир студента императорского Технологического института, чтобы у него и мысли не возникло о возможности возвращения на физический факультет.

Революция 1905 года была подавлена, но страна пришла в движение. На лозунг «идти в народ», нести идеи свободы в массы особенно горячо откликнулась молодёжь. Студенты Технологического института находились на переднем крае борьбы. Не успел я начать учёбу, как была объявлена студенческая забастовка, и занятия временно прекратились. Насколько помню, бастовали из-за ареста участников одной из многочисленных тогда мирных демонстраций, в числе которых оказались несколько наших студентов. Мы забаррикадировались в здании института, заявив, что не выйдем оттуда, покуда всех арестованных не освободят. На требование полиции разойтись мы ответили отказом, и здание оцепили солдаты. В аудиториях и лекционных залах царила анархия: шли бесконечные, лишённые всякого порядка собрания, все старались перекричать друг друга, выдвигали ультиматумы правительству. Знай мой отец, каким будет моё «боевое крещение» в Технологическом институте, он бы, наверное, не настаивал на моём переходе туда из университета. Хаос продолжался почти неделю. Полиция рассчитывала взять нас измором, но это не удалось: несмотря на осаду, студенты из других институтов доставляли нам еду по крышам соседних зданий. В итоге власти пошли на уступки, и порядок был восстановлен.

Уже в первые дни осады я познакомился с двумя молодыми людьми, которые вскоре стали моими ближайшими друзьями. Их звали Константин Барский и Александр Бомзе. Они прибыли в Петербург из противоположных концов страны (Константин – с Урала, а Александр – с юга России), и, возможно, поэтому трудно было найти два более несхожих характера. Оба необычайно талантливые, даже блестящие, но Константин взрывной, шумный, непредсказуемый, а Александр – спокойный и рассудительный. Константин ни в чём не знал меры: мог не спать сутками, решая какую-нибудь математическую задачу, а если уж уходил в загул, то напивался до беспамятства. Нам с Александром не раз случалось уносить его домой на руках с очередной студенческой попойки. Жизнь Константина оборвалась рано: он погиб на фронте в самом начале Первой мировой войны.

Александра отличало поразительное усердие. Если ему не давался какой-то опыт, он продолжал пробовать и так, и эдак, и не отступался, покуда не находил решения. Мне не была свойственна такая усидчивость: если сразу чего-то не добивался – бросал. Но глядя на Александра, старался выработать в себе внутреннюю дисциплину и терпение, без которых успех в экспериментальных исследованиях попросту невозможен.

Александр часто гостил у нас в Муроме во время летних каникул, и мои родители необычайно привязались к нему, относились как к сыну. По окончании института он стал весьма успешным инженером.

График институтских занятий был предельно насыщенным, и поначалу я с головой ушёл в учёбу. Постепенно, однако, круг моих интересов расширился – во многом под влиянием Константина и Александра, мечтавших о политических преобразованиях в стране. Втроём мы стали знакомиться с деятельностью различных партий, ходили на собрания и сходки (порой подпольные), вели пропагандистскую деятельность среди рабочих, посещали митинги на заводах. В то время в этом не было ничего необычного: интеллигенция и студенчество принимали самое активное участие в политической жизни страны, причём не только в крупных городах, но даже в таких захолустных, как Муром. Не стали исключением и некоторые из моих сестёр и двоюродных братьев.

Наиболее искушёнными в политике были, конечно, студенты старших курсов, а мы, первокурсники, выполняли, в основном, функции посыльных. Помню, как однажды мне поручили взять в одной из институтских лабораторий тяжёлый свёрток и отнести его на чью-то квартиру. Меня предупредили, что нужно быть очень осторожным, не попадаться на глаза полицейским и не отвечать ни на какие вопросы, если задержат. По дороге я не на шутку разволновался, решив, что стал участником настоящего заговора, поэтому шёл, беспрестанно оглядываясь по сторонам. Вход в нужный подъезд оказался со двора. Подходя, я заметил, что у ворот, ведущих во двор, толпятся зеваки. Это меня насторожило. Поравнявшись с воротами, я увидел, как в полицейскую карету, стоящую во дворе, заталкивают человека в наручниках. Окольными путями почти бегом я вернулся в институт. Позднее мне стало известно, что полицейские произвели обыск в той квартире, куда я направлялся. Они заранее знали, что там должен оказаться доверенный мне пакет. Это могло означать только одно: среди нас был либо стукач, либо провокатор. С той поры под разными предлогами отказывался от подобных поручений.

В тот период аресты для студентов стали почти такой же обыденностью, как экзамены. (Правда, аресты случались чаще.) За годы обучения каждый из нас хоть раз, да побывал в тюрьме. Некоторых арестовывали многократно, а иным и вовсе сломали жизнь, сослав в Сибирь или на каторгу. Меня задержали только однажды за распространение листовок, призывавших рабочих принимать участие в выборах во Вторую Государственную Думу. Две недели, проведённые в тюрьме, лишь с очень большой натяжкой можно нажать наказанием. Во-первых, подобралась приятная компания (со мной в камере сидело ещё несколько студентов), а во-вторых, нас все считали героями. Мы каждый день получали письма «с воли», которые нам приносила очередная «невеста». (Девушки выдавали себя за «невест», чтобы получить свидание.) По моей просьбе мне принесли бумагу, перо и чернила, благодаря чему я мог продолжать переписку с родителями, требовавшими от меня еженедельных отчётов. Про окружающую обстановку я, конечно же, умолчал, и родители так никогда и не узнали, что их сын был арестантом.

С политической деятельностью связано и моё первое серьёзное разочарование. Довольно скоро у меня стало возникать ощущение, что иные из лидеров студенческого движения, чьи вдохновенные речи мы с увлечением слушали на собраниях, в повседневной жизни отнюдь не такие идеалисты, какими выставляют себя с трибуны. Но по-настоящему я впервые задумался об этом после случая, о котором хочу рассказать.

Когда я учился на втором курсе, ко мне подошёл один из лидеров студенческого движения с просьбой (фактически – распоряжением) помочь его сокурснику Б. с чертежами. Проблема заключалась в следующем: Б. оставалось до выпуска меньше года, но полиция подозревала его в связях с подпольными организациями. Со дня на день ему угрожал арест, и, чтобы его избежать, Б. хотел как можно скорее выехать за границу. Но выехать до выпускных экзаменов означало остаться без диплома, а этого он допустить не мог. Единственный выход – сдать экзамены досрочно, для чего требовалось в короткий срок завершить те чертежи, над которыми выпускники обычно работают в течение всего года. Я согласился помочь и следующие несколько дней практически не отходил от чертёжной доски. (Надо ли говорить, что ни о какой денежной компенсации за мой труд речи, естественно, не шло.) Когда я заканчивал последнее задание, в аудиторию заглянул кто-то из представителей администрации института и попросил подняться в актовый зал на экстренное студенческое собрание. Оказалось, что ректору стало известно о случаях, когда некоторые студенты платили своим нуждающимся сокурсникам, чтобы те выполняли за них чертежи. Ректор назвал эту практику порочной и недопустимой и попросил студентов высказать своё отношение поданному вопросу. К моему немалому удивлению, первым на трибуну поднялся Б. Он разразился пламенной и гневной тирадой, клеймя безнравственных «детей богатеев», которые только и умеют, что «выезжать на чужом горбу». Меня возмутили не слова, а то, что их с такой страстью произносил человек, который не просто сам собирался «выехать на чужом горбу», но ещё и бесплатно.