Шарль Эннеберг - «Если», 1993 № 05-06

• Название: «Если», 1993 № 05-06
• Автор: Шарль Эннеберг
• Издательство: газета "Московские новости", Издательский Дом "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 0136-0140

ЖУРНАЛ ФАНТАСТИКИ И ФУТУРОЛОГИИСодержание:

Шарль Эннеберг. Лунные ловцы на Реке Времени.

Мариам Салганик. Откровение с Востока.

Джеймс Баллард. Похищенный Леонардо.

Александр Мень. Апокриф.

Эдвард Дансени. Чудесное окно.

Урсула Ле Гуин. Вымышленное путешествие.

Степан Киселев. Назову тебя Кладбищенской Земляникой.

Генри Каттнер. Долина Пламени, повесть

Айвен Сандерсон. Не торопись прощаться с динозавром.

Роберт Шекли. Вторжение на рассвете.

Сергей Ениколопов. Последний аргумент?

Ирина Тогоева. «Суть воображения — правда».

---

А из наших современников это, видимо, понимают лишь тюремщики и дети. В нацистских концентрационных лагерях и лагерях ГУЛАГа у человека первым делом отнимали имя, присваивая ему безликий порядковый номер — личность погибала задолго до физической смерти человека. И трехлетний мальчик, убежденный в том, что собака непременно замяукает, если ее назвать кошкой, стоит ближе к пониманию природы Имени, чем детский психолог, спрашивающий ребенка об этом и исповедующий совсем иную веру, его кредо точнее всего воплощено в пошлой, но весьма расхожей фразе: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь». Для него имя — условность, которую, как модный галстук, можно менять под цвет носков или рубашки.

ИМЕНА ИСХОДИЛИ ОТ БОГА

или его приближенных: «И нарек человек (Адам) имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». (Быт., гл.2, ст. 20). И этот божественный акт наречения был унаследован мудрецами в познании мира: мыслить — считал Платон — это вспоминать общение человеческой души с Богом, в котором ей сообщались истинные имена вещей. Познание означало точное наречение. Природа человека или вещи открывалась в имени, открывалась усилием понимающего творения, и отголосок этого интеллектуального акта еще слышится в семантике имен: Эдип — Обладающий опухшими ступнями, Вритрахан — Убийца демона, Самуил — Услышанный богом, Авраам — Всевышний отец…

Наречение человека — это всегда его понимание Другим. И здесь три важных аспекта. Во- первых, имя «приходит со стороны» — самозванство почти у всех народов считалось тяжелейшим грехом, и только отразившись своими качествами в глазах Другого, человек обретал имя. Во-вторых, понимание человеческой сущности — далеко не всегда благо для человека, Другой может оказаться в равной мере как ком,поэтому-то в древних культурах и было так распространено учение о тайных именах: открывший тайное имя человека, согласно представлениям халдеев и египетских жрецов, обретал власть над ним. И, наконец, природа человеческая, в отличие от природы вещей, изменчива. Только смерть делает нашу жизнь судьбой. Но если это так, то и имя, данное мне Другим, грозит превратить меня в камень: «Под взглядом Другого я каменею, словно под взглядом Медузы Горгоны», — считал Жан-Поль Сартр и именно поэтому он утверждал: «Ад — это другой». И в культурах, чувствительных к метафизической природе имени, в культурах, в которых еще отсутствовала полицейско-регистрационная функция имени, человеку предоставлялась возможность обрести новое имя. Совсем не случайно и не по прихоти фантазии китайский поэт Ван Вэй имел около тридцати имен. И не примитивностью культуры североамериканских индейцев объясняется их традиция менять имя в зависимости от того, как прожил человек тот или иной фрагмент своей жизни: имя, например, обреталось в бою с врагами, и молодой воин, совершивший подвиг, мог из Толстого Бобра стать Ястребиным Когтем, а струсивший — Заячьим Хвостом. Таким образом совершалась как бы прижизненная реинкарнация, душа отбрасывала телесную оболочку старого имени, обретая иную форму.

ОТОРВАННЫЕ ОТ МИФОЛОГИЧЕСКИХ КОРНЕЙ

и не подозревающие о тайных учениях древних, не совершаем ли мы жреческие манипуляции, когда актом понимания наших ближних мы даем им новые имена, не довольствуясь их паспортными данными. Что нам сейчас говорят все эти Александры, Сергеи, Марии, Ольги? Подходя к ним ближе, понимая их своей любовью, презрением, восторгом или ненавистью, мы называем их истинными именами. Я зову женщину Кладбищенской Земляникой (помните ахматовское: «Вкуснее и слаще нет кладбищенской земляники»?), потому что я так ее понял: можно любоваться ее красотой, но нельзя без содрогания поднести к губам. Говорю: Дедушка — о начальнике, Козел — о враге, Комсомолец — о соседе по лестничной клетке, который, возможно, никакого отношения не имел к этой организации, но я его так понял и, пока не придет иное понимание, он так будет именоваться.

Главное в имени точность, и те, кто помнит, как в детстве клички либо точно приклеивались к ровесникам, либо никак к ним не подходили, поймет, о чем речь. Называние вещей своими именами — непременное условие достойного существования не только отдельного человека, но и общества, страны, цивилизации.

Когда в культуре ослабевает творческая потенция наречения, когда на место Имен Собственных претендуют слова-ублюдки — умирают народы. И наоборот, нация жизнеспособна, когда в ней сильна интеллигенция (поверенные провидения), осознавшая свою цель, свою историческую миссию в точном и мужественном назывании вещей своими именами.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ — АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ КУЛЬТУРЫ

и сторожевые псы ее языка. Когда она слабеет — народ искушает дьявол, подсовывающий ему лже-имена, сквозь которые нельзя ни отчетливо рассмотреть мир, ни быть сопричастным ему. Роль дьявола в XX веке играет массовая идеология. Это она заклинала: «Уничтожение кулачества, как класса», — и словно оглохли несколько поколений русских людей, не способных расслышать сквозь эту тарабарщину ни плача крестьянских детей, ни заполошного вопля баб, расстающихся со своими кормильцами. И нужен был яростный талант Александра Солженицына, назвавшего вещи своими именами (геноцид, массовый террор) и вернувшего народу способность воспринимать мир таким, каков он есть. И нужен был тихий голос Андрея Сахарова, чтобы все увидели кошмар и трагедию двух народов, спрятанные под внешне безобидной и даже благозвучной нашлепкой — «интернациональной помощью братскому афганскому народу».

А о чем мы говорим сегодня, произнося вслед за политиками: демократия, реформы, парламент, президентская республика? Это истинные имена или суррогаты?

Российская интеллигенция, позабыв, видимо, свою миссию, сама сегодня грешит политическими заклинаниями, и ведет ее не свет истины, а идолы рода. И снова я вспоминаю свой давний ночной кошмар: я хорошо знаком со всеми этими очаровательными дамами — демократия, реформы и проч. — а вот имена забыл. И, пока вспоминаю, они медленно исчезают в белесой дымке Ничто.

Ночные кошмары не так уж и страшны, если приходит утро. Если поднимается солнце и в его лучах все отчетливо видно.

«Не просто даются имена и животным и растениям, все обживается и очеловечивается, даже всякий камень обжитый имеет свое отдельное имя. Скажешь имя, и животное выходит из стада, а что из стада пришло, то имеет лицо отдельное, оттого что его вызвала из стада человеческая сила любви различающей, заложенная в имени. Будем же записывать имена деревень, животных, ручьев, камней, трав, и под каждым именем писать миф, быль или сказ, песенку и над всеми земными именами поставить святое имя Богородицы: это она прядет пряжу на всех зайцев, лисицу куниц. Все это нужно нам, чтобы не стать обезьянами и вызвать в себя силу на борьбу с ней. Эта сила у солнца называется светом, и свет солнца в душе человека есть любовь различающая. В согласии с солнцем, с любовью и светом мы можем войти так в природу, что возле муравейника скажем имя знакомого, и тот муравей отложит дела и на минуточку выбежит поздороваться»

Михаил Пришвин. «Мирская чаша».

Генри Каттнер Долина Пламени

ГЛАВА I Лицо девушки

Далеко в джунглях проревел зверь. О москитную сетку на окне билась большая, размером с летучую мышь, бабочка. И почти подсознательно, каким-то шестым чувством, Брайан Рафт уловил отдаленные низкие звуки барабанного боя. Здесь, на Ютахе, в долине великой Амазонки, барабаны нередко переговаривались друг с другом. Но на этот раз это не были обычные сигналы индейцев.

Рафт не принадлежал к числу людей с богатым воображением. Другое дело — Дэн Крэддок со своей верой в древних валлийских духов и призраков. Рафт был просто врачом, и в его маленькой больнице из сборных пластиковых секций, пропитанных запахом антисептики, происходило нечто странное с тех пор, как из джунглей стал доноситься этот низкий размеренный бой барабанов. Он не давал Рафту покоя.

Врачу есть чему удивляться, если сердце больного бьется в такт с барабанами, то быстрее, то медленнее, точно подстраиваясь под далекое эхо.

Огромная бабочка бесшумно билась о сетку. Крэддок склонился над стерилизатором, и седая голова, объятая клубами пара, делала его похожим на колдуна, который шепчет над котлом свои молитвы. Барабаны не смолкали. Рафт чувствовал, как и его собственное сердце отзывается на их бой.

Он взглянул на Крэддока, пытаясь не вспоминать те истории, которые ему поведал этот старик, — о своих дикарях-предках в Уэльсе и о том, во что они верили. Рафту иногда казалось, что Крэддок и сам верит во все это, или почти верит, особенно когда приложится к бутылке.