Юрий Хазанов - Мир и война

• Название: Мир и война
• Автор: Юрий Хазанов
• Жанр: Историческая проза

От автора: Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название «Знак Вирго», что означает «Знак Девы», под которым автор появился на свет.

Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал «Круги…», или (просто) «Это был я…» А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: «вспоминательно-прощально-покаянный роман».

---

В этом сравнении не кроется ничего плохого. Юрий по-своему даже любил Розу Семеновну, и она его тоже, они с удовольствием вели долгие разговоры о жизни и расходились удовлетворенные друг другом. И она была превосходной хозяйкой, радушной и гостеприимной, и совсем неглупой женщиной, но вот (беда очень многих) свое мнение считала неопровержимым, свои симпатии — бесспорными, свои слова и поступки — непререкаемыми. И уж если ей не понравился голос Павла и, скажем, то, что он носит не шляпу, а кепку, или наоборот, то уж все — своих позиций она не сдаст нипочем, пускай в остальном он безупречен и, как жена Цезаря, выше всех подозрений; и пусть он немыслимо любит ее дочь и даже неподражаемо умеет чинить примус и перебивать матрацы.

И тут мы снова упираемся в квартирную проблему, ставшую для более чем двухсот миллионов советских жителей совершенно неразрешимой. Ведь предположим на минуту, что Соня с Павлом могли жить отдельно от Розы Семеновны (фантастическое предположение!), тогда вся жизнь их семьи могла пойти совершенно по-иному и не была бы сейчас Соня так безумно одинока — глухая, больная; одна — с восемнадцатилетней кошкой Марфой…

В Москве Юрию удалось взять своего рода реванш за поражение под Полтавой. Собственно, произошло это не в Москве, а на даче в Сосновке, куда почти сразу поехал. Только зашел перед этим еще раз к Миле в Тверской-Ямской переулок и передал через соседей, что он за городом и пускай она, когда вернется, сразу приезжает в гости.

В ближайшее воскресенье Миля в самом деле приехала. Юрий видел, как она идет по Пушкинской, приближается к калитке в белой, как обычно, блузке (калитки не было, лишь пространство между столбами); и вот она уже рядом, он видит ее глаза: карие, лучистые, притягательные, которые говорят, нет, кричат вам: «Все вы, всё равно, хорошие, как бы ни притворялись, и я люблю вас всех! Знайте это!»

Но, конечно, были люди, которых Миля любила больше других. К ним, и не без оснований, Юрий причислял самого себя. И пользовался Милиной дружбо-любовью в корыстных целях. Нет, не для того, чтобы заполучить пачку ассигнаций или даровую выпивку и закуску (хотя закуска бывала, и очень вкусная — особенно «рыба-фиш» с хреном, которую мастерски готовила Милина мать); Юрина «корысть», его интерес заключались в другом: в полной раскованности и доверительности, что он чувствовал с Милей, в наслаждении, какое ему это доставляло и которое позднее он мог сравнить разве что с блаженством удачного соития. (Извини меня, Милька, за дурацкую аналогию. Знаю, ты ее не одобришь. Но она, по крайней мере, не умозрительна, как всякие там эпитеты вроде: прекрасный, изумительный, бесподобный — по отношению к состоянию человека.)

Миля была совершенно «своя в доску», женского начала Юрий тогда в ней почти не находил (разве что в общественный туалет входили в разные двери) и не задумывался над тем, что ей могло быть не совсем приятно подобное отношение. Она же, если это и так, ничем не проявляла своих ощущений, а была крайне терпима и снисходительна, чем невольно поощряла его вести себя еще более вольготно, то есть снимать со своей персоны многие естественные обязанности — проводить до дому, вовремя ответить на письмо, проявить интерес не только к своим, но и к ее делам… В ту пору (как, впрочем, и сейчас) Юрий куда больше брал, нежели давал. Причем получалось это не намеренно, а безотчетно, неосознанно. Во всяком случае, так он, положа руку на сердце, считает…

Миля вошла в калитку, окликнула Юрия. Голос ее производил почти то же впечатление, что и глаза, — глубокий, естественный, всегда приязненный; его интонации повторяли то, что говорил взгляд. Но Юрию было сейчас не до взглядов и интонаций: надо скорей расспросить, что про кого она знает, рассказать о Соне, утаив, конечно, свою минутную слабость по отношению к той, ну и узнать, как у Мили в юридическом, как сдала экзамены, каковы ее взаимоотношения с древним греком Платоном, ведь она, кажется, писала о нем доклад…

До Платона добраться не успели; в промежуток между столбами вошли новые гости: весьма приятная на вид молодая полноватая блондинка с чуть вздернутым носом — ну прямо Юрин идеал! — и коротко стриженный крупный широкоплечий мужчина, тоже ничего из себя.

Юрий совсем забыл — ведь мать говорила, что сегодня хотела приехать ее сослуживица Аля Попцова. Он много слышал об этой Але, но никогда не думал, что она так хороша собой и молода. Впрочем, все равно раза в полтора старше Юрия. Аля оказалась из тех, с кем легко и просто разговаривать: не надо выискивать темы, надолго замолкать с умным видом, натужно пытаться рассказывать анекдоты. Она сама вела беседу, в меру расспрашивала, в меру говорила о себе, о совместной работе с Надеждой Александровной. При этом больше всего, или так ему казалось, обращалась именно к нему и, говорила ли о службе, о погоде, о своем муже-летчике, глаза ее, встречаясь с глазами Юрия, говорили совсем другое. Или, опять-таки, ему мерещилось…

После обеда решили пойти погулять, и так получилось — то ли Миля помогала в это время мыть посуду, то ли просто отказалась, а мужа Али то ли пригласили, то ли нет, — но пошли они вдвоем, Аля и Юрий. Пошли далеко, в сторону водохранилища, которое почти уже закончили строить заключенные, так что вскоре их должны были перебросить на другие ударные стройки социализма.

И все время им, Але и Юрию, было о чем говорить, и он не чувствовал стесненности или скованности, хотя не выпил ни капли (потому что на стол не ставили), и ему не было скучно или тоскливо и не хотелось поскорей вернуться домой и засесть за книгу. Аля, рассказывая что-то, часто притрагивалась к юриной руке, к плечу, а когда перепрыгивали через ручей, продирались через заросли, он в свою очередь слегка подталкивал или придерживал ее за плечо, за локоть.

— Так мы в Москву с вами уйдем, — со смехом сказала Аля.

— Скорей, в Ярославль, — уточнил Юрий.

Они остановились, чтобы повернуть назад. Остановились, взглянули друг на друга, и Аля наклонилась к нему, она была немного выше, и поцеловала в губы. Легко и как-то нежно, как это могла бы сделать мать.

— Пойдем, что ты стоишь? — сказала она со вздохом, переходя на «ты».

На обратном пути разговор не очень клеился. Да и шли довольно быстро, потому что стало смеркаться. Юрий все время решал, что бы еще сказать, что сделать — ведь надо же что-то сделать. Аля иногда поворачивалась к нему, словно хотела произнести что-то важное, но говорила о пустяках.

Они вышли на опушку. Аля остановилась.

— Подожди, — сказала она чуть охрипшим голосом.

Так Юрия еще никто не целовал.

— Позвони и приезжай в гости… — Голос у нее все еще был такой, словно она внезапно простудилась.

На даче уже начали беспокоиться: все, кроме алиного мужа. Он даже еле голову повернул от какого-то журнала. А Юрий так страшился, что этот могучий летчик что-нибудь учудит: скандал на весь поселок или драку. Миля сказала, что ей пора, поздно уже. Произнесла обычным тоном, без тени обиды. Ее уговорили выпить со всеми чая, и потом гости уехали. Юрий заикнулся было, что проводит до станции, но они дружно отказались, и он не настаивал.

В гости к Але он через несколько дней поехал, хотя немного опасался ее мужа, даже надел военную форму — так спокойней. Но ничего страшного не случилось. Сначала они с Алей сидели у нее в комнате, она была очень мила и радушна, расспрашивала о Ленинграде, говорила хорошие слова о юриной матери — и совершенно не была похожа на ту Алю, в лесу: другое лицо, другие глаза, другой голос. Потом пили чай на кухне вместе с ее мужем, и снова Юрия расспрашивали про Ленинград, про его Академию, и он что-то рассказывал.

Больше никогда он Алю не видел. Много позднее от общих знакомых случайно узнал, что она несколько раз выходила замуж, у нее сын, который не оказывает ей никакого внимания, живет она одиноко, часто болеет. В общем, все в норме, рядовая судьба…

Еще через несколько дней Юрий уехал в Ленинград.

Начинался второй год его пребывания в Академии.

ГЛАВА III. Финляндия нападает на Советский Союз, а слушатель Академии Хазанов со второго захода теряет невинность. Любовные игрища

1

Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
Что нет любви…

Печальное утверждение звучало чуть не каждый день в клубе на 18-й Линии, но никто из танцевавших под эту и другие песни не обращал, конечно, никакого внимания на слова. Они были нужны, только если хотелось вспомнить и напеть мелодию…

Небольшой зал на втором этаже старинного особняка, принадлежащего когда-то одному из великих князей, набит разгоряченными телами в военной форме, в плохо сидящих пиджаках (это — те же тела, переодетые в гражданское), во всевозможных блузках и платьях (а это — боевые подруги со всех концов Ленинграда).