Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

• Название: Черняховского, 4-А
• Автор: Юрий Хазанов
• Жанр: Историческая проза

Продолжение романа «Лубянка, 23».

От автора: Это 5-я часть моего затянувшегося «романа с собственной жизнью». Как и предыдущие четыре части, она может иметь вполне самостоятельное значение и уже самим своим появлением начисто опровергает забавную, однако не лишенную справедливости опечатку, появившуюся ещё в предшествующей 4-й части, где на странице 157 скептически настроенные работники типографии изменили всего одну букву, и, вместо слов «ваш покорный слуга», получилось «ваш покойный…» <…>

…Находясь в возрасте, который превосходит приличия и разумные пределы, я начал понимать, что вокруг меня появляются всё новые и новые поколения, для кого события и годы, о каких пишу, не намного ближе и понятней, чем время каких-нибудь Пунических войн между Римом и Карфагеном. И, значит, мне следует, пожалуй, уделять побольше внимания не только занимательному сюжету и копанию в людских душах, но и обстоятельствам времени и места действия.

---

Вот тут мать Гоши осмелилась возразить, а Гоша опять спросил:

— А как? У неё же нет белого халата…

И тогда Софья Власьевна сорвалась.

— Ребёнка подговорила надо мной измываться? Заодно с ними!.. Твоего в лечебнице уморили, а ты всё им задницу лижешь! Заступница! Уйди с глаз моих!

В бессильной ярости она опустила ложку в свою кастрюлю с наваристым супом, стоящим на огне, и брызнула в мать Гоши. Та успела закрыться рукой.

— Не смейте! — закричал Гоша и бросился на Софью Власьевну, держа перед собой мячик, как щит.

Соотношение масс было не в его пользу, но он сумел оттолкнуть её от всегда холодной плиты, на которой стояла батарея керосинок и примусов. Тогда она схватила железную палку, которой закладывали дверь на чёрный ход, а Гоша кинул в неё мячиком.

— Убивают! — завопила Софья Власьевна, размахивая палкой.

Палку у неё удалось отнять, но она, изловчившись, смела с чьего-то стола пустую кастрюлю и ударила. Метила в мать Гоши или в Фаню Соломоновну, однако удар пришёлся по голове Гоши, и он упал. Софья Власьевна побежала собирать свидетелей нападения на неё, остальные женщины нагнулись над мальчиком. Он быстро пришёл в себя, но говорил с трудом, голова кружилась. Все перепугались и вызвали врача из поликлиники. Софья Власьевна продолжала кричать в коридоре, что её чуть не убили, все они заодно, и врачиха эта… правильно про них по радио передают… Управа на них найдётся, у неё свидетели…

Врач поторопилась уйти, сказав, что надо бы в больницу, но Гоша, как услышал это слово, стал говорить, что у него всё прошло, хотя голова была какая-то не такая ещё несколько дней. А потом, и правда, прошло, но он так и не понял и всё хотел узнать, зачем, которые в белых халатах, убивают, и кого…

Соседи уговаривали мать Гоши написать жалобу, но та ответила, что не умеет. Вот если они сами напишут, она подпись поставит. Но они сказали, чернил у них нет, ручки тоже куда-то подевались — и все разошлись по своим комнатам.

А вскоре выяснилось, что никаких убийц в белых халатах в помине не было: они просто привиделись одной женщине в период её климакса… И в свете таких событий Софья Власьевна приутихла немного.

* * *

Ещё Гоша вспоминал, как уже лет пять спустя в пионерлагерь ездил на одну смену. Он не слишком хотел, ему и дома неплохо — с атласом мира: очень он любил географические карты просматривать, знал чуть не все столицы на свете — даже Вадуц и Тегусигальпу, но мать настаивала, и Фаня Соломоновна тоже говорила:

— Поезжай, Гоша, будешь там как сыр с маслом кататься. А мама получит здесь заслуженный себе отдых. А помимо… — Тут она поднимала указательный палец, округляла глаза и обращалась к его матери: — Вы слышали? Это же законченный ужас! В газетах пишут…

Газет мать Гоши отродясь не читала, но слышать, конечно, слышала, что скоро в городе начнётся всемирный фестиваль в защиту мира и приедет уйма иностранцев. А что иностранцы обычно с собой к нам привозят? На рынке и в магазине об этом много рассказывают: привозят они отравленную «жевачку» — это раз; отравленную коку и прочую колу — два; шариковые ручки (их только что начали выпускать за границей), да не простые ручки, а… как их… и не выговоришь… самовзрывающиеся. Это в подарок, для детей. А для взрослых тоже неплохие сувенирчики: например, отравленные сигареты с фильтром или стреляющие прямо в глаза спички. А ещё эти… стыдно сказать… презервативы. Которые навечно приклеиваются. А снять можно только путём полной ампутации.

Наслушавшись подобных разговоров, гошина мать и захотела отправить сына в пионерлагерь на время фестиваля: не хватает ему ещё этих отравлений — и так болезненный ребёнок.

И Гоша поехал. Природа ему в лагере очень понравилась: точно, как написано в учебнике по географии: рельеф равнинно-холмистый, леса — хвойно-широколиственные, почвы — дерново-подзолистые, суглинистые, климат — умеренно-континентальный. Чего ещё надо? Но больше всего ему, пожалуй, понравился вожатый их отряда Володя: классный парень — ни к кому не придирался, если кто без пионерского галстука, на линейку опоздает, или на политинформацию. Зато от него этой самой информации! О чём хочешь!.. Без Володи Гоша в жизни не узнал бы, что кусаются не все комары, а только их самки; не научился бы заваривать свежий ромашковый чай; не запомнил бы, что собаки различают примерно сто тридцать пять тысяч запахов; и, наверняка, не догадывался бы, что на свете существуют палиндрСмы. Это, например: «Кит — на море романтик», или «Не зело пурген негру полезен» — читай хоть так, хоть задом наперёд — всё одно… А как Володя географию знал! Получше самого Гоши!

В общем, с Володей они не скучали, и что ещё нравилось Гоше, о чём бы Володя ни говорил, что ни объяснял, у него не получалось, как в школе: «Учитель всегда прав!» «Садись или выходи за дверь!» И всё в таком роде. Такого человека и спросить про многое хочется — ребята и спрашивали. Даже кто-то — про «культ наличности» спросил: говорит, дома ему ничего отвечать не стали, только кричат…

Володя сначала рассмеялся, сказал, что «культ наличности» у всех на свете, наверно, есть и будет, пока деньги существуют, а вот «культ личности» — дело другое… Это, как бы вам объяснить…

И начал объяснять.

— Это когда про всё одно только мнение… одно сужденье. Про человека, книгу, событие историческое… поступок какой… Предположим, я говорю: вот ты, Федька Долин, лучший и талантливейший пацан нашей эпохи. Умнее тебя нет. Добрее — нет. Курносей — нет. Майка у тебя самая красивая в Европе. Трусы — самые красивые в Восточном полушарии. О кедах уж молчу…

— А если он, правда, такой? — спросила одна девочка и покраснела.

— Такие, — сказал Володя, — встречаются только в сказках. А живые люди одного цвета, по-моему, не бывают. Они и чёрные, и белые, и серо-буро-малиновые.

— И Пушкин? — начали его спрашивать.

— И Павлик Морозов?

— И Чапаев?

— Погодите, погодите… Конечно, у всех у них были и хорошие черты, и поступки и не слишком хорошие. А насчёт Морозова… Лично я думаю, что он вовсе не герой, а трагическая личность… Несчастный человек. Ведь герой это кто достоин подражания, а предать родного отца, как сделал Морозов… чему тут подражать. Это страшно.

— Но ведь отец враг! — закричали ребята.

— Но ведь он отец, — сказал Володя. — Вы можете спросить: что же надо было делать на месте Морозова? Смотреть, как отец ворует?.. Не знаю… Только не то, что сделал сын… Отец плохой? Уйди от него… накажи забвением… презрением. Но предать?

— А про культ? — вспомнил Гоша.

— Что про культ?

— Ну, ты начал объяснять, Володя.

— А культ… — Он опять призадумался. — Это когда в отдельном человеке, или целиком в стране видят одно только хорошее и кричат об этом на весь белый свет… Но такого не может быть. По законам природы…

— Это что ж получается… — заговорил Федька Долин.

— Вот так и получается. Я сказал только своё мнение. Думайте сами…

Володя, казалось, был растерян не меньше ребят…

В другой раз заговорили о мамонтах. Федька утверждал, что шерсть у них длиною аж до метра, но никто не верил, и тогда Володя сказал, у него в тумбочке последний номер «Науки и жизни», так как раз статья про мамонтов. Федька вызвался принести, побежал в комнатушку к Володе. Вернулся он нескоро, все уже позабыли, о чём спор, но, всё-таки, оказалось, что Федя прав: у взрослого мамонта остевые волосы, так было написано в журнале, чуть больше метра, и шерсть густая, даже на хоботе. А ростом не выше слона, вовсе не гигант какой-нибудь…

Позднее, когда остались одни, Федя сказал Гоше:

— Знаешь, чего я там видел? Сказать?

— Где?

— У Володи в тумбочке!

Первое, что пришло Гоше в голову: наверно, пакетики Федька нашёл с этими резинками, у которых название, вроде килек в томате. И ему стало стыдно за Володю.

— Нет, дурак, — сказал Федя. — Совсем не то… Ой, я даже не знал, что такое у нас печатают!

— Какое? — Гоша опять подумал о всяких непотребных подробностях человеческих взаимоотношений.

— Журнал там один… Да не «Наука и жизнь», другой совсем!

— «Огонёк»?

— Сам ты «Огонёк»! Такой… Не по-русски. А на обложке картинка… Знаешь, какая?

— Голая?

— Не голая, а наш Хрущёв! Только не фотография, какие везде висят, а как у нас на капиталистов… Карикатура. Вот!

— Врёшь. Это, наверно, президент американский.

— Что я, не знаю? Спорим!

— Надо у Володи спросить.

— Да ну! Я, выходит, у него рылся там… Неудобно…

Вскоре у них в лагере был родительский день, и к Гоше мать приезжала, а к Федьке — отец и мать, навезли всякой всячины. Вечером, после линейки, Федя сказал Гоше, прожёвывая домашнее печенье: