Павел щеглов - охранники и авантюристы

• Название: охранники и авантюристы
• Автор: павел щеглов
• Жанр: История

5

---

Этот Балашов служил в апреле 1917 г. корректором в редакции газеты и был на работе в ту ночь, когда в петербургские редакции были доставлены списки разоблаченных провокаторов. Из корректурных гранок он узнал о своем разоблачении. На другой день с 1 ч. 55 м. в «Финляндской» гостинице Балашов застрелился, оставив следующее письмо:

«Моим бывшим сослуживцам по газете „Речь“ и по военной службе.

Граждане!

Мое имя значится в опубликованном списке провокаторов Петроградского охранного отделения. Составлен полный формуляр моей деятельности по „освещению состава редакции „Новой рабочей газеты“ и даже иногородних корреспондентов этой газеты. Указан и размер вознаграждения за эту работу - 25 руб. - и приведена кличка: не то Воробьев, не то Морозов.

Позвольте, граждане, не вдаваясь в подробности, рассказать, в чем дело.

Зимой, в конце 1913 г., после ареста у себя на квартире, я был привезен в Охранное отделение, и угрозами, и застращиваниями, хитростью у меня было вырвано обещание подумать о возможности „работы“ в охранке. Тогда я только что получил работу по корректуре в „Луче“. Дома, нервно потрясенный, я долго обдумывал, как быть. Сначала я хотел обо всем, что со мной произошло, рассказать своим ближайшим товарищам, но никак не решился. А время шло, шло. Прошло около месяца; вдруг я получаю письмо, без {252} подписи, с приглашением прийти к Мариинскому театру. Я почувствовал, что начинается… Метался и не знал, что делать. Не пошел. Дня через два, утром, когда вышел из квартиры, меня остановил какой-то субъект, среднего роста, штатский, с козлиной бородкой. Он, подойдя ко мне, сказал: „Г. Балашов, мне надо с вами поговорить“. Я узнал, я почувствовал, что это - охранник. Дошли до извозчика, и он, пригласив меня поехать с ним, завел в какую-то квартиру в одном из переулков около Офицерской улицы. Здесь было что-то такое, о чем я и теперь вспоминаю с содроганием. Он, как паук, ходил вокруг меня, хихикая, теребя бородку, и все говорил, говорил. Он все уговаривал, советовал, а иногда с зловещим огоньком в глазах и грозил мне, сводя все к одному, что я должен „работать“ в охранке. „Никаких обязанностей, никаких инструкций мы вам не даем, вы скажете нам только то, что захотите сказать. А впрочем, быть может, вам лучше предварительно годика на два проехаться в Нарым“. Я помню, что я не выдержал этой паучьей пытки, его движения, увертки загипнотизировали меня, и я совершенно потерял волю, потерял способность владеть мыслями. В голове был какой-то кошмар. Помню, что он сказал: „Ну, успокойтесь, успокойтесь, подумайте. А кстати, не знаете ли вы такого-то?“. Он называет какую-то фамилию. Говорю, что не знаю. „Ну, а вот такого-то не видели никогда?“ Нет. Он приводит ряд имен, указывает рост, приметы и пр. Помню, что в заключение он мне все повторял, когда я уходил, а он выпроваживал меня за дверь: „Ну, подумайте, подумайте. А, впрочем, что же, ведь вы уже наш сотрудник“. Больше с этим субъектом я никогда не виделся. И когда прошел гипноз, то я уже одумался и опять оставил все по-прежнему: т. е. я молчал и ждал, ждал чего-то, что опять, вот, вот, надвинется на меня и сделает меня безвольным, бессильным. Была уже весна. Выходим мы с одним из сотрудников газеты из ворот типографии. Когда расстались и я пошел в противоположную сторону, ко мне подошел какой-то мужчина с плоским, скуластым лицом и, называя мою фамилию, заговорил со мной на тему: с кем я вышел из типографии и что там делает это лицо. Я, помню, всячески изворачивался, чтобы из-{253}бежать вопросов или ответить уклончиво; этот субъект был груб, совершенно неинтеллигентен, и мне легче было изворачиваться. Но все же у меня было такое ощущение, что по моей спине течет какая-то холодно-липкая слизь, и мысли были спутаны. Он шел со мной почти до моей квартиры, потом исчез.

Была эта последняя встреча с охранником уже осенью в 1913 г., когда я вернулся из летней одномесячной поездки к себе на родину. Я уже перестал думать, что опять повторится то, что уже было, но… вот однажды осенью, в пасмурный день, вблизи моей квартиры меня снова встретил какой-то субъект, опять мне неизвестный, и вступил в разговор на ту же тему. Я с ним говорил недолго; было ли причиной тому то обстоятельство, что после деревни я чувствовал себя крепче нервами, или просто потому, что уж как-то я привык к таким допросам, но он сошел благополучнее всех других, и ни одного имени, которое он мне называл, я не указал - потому что я и на самом деле не знал никого из сотрудников, кроме 2-3 человек, ходивших „выпускать“ газету в типографию.

Больше никогда с охранниками не встречался.

Никакого жалованья я не получал.

Клички никакой у меня не было.

Никаких арестов по моему доносу не производилось, и в этом отношении моя совесть спокойна.

Еще раз повторяю, что осенью 1913 г. я виделся с охранником в последний (третий всего по счету) раз. В 1914 г. я был призван 19 июля на военную службу, а с конца сентября 1914 г. по 9 июля 1915 г. провел в Гельсингфорсе на солдатской службе, а с июля 1915 г. по сие время жил в Петрограде, служа на военной службе и работая по корректуре в „Речи“. Из „Нов. раб. газ.“ я ушел еще раньше ее закрытия.

Никаких сношений с Охранным отделением не имел, и только один раз, недавно, в толпе, мне показалось, я встретил того субъекта с паучьими движениями, козлиной бородкой и бегающими горячими глазами. Я вздрогнул от неожиданности, но он прошел в толпу навстречу, а догнать и за-{254}глянуть ему в глаза поближе я не решился. Это было около середины февраля на Невском в 5-51/2 час. вечера.

Сейчас я дописываю это письмо и умру. Мне все равно, что будут говорить после моей смерти про меня, но я хотел только рассказать, как иногда делаются провокаторы. Только одного я не пойму: зачем это обо мне охранка составила такой „формуляр“. Разве для Департамента полиции, чтобы показать своих „провокаторов“ с наилучшей стороны. И кто еще тот „некто“ в гороховом или сером, кто получал ежемесячно 25 руб. под чужую фирму?

Ну вот и все; пора кончать и пора умирать.

Умереть я хочу потому, что это - наилучший исход. Какая бы жизнь была, если бы, и искупив свою вину, отбыл наказание? Ведь никто не стал бы общаться с „провокатором“, и некуда было бы скрыть от стыда и позора свою голову.

Будьте счастливы, свободные граждане свободной России. Да будет светла и радостна ваша жизнь.

Н. Балашов»

9 апреля 1917 г. 1 ч. 35 м. дня {255}

ВОСПОМИНАНИЯ СЕКРЕТНОГО СОТРУДНИКА РУТИНЦЕВА О СЛУЖБЕ В С.-ПЕТЕРБУРГСКОМ ОХРАННОМ ОТДЕЛЕНИИ

В первом списке секретных сотрудников Петроградского охранного отделения, опубликованном в апреле 1917 г. Министерством юстиции, был разоблачен:

«Денисов, Николай Петрович, дворянин, казак Аксайской станицы области Войска Донского (охранный псевдоним „Рутинцев“). Преподаватель древних языков и секретарь 7-го городского попечительства. Состоял студентом в Петроградском университете, принадлежал к Партии с.-р. и имел хорошие партийные связи, но с теперешней организацией с.-р. работать не захотел, считая ее мальчишеской. Сотрудничает в Охранном отделении с 1911 г. и теперь дает материал о кадетской партии, о городском самоуправлении и общественном движении. По ходатайству Департамента полиции освобожден от призыва по мобилизации. Жалованье - 125 руб.».

Несомненно, Денисов был едва ли не самым образованным сотрудником Охранного отделения. Все его доклады отличаются литературным изложением и гладко катящимся смыслом. Фигура чрезвычайно любопытная: по разоблачению он сдал резко назад и сделал ряд любопытных и практически ценных признаний о своей службе в Охранном отделении и позже в контрразведке. В этих признаниях много правды, рассуждения «Рутинцева» о психологии предательства должны послужить введением к книге о секретных сотрудниках. Но, понятно, профессия автора наложила печать на миросозерцание автора, и об этом надо помнить всякому читателю этих документов. В чем можно верить «Рутинцеву», это - в характеристиках быта Петроградского отделения и его главнейших деятелей. Мы помещаем воспоминания Денисова-Рутинцева о его работе в качестве секретного сотрудника.

Духовным вождем Денисова-Рутинцева был весьма известный в дни политического розыска Иван Васильевич {256} Доброскок; революционер, потом предатель, потом провокатор, после разоблачения чиновник С.-Петербургского охранного отделения, его «душа», после расхождения с начальством полицмейстер ораниенбаумский, под фамилией Добровольский, - провокатор и сыщик, известный у революционеров под именем «Николай - золотые очки». Вот этот Добровольский и руководил работой секретного сотрудника Денисова.

В апреле 1917 г. были арестованы и учитель, и ученик. Сидя в тюрьме, они отдались воспоминаниям. Ученик написал ядовитую характеристику учителя, а учитель, которому дали прочесть записку ученика, опубликовал отповедь. Нельзя отказать в известной пикантности этому обмену мнений между Рокамболем и престарелым его учителем Тортильяром.