Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

• Название: Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном
• Автор: Иоганнес Гюнтер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03317-7

Автор воспоминаний, уроженец Курляндии (ныне — Латвия) Иоганнес фон Гюнтер, на заре своей литературной карьеры в равной мере поучаствовал в культурной жизни обеих стран — и Германии, и России и всюду был вхож в литературные салоны, редакции ведущих журналов, издательства и даже в дом великого князя Константина Константиновича Романова. Единственная в своем роде судьба. Вниманию читателей впервые предлагается полный русский перевод книги, которая давно уже вошла в привычный обиход специалистов как по русской литературе Серебряного века, так и по немецкой — эпохи "югенд-стиля". Без нее не обходится ни один серьезный комментарий к текстам Блока, Белого, Вяч. Иванова, Кузмина, Гумилева, Волошина, Ремизова, Пяста и многих других русских авторов начала XX века. Ссылки на нее отыскиваются и в работах о Рильке, Гофманстале, Георге, Блее и прочих звездах немецкоязычной словесности того же времени.

---

Вероятно, ему не понравился мой нос. Но и он сам мне не понравился. Он походил на офицера-отставника и говорил так же отрывисто и формально, как я представлял себе речь отставника-офицера. В то же время в нем было что-то от немецкого студента-корпоранта. Он был весьма сведущ в мировой литературе, что не могло мне не понравиться, но даже когда он хвалил кого-то, то делал это как-то очень уж сверху вниз. Всех прочих издателей он порицал, обо всем- то на свете он знал и судил точнее и глубже, и всякая моя мысль была ему давно уж известна, и он продумал ее куда основательнее и острее. Слегка потеплел он только, когда мы заговорили о старых книгах, первых изданиях, которые я видел в Прибалтике. Так, его заинтересовал Ленц, и он спросил, не смог бы я ему устроить приобретение его книг. При этом намекнул, что разговор о наших совместных планах тогда пошел бы значительно легче.

Двухчасовая беседа постепенно угасала. Как вдруг открылась завешенная гобеленом дверь на веранду и в комнату вошел какой-то длинный и блондинистый увалень.

Мне пора идти, господин доктор, к сожалению, я не могу больше ждать.

Киппенбергу пришлось нас представить друг другу.

Так я познакомился с третьим бременцем — Эрнстом Ровольтом. Он отбывал в то время в Лейпциге воинскую повинность и незадолго до меня заглянул к Киппенбергу, с которым был хорошо знаком еще по Бремену. Киппенберг усадил его на освещенную солнцем веранду в расчете, что рекомендованный Шрёдером прибалтиец не задержится долго. Но я застрял на два часа.

Д-р Киппенберг хоть и выразил надежду на дальнейший письменный контакт, а также благодарность Шрёдеру за удовольствие со мной познакомиться, но все это он произнес таким пустым голосом скучающего лейтенанта запаса, что меня так и подмывало ему надерзить.

Но тут вмешался белесый увалень Ровольт, который с явной заинтересованностью вдруг спросил, не буду ли я осенью в Мюнхене и где меня можно там найти.

Этого я еще не знал, но у д-ра Франца Блея всегда можно навести справки.

У д-ра Франца Блея?

Да, отвечал я с подчеркнутой небрежностью, д-р Франц Блей — мой друг.

Тут оживился и Киппенберг. Как? Д-р Франц Блей — ваш друг? Что же вы сразу-το не сказали? Ах, присядьте еще на минуту, пожалуйста. Ведь вы не торопитесь?

Все вдруг сразу переменилось. Нет, нам нужно непременно с вами что-то наметить. Итак, русские. Пушкин. Лермонтов. Все это крайне интересно. Может быть, и что- то свое. Стихи. Но еще лучше — прозу.

Это звучало заманчиво. Но оказалось пустым звуком. Чего на самом деле хотел Киппенберг, я так и не узнал и не приложил и усилий к тому, чтобы узнать. Это была моя третья лейпцигская ошибка. Ибо несмотря ни на что, мне было бы, вероятно, хорошо в таком издательстве, как «Инзель».

Лишь пять лет спустя я снова увидел д-ра Киппенберга — и при совершенно других обстоятельствах. К тому времени он давно уже забыл о нашей первой встрече в апреле 1907 года. А я понял, что мое первое впечатление было неверно. Я был тогда слишком скор и неточен в оценках, как все заносчивые люди. Д-р Киппенберг действительно был необыкновенно умным человеком и великим издателем, которому «Инзель» целиком обязан своим расцветом. Правда, литературным даром он не обладал, в чем я имел случай не раз убедиться; в чем меня не разубедил и его знаменитый свободный стих. Но он был настоящим библиофилом, истинным гурманом-ценителем красивой книги, и в немалой степени поспособствовал тому, что культура книги была поднята немецкими издательствами в первые десятилетия двадцатого века на небывалую высоту во всем мире.

На другой день после этого визита я поехал в Мюнхен. Впервые в спальном вагоне и со всем мыслимым комфортом, который, в общем-то, еще не соответствовал моему бюджету.

Райнхольд фон Вальтер снял для меня симпатичную двухкомнатную квартиру на Линденаллее в Золльне, где и сам обосновался за три месяца до того. Дела у молодой пары как-то не клеились. Может быть, потому, что Райнхольд

был слишком непростым человеком. Или потому, что они слишком много времени оставались наедине друг с другом.

Все изменилось с моим прибытием. Мы ездили вместе в Мюнхен, уходили надолго в лес. И все-таки прелестная блондинка явно скучала, слушая наши нескончаемые разговоры о литературе. Я, соблазненный «Балаганчиком» Блока, носился с идеей основать поэтический журнал «Коломбина» с Вальтером во главе. Кроме того, я рассчитывал на Франца Блея, Рудольфа Александра Шрёдера и некоторых моих русских: Блока, Белого, Иванова, Брюсова. Само производство такого сброшюрованного журнала объемом в 32 страницы и тиражом в одну тысячу экземпляров не должно было обойтись дороже сотни марок за номер. Так что риск был невелик.

В ту пору таких опытов было много. Первые номера подобных журналов раскупались из-за одного любопытства; у графа Пауля Кайзерлинга родилась даже причудливая идея издавать журнал с одними первыми номерами — меняя всякий раз после первого номера его название. Подобные идеи были тогда в духе времени.

Францу Блею мой план с «Коломбиной» понравился, так как соотносился в его представлении с французской галантной эпохой, — чего вовсе не было в моем намерении.

Он заявил, что знает человека, который согласится финансировать такое издание. И он приглашает нас с Вальтером к себе, чтобы обсудить все как следует.

В назначенный час, однако, мы вынуждены были дожидаться его в его заваленном книгами домике в Нимфенбурге, так как он еще не был дома, когда мы пришли. Горничная угощала нас кофе с ликером. Пришел и еще один гость — который тоже был вынужден ждать. Высокий, тощий австриец с отменными манерами. Оригинально скроенное, симпатичное лицо, редкие каштановые, зачесанные на пробор волосы, высокий и несколько широковатый лоб, женственный рот, веселые карие глаза.

Мы, разумеется, разговорились, после третьего шартреза — весьма оживленно. Но потом он должен был уйти.

Десять минут спустя явился д-р Блей: ну, что, вы обо всем договорились?

Выяснилось, что он пригласил венца специально для нас, в надежде, что удастся заполучить его в качестве спонсора «Коломбины». Отто цу Гутенег — так звали гостя по его австрийскому поместью; он был сыном крупного венского антиквара и галериста Митке, весьма состоятельным человеком и талантливым графиком. Блей показал нам одну его занятную гравюру под названием «Сводница», мотив из семнадцатого столетия. Старуха, предлагающая свою прелестную обнаженную дочь богатому господину. Блей предложил каждому из нас написать стихи к этому изображению — с тем чтобы он мог поместить его вместе со стихами в следующем номере «Опала». Тем самым мы обрели бы кредит доверия у господина цу Гутенега. И в самом деле Блей все это напечатал в сдвоенном 3/4 номере «Опала».

Мы так засиделись у него в тот вечер, что вынуждены были взять машину, чтобы добраться до Золльна.

Какие это были времена! Под каштанами у киоска на площади Штахус, напротив массивного здания суда, вечно дежурили два легковых автомобиля, грузовые в 1907 году были еще большой редкостью. Да и эти были почти жестяные громыхалки, ноги упирались в шаткие дощечки, сквозь которые было видно землю. Кроме того, поездка была дорогим развлечением. В то же время трудно было отказать себе в удовольствии промчаться с ветерком по улицам, а потом загородным полям. И я любил себя побаловать такими поездками. Ах, что и говорить, жили мы тогда не по средствам!

В тот вечер мы устроили себе праздник. Да и когда мы обходились без праздников? Блей был тоже к ним неравнодушен, но зато он весь день и работал как проклятый, а мы только болтали и болтали и казались себе гениями, которым все позволено.

Вот и Вальтер вскоре сильно поиздержался. Так что когда его вместе с женой пригласили отдохнуть на юге Германии какие-то богатые родственники, он охотно воспользовался этим приглашением и исчез на два месяца.

Мне тоже нужно было подумать о заработке.

Блей сообщил об одном издателе, с которым он поговорил о моих русских планах. И однажды вечером он повел меня к нему — в то время как Вальтер поджидал меня в роскошном по тем временам, отделанном мрамором и плюшем кафе «Луитпольд».

Ганс фон Вебер лишь недавно открыл свое издательство, но уже хорошо заработал на детских книгах и альбоме рисунков Альфреда Кубина. Но он был честолюбив и просил Блея помочь ему развернуться по-настоящему. В лице Блея он, конечно, нашел самого подходящего человека, ибо Блей просто фонтанировал идеями.

Он издал у Вебера галантную «Книгу маркизы» с рисунками и акварелями Константина Сомова; затем инструктивную и легкомысленную антологию немецкой эротической поэзии семнадцатого — восемнадцатого веков — «Садик удовольствий для мальчика»; «Опасные связи» Шодерло де Лакло и забавную чертовщину «Биондетту» Казота, кроме того, и первого Клоделя, переведенного на немецкий. Теперь он хотел пристроить Веберу Брюсова.