Антон Макаренко - Том 2. Марш тридцатого года

• Название: Том 2. Марш тридцатого года
• Автор: Антон Макаренко
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Во второй том настоящего издания вошли художественные произведения А. С. Макаренко, написанные в 1930–1933 годах: очерки «Марш тридцатого года», «ФД-1», пьеса «Мажор», а также повесть «Честь», созданная в 1938 году.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Похожай вводит их и напутствует басом:

— Это вам спецовки, а форму получите, когда вся эта буза пройдет. Да и ходить к тому времени научитесь.

Вечером в отряде штаб собирает новеньких в кружок и рассказывает им о порядке коммунарской жизни.

— Сигнал «вставать» в шесть часов. Значит, снится там тебе или не снится что, а вставай и за уборку. Дам тебе щетку, тряпку, и действуй. Да смотри, чтобы мне из-за тебя вечером не отдуваться…

— На всякое приказание, понимаешь? Начальник или командир, скажем я, — никаких разговоров, «есть» и все! А ну, покажи, умеешь ли ты салют? Ну, что ты ноги расставил, как теленок. Ты коммунар, должен быть во! Выше, выше руку нужно!.. Вот молодец!..

Новичок радуется первому успеху.

— Да, ну конечно, если какое распоряжение неправильное, можешь в общем собрании взять слово и крой, не стесняйся! Но только на общем собрании, понимаешь? В газету можешь написать. Ты пионер? Нет? Не годится! Вот я тебя познакомлю со Звягинцем, вожатым.

— Э, нет, нос так не годится. У тебя же платок!.. Так, что же ты теперь платком? Это как покойнику кадило… Руки измазал, а потом уже платок вынул…

— Стенки не подпирать, стенка, она, знаешь, не для того. У тебя, понимаешь, есть вот тут позвоночный столб называется, так ты больше на него напирай, тогда будешь молодец! А когда сходишь по лестнице, тоже не держись ни за что, ни за перила, ни за что другое…

— А как же?

— Чудак, да что ты, старик, что ли?.. Вот так просто и иди, как по ровному.

Пацан перед последним пунктом стоит пораженный и улыбается.

Из детских домов нам все-таки не пришлось набрать требуемое число.

Многие приезжали с чесоткой и стригущим лишаем. Таких мы со стесненным сердцем отправляли обратно — лечить их было некогда.

С улицы был хороший самотек с первых дней октября и усиливался с каждым днем. Уже с утра в вестибюле, завернувшись в изможденные клифты или в остатки пальто, сидят три-четыре пацана и блестят белками глаз на измазанной физиономии. Они пялятся на дневального и сначала помалкивают, а потом начинают приставать ко мне, к дежурному командиру, к каждому старшему коммунару, к Дидоренко.

Дидоренко особенно любит с нами поговорить:

— Тебя принять? Ты же убежишь завтра…

— Дядя, честное слово, буду работать и слушаться. Дядя, примите, вот увидите!..

— А ты это откуда убежал на прошлой неделе?

— Дядя, ниоткуда я не убежал, я от матки как ушел, так и жил на воле все время.

— Вот посуди, на что нам принимать таких брехунов?

— Дядя, честное слово!..

— Ну, сиди пока здесь, просохнешь немного, вечером совет командиров будет, может, и примут.

В дальнейшем новые пацаны уже и сами знали, что нужно ожидать совета командиров. Они поуютнее устраиваются в вестибюле и наполняют его тем своеобразным горячим и ржавым духом, от которого, как известно, плодятся вши и разводится сыпняк. Дневальный не пускает их дальше вестибюля, только после обеда дежурный командир придет и спросит:

— Вы как? Обедать привыкли?

Пацаны неловко улыбаются.

— Два дня ничего не ели.

— Ну, это ты, положим, врешь, а обедать все-таки пойдем.

Для них уже заведен постоянный стол, который после обеда внимательно осматривается ДЧСК, не осталась ли на нем «блондинка».

Вечером в совет командиров их вводят поодиночке.

Коммунары их видят насквозь и обычно долго не возятся.

— Это свой… В какой отряд?

— Давайте мне, что ли, — говорит Долинный.

— Забирай, сейчас же к Кольке тащи!..

Долинный поднимается с места.

— Вот твой командир, понимаешь?

— А как же… командир, знаю.

Но бывают случаи и неясные.

Посредине нашего тесного временного кабинета, заставленного неразвешанными портретами и зеркалами, вертится малорослый пацанок. Матерчатый козырек светлой кепки оторван, но у него умненькое лицо, бледное, но умытое. Он не знает, в какую сторону повернуться лицом — командиры со всех сторон, а с разных краев кабинета на него сморят явные начальники: Швед — председатель, я — тоже как будто важное лицо, а сбоку Крейцер, случайно попавший на заседание.

Швед энергично приступает к делу:

— Ну, рассказывай, откуда ты взялся.

— Откуда я взялся? — несмело переспрашивает пацан. — Я родился…

— Ну, это понятно, что родился, а дальше что было?

— Дальше? Папа и мама умерли, а я жил я дяди. Дядя меня выгнал, говорил, иди, сам проживешь… Ну… я и жил.

Остановка.

— Где же ты жил?

— Жил… у тетки, а потом тетка уехала в Ростов, а я жил в экономии… там, в экономии заработал четыре рубля, четыре рубля заработал, пошел в Харьков, хотел поступить в авторемонтную школу, так сказали — маленький…

— На улице, что ли, жил в Харькове?

— На улице жил три недели…

Пацан говорит дохлым дискантом и чисто по-русски, ни одного блатного слова.

Командиры вопрошают его наперебой:

— А что ты ел?

— А я покупал.

— Все на четыре рубля?

— На четыре рубля… я еще зарабатывал, — говорит пацан совсем шепотом.

— Как зарабатывал?

— Папиросы продавал.

— Ну, разве на этом деле много заработаешь?

— А я продавал разве коробками Я по штукам. По пять копеек штука продавал.

— Из противоположного угла кабинета:

— Где же ты брал папиросы?

Пацан поворачивается в противоположную сторону.

— Покупал.

— Почем?

— А по рублю тридцать.

Каплуновский серьезно и несмело произнесет:

— Чистый убыток входит…

Все смеются…

Швед говорит:

— Ты все это наврал… Ты, наверное, прямо от мамы.

Пацан в слезы:

— Примите, честное слово, у меня никого нет… Я жил у тетки, а тетка говорит: пойди погуляй, а я пришел, а хозяйка говорит: твоя уехала с новым мужем в Ростов..

— С каким новым мужем?

— А я не знаю…

— Это было в каком городе?

— В Таганроге…

— Ну?

— Уехала с новым мужем и больше не приедет, а ты, говорит, иди. Так я приехал в Харьков…

— С кем?

— Там мальчики ехали…

— Это они тебе такое пальто обменяли?

— Угу. Один говорит: давай твой пиджачок…

— Сколько дней был в Харькове, говори правду!..

— Вчера приехал, а тут на вокзале мальчики говорят, в коммуне этого… как его…

— Дзержинского?

— Угу… так говорят принимают, так я и пришел, тут еще один мальчик пришел… Колесников его фамилия… он там стоит.

— Ну, хорошо. Сколько двенадцать на двенадцать? Ты учился? В какой группе?

— Учился в пятой группе…

Со всех сторон один и тот же вопрос:

— А кто ж тебя учил? Где ты учился?

Но Крейцер останавливает командиров:

— Да бросьте мучители, вам не все равно!.. Пускай говорит, сколько двенадцать на двенадцать…

— Сто четыре, — улыбнулся более мажорно пацан.

— Та-а-ак. А кто такой Дзержинский?

Молчание.

— А Ворошилов кто?

— Ворошилов?.. Главный… этот… вот, как генерал…

— Главный, значит?

— Угу…

Теперь уже и Крейцер заливается хохотом, покрывая басовым восторгом смех командиров.

Пацан молчит.

— Ну что? — обращается Швед к совету.

— Принять, — говорит Крейцер.

— Голосую. Кто за?

Не успели принять этого, врывается в совет Синенький.

— Там еще один, из Одессы, приехал…

— Ну, чего ты, как угорелый… давай его сюда!..

Входит. Длиннейшая шинелишка. Заплаканные глаза.

— Рассказывай.

Начинает рассказывать быстро, видно, что заранее обдуманную речь произносит:

— Я жил в одном дворе в Одессе, где вы останавливались. Просил вот их, — Показывает на меня глазами, — отец у меня пьет, безработный, и каждый день бьет и бьет. Я и приехал…

— Где взял денег на дорогу?

Сначала деньги взяты у отца. Потом выясняется, что деньги украдены у соседей.

— Для чего ты украл?

— А я раньше поехал без денег, это, как его…

— Зайцем?

— Зайцем, а меня на третьей станции высадили, так я и вернулся, а потом взял эти деньги… на дорогу.

Коммунары вспоминают, что видели этого мальчишку в Одессе, он занимался кражей арбузов с подвод… Коммунары говорят:

— Пацан балованный, а потом папа у него есть… Пускай в Одессу едет, дать денег на дорогу…

Сопин другого мнения:

— Вот, что он не беспризорный, так это что ж? Он, конечно, ночует дома, а днем, так он все равно арбузы таскает, так это разве не беспризорный? А ночью, конечно, ночует… А что? Принять. Он, конечно… и так и так. Две должности занимает…

Большинство за отправку в Одессу.

— Завтра поедешь, — говорит Швед, — дадут тебе билет…

Одессит громко ревет и срывает с себя рубашку…

— Не поеду, все равно не поеду, смотрите, как бьет… вот!.. вот!..