Дарья Форель - Лечебный факультет, или Спасти лягушку

• Название: Лечебный факультет, или Спасти лягушку
• Автор: Дарья Форель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-075381-9, 978-5-9725-2113-5, 978-5-226-04425-0

Пройдя испытания вступительных экзаменов, они радуются. Они еще не знают, что ждет их впереди. Но реальность быстро заставляет их спуститься с небес на землю.

Каждый день учебы в «меде» полон больших и маленьких трагедий. Преподаватели, требующие взяток, цинизм и халатность руководящих практикой врачей, жестокие шутки сокурсников, смерть пациентов и врачебные ошибки. Студенты не замечают, как сами становятся такими же черствыми и равнодушными, как те преподаватели, которых они поначалу презирали.

Клятву Гиппократа, видимо, писали для кого-то другого…

Дарья Форель родилась в Москве. В раннем детстве вместе с родителями уехала в Израиль, где отслужила в армии и побывала в горячих точках. Затем вернулась в Москву и поступила в медицинский институт. Реальная учеба в медицинском вузе оказалась далека от Дашиных романтических представлений…

---

— Так-с…

Соболев дал свое согласие после того, как Серый заштопал ему штаны, прибрал кабинет и починил ультрафиолетовую лампу. Пару раз мы видели замученного «лаборанта» в столовой. Он сидел в самом углу и что-то читал, читал… потом он попадался нам на глаза и возле копировальной машины, компьютерного кабинета, преподавательской.

Вскоре наши пасмурно-грязные стены украсили плакаты с объявлением: «Семнадцатая межгородская олимпиада по химии». Обсуждая будущую олимпиаду и делая ставки, студенты ожидали триумфа какого-нибудь вундеркинда из Пироговки. Нам казалось, что наши вряд ли победят. Потом все успокоились, вернулись к учебе и стали ждать результатов. В олимпиаде принимал участие и наш Короткое. Но золото досталось Серому.

Гиста

От нашего профессора Рубильникова откровенно плохо пахло. И фамилия у него была смешная. Федор Маркович вносил в нашу жизнь развлекательный элемент. Как только он входил в кабинет, у всех вдруг начинали мелко подрагивать плечи. Кроме этого, народ болтал, что Рубильников уже давно выжил из ума. Мне кажется, это не так, хотя возраст у него был подходящий. Видимо, причиной запаха была старческая рассеянность, которая заставляла Марковича забывать про душ. Я бы не сказала, что профессор был не в себе. На фоне нашего философа Рубильников сиял психическим здоровьем. Маркович был просто странноватым. Он имел золотое, ярчайшее свойство — не сдерживать себя, когда на ум приходит какая-то нестандартная мысль.

Странности Рубильникова носили резкий и случайный характер. Обычно он вел себя вразумительно. Но вдруг на него находило — и начинались провокации:

— Я вот смотрю и думаю: нельзя ли нам разделить группу на мужскую и женскую? Это значительно снизит риск преждевременной беременности.

Или:

— Зимой почему нельзя без шапки выходить? Микробы ведь цепляются за волосы. Я специально бороду сбрил…

Однажды профессор с нами поделился:

— Построю коммерческую клинику. Буду заниматься проблемами толстой кишки. Заболевание века — геморрой. Это же просто бич. У молодых предпринимателей — особенно. У них ведь деятельность располагает. Не говоря уж про чиновников… Вот на чем делаются деньги. Ну, кто со мной? Только мне нужен начальный капитал…

Федор Маркович был великолепен в своей непосредственности. Например, как-то на лекции, когда все зашумели и отвлеклись, он вдруг выдал:

— А вы слышали про синдром «черного волосатого языка»? Между прочим, британские ученые уже доказали…

На словосочетании «черного волосатого» аудитория мигом стихла.

Когда-то Рубильников был хорошим врачом. Даже не хорошим, а великим. Гистология — не самая подходящая кафедра для блестящего медика. Этот предмет — общий, не клинический. Поэтому для Федора Марковича преподавательство служило своего рода компромиссом. Ходили слухи, что по молодости Рубильников был, так сказать, шебутным. Поругался с главой своего отделения и вылетел на фиг из практической медицины. Юрченко мне насплетничала, что какое-то время Маркович занимался даже криминальными абортами. Но это маловероятно, ведь сам профессор утверждал, что работал полостным, абдоминальным хирургом.

О хирургах хочется сказать отдельно. Я хирургов видала разных и, как бывший инсайдер, могу поделиться своими наблюдениями. В общем, есть у хирургов одна черта: многие из них после долгих лет работы начинают мнить себя полубогами. Выражается это в высокомерии, полной уверенности в том, что он, хирург, видит любого человека насквозь, в неком пренебрежении к представителям других медицинских профессий. Разумеется, бывают очень скромные хирурги (обычно это, кстати, онкологи), встречаются среди них и трогательные, внимательные, тактичные люди. Мои немедицинские подруги часто спрашивали:

— Ох, наверно, хирурги — самые лучшие любовники. У них ведь такие руки, такие руки… да?

На самом деле хирурги зачастую не соизмеряют свою силу. Если хирург жмет тебе руку — рука потом больно пульсирует. Если дружески хлопнет по плечу — плечо будет ныть. Хирурги работают с анестезиологами, и о том, что чувствует больной, обычно не задумываются. Так что насчет хороших любовников, это, пожалуй, вопрос спорный. Хотя кому что нравится…

И еще. У отечественных хирургов считается особым шиком выполнить какую-нибудь проникающую манипуляцию с минимальной анестезией. Если умудрился удалить воспаленный аппендикс без наркоза — ты вообще король. Многие не знают такую штуку — хирурги действуют потом. Они начинают работать только после анестезиолога. Анестезиологи — как раз те доктора, которые перехватывают человека на пути в небо. То есть делают реанимацию. На этой почве, смею полагать, и выросла эта анекдотичная конкуренция. Это вопрос из разряда «кто главнее».

Хирургом вообще быть сложно. Это серьезный, кропотливый физический труд. При этом во время работы в срочном порядке приходится принимать роковые решения. Резать живое, корректировать своими руками тело — это не для слабонервных. Больше всего медицинских шуток — как раз о хирургах. Об их пронзительном бесстрашии. Об этой ненавязчивой игре в жизнь и смерть. В общем, хирурги бывают и кровожадными. Очень даже кровожадными…

Рубильников был не кровожадным, а гениальным. Например, он мог окинуть тебя одним взглядом и с точностью сказать, что ты вчера пил и в каком количестве. Как знаток вопроса, он называл даже правильную марку. Перед его семинарами лучше было не принимать, иначе Маркович начинал объяснять всему классу, как у тебя на лице возникла конкретно вот эта вмятина. А любимчика Маркович нашел себе сразу. Его выбор оказался необычным.

Почему-то Рубильникову очень нравился Хутаев. Остальные преподаватели к Нанзату относились либо нейтрально, либо с юмором. А вот Федор Маркович с нашего мальчика тащился.

Что Нанзат ни скажет, о чем ни спросит — на все Рубильников реагировал. Причем — мягко и спокойно. Когда запыхавшийся и красный Хутаев появлялся в дверях с неправдоподобным: «От меня ушел троллейбус», — Анатолий Семенович говорил:

— А вот и мой любимый ученик…

Сначала Хутаев приценивался к этой необъяснимой любви. Проверял Рубильникова на прочность. Задавал ему контрольные вопросы:

— А почему у вас такие белые руки? Это анемия?

Рубильников объяснял, что ладони у хирургов от частого мытья немного обесцвечиваются. Нанзат продолжал:

— А почему вы не носите обручального кольца?

Маркович рассказывал о своей покойной супруге.

Хутаев не останавливался:

— А вы еще не заболели рассеянным склерозом? В вашем-то возрасте…

Рубильников рассказывал о своих геронтологических проблемах.

Тактичность была одной из сильнейших нанзатовских черт. Через некоторое время наш отрок стал воспринимать профессора как терпеливого и заботливого папашу. Или скорее — балующего дедушку. Он постепенно прекратил умничать и начал проявлять благодарность.

Хутаев обещал, что будет стараться и работать над собой. Когда над профессором смеялись, Нанзат возмущался и всех затыкал. Гистология становилась для него все интересней и интересней. В общем, получилась у нас такая парочка — отец и сын. Очень даже симпатично.

Так бы они и жили душа в душу, если бы не новое увлечение Хутаева. Все началось с какой-то идиотской книжки…

Склонность к оккультизму Нанзат начал проявлять по окончании вторых летних каникул. Как выяснилось позже, интерес у мальчика возник после просмотра парадокументальной передачи про могучий Байкал. Нет, конечно, тигровых клыков на груди Хутаев не носил, но со временем все беседы с ним стали сводиться ко всякой дешевой эзотерике. Например, придет Нанзат на занятия и вдруг скажет:

— А вы знаете, что один бурятский шаман случайно превратился в оленя?

Нанзат и сам по себе, даже без этих реплик, был смешным. Он носил широкую отцовскую куртку, праздничные туфли с плетеным ремешком, учебники совал в коричневый дипломат. При этом его лицо отображало всю сущность не оформившейся отроческой души. Как я уже говорила, он был похож на симпатичную девочку подростка. Только со щетиной.

Отец Нанзата работал офтальмологом. Мама трудилась в косметологическом кабинете. Нанзат твердо решил, что он их непременно превзойдет как врач. Сначала он собирался стать абдоминальным хирургом, как Рубильников. Но затем его вдруг захватила одна необычная медицинская специализация — креативная кардиология, сложная смесь из сердечной хирургии и микроинженерии. Креативные кардиологи придумывают различные аппараты, которые могут заменить так называемый стент и стимулировать работу сердечной мышцы. О креативной кардиологии Нанзат узнал из не менее креативной книжки про медицину будущего некого О. Н. Правдина. Она называлась «Вены жизни», на ее обложке был нарисован бородатый мужчина (никак сам автор), у которого изо лба сочилась небесная радуга. С тех пор Хутаев сильно переменился.