Милий Езерский - Триумвиры

• Название: Триумвиры
• Автор: Милий Езерский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

Третья часть тетралогии Милия Езерского «Власть и народ».

Книга первая

Книга вторая:

 ... время соправления, войн и взаимных интриг Гая Юлия Цезаря и выдвиженцев Суллы - Гнея Помпея и Красса (он же Крез).

Книга третья:

…остались Цезарь и Гней Помпей (Помпей Великий). Причем Цезарь выставляет себя «народным» вождем!

Интриги и кровища, кровища…

Здесь все три книги (части) романа одним файлом.

---

Антоний страстно поддерживал Цезаря:

— Без завоевания Парфии немыслимо благосостояние государства, — говорил он в сенате, — и диктатор прав, готовясь к этому походу. Слышали ли вы, отцы государства, о задуманных императором мероприятиях? Пусть нобили насмехаются над ними, как насмехались над исправлением календаря, — мы прощаем дуракам их природную глупость. Пусть замолчат враги, утверждающие, что продажа имений погибших помпеянцев подобна разбою! Для ведения парфянской войны нужны крупные средства, и мы займемся продажей общественных и храмовых земель… И если некоторые лица купили виллы за бесценок, то это их счастье, и постыдно обвинять в беззакониях военных трибунов, центурионов и вольноотпущенников!

Сенаторы молчали.

— А почему вместо того, чтобы злословить, никто не говорит о романизации? Население Гадеса и транспаданцы получили права гражданства, латинское право получал ряд галльских городов, получила и Утика… Разве это несправедливо? Довольно оптиматам сечь провинциалов фасциями! Пора отказаться от диких нравов — ведь мы не варвары! Вот, отцы государства, права, полученные провинциалами при единодержавии Цезаря, и неудивительно, что эти люди восхваляют его! А мы? За что мы должны благодарить императора и диктатора, нашего отца и героя? Всюду латинский язык стал государственным, а муниципальный закон, основа управления италийскими городами, утвержден народом; монета чеканится опытными египетскими рабами, и на общественные должности допущены рабы и вольноотпущенники… Врачи и преподаватели свободных искусств получили права гражданства, долговые обязательства изменены: теперь оценка имений производится согласно стоимости до гражданской войны, и если заимодавцы теряют четвертую часть ссуды, то это на пользу нуждающимся. Усилена кара за убийства: богачи лишаются всего имущества и отправляются в изгнание, а прочие — только половины имущества. Приказано скотоводам набирать треть пастухов из свободных граждан; в колониях расселено восемьдесят тысяч человек; детям простолюдинов разрешено добиваться магистратур. Знаю, нобилям всё это не нравится, но не нужно забывать, что римлян осталось немного — они смешались с различными народностями… Даже на улицах видишь больше чужеземцев, чем римлян! Так почему же вы, недовольные, мешаете Цезарю работать? Может быть, вы — помпеянцы? А если это так, то не мечтаете ли отомстить за Помпея? Напрасный труд! Сами боги помогали императору победить триумвира, который поддерживал аристократию, а потом бесславно погиб в Египте!

Цезарь слушал с удовольствием речь Антония.

— Он стремится к царской власти! — крикнул кто-то. Наступила тишина. Антоний взглянул на бледное лицо императора.

— Не первый раз слышу я эти лживые наветы врагов, злодеев и завистников, — сказал Цезарь, — и только первый раз могу возразить, — войны, государственные дела и общественная деятельность мешали мне оправдаться. Теперь, когда республика существует только по имени, как во времена Суллы, только глупый муж осмелился бы сложить с себя диктатуру и подвергнуть отечество опасности. Меня обвиняют в стремлении к царской власти. Если бы это было так, то как поступил бы я с невольниками, вольноотпущенниками и плебеями? Даровал бы права гражданства провинциалам? Конечно, нет! Я утвердил бы господство олигархов, подчинив их своей власти! Поэтому, квириты, утверждение, что я стремлюсь к царской власти, ложно, и хотя я усыновил Гая Октавия, племянника моей сестры, то вовсе не потому, что, не имея сына, желаю сделать его своим наследником с титулом императора, а просто оттого, что нужно же кому-нибудь передать, в случае смерти, свои незаконченные дела! И преемник мой будет так же, как и я, трудиться для блага отечества.

Долабелла тронул его за плечо.

— Не волнуйся, император! Какое имеет право эта толпа спрашивать у тебя отчета?

Выйдя из курии, Цезарь остановился:

— Вернись в курию, — сказал он Долабелле, — и шепни Антонию и Лепиду, чтоб они зашли ко мне. Приходи и ты с ними…

В таблинуме Цезарь растянулся на ложе и, полузакрыв глаза, отдыхал. Старался ни о чем не думать, как предписал врач, но мысли назойливо лезли. Он думал о том, что в Аполлонию послан Гай Октавий во главе шестнадцати легионов и с ним поехал Агриппа, что в Деметриаде склады полны оружия, что нищая молодежь, жаждая обогатиться в Парфии, поступает в легионы в качестве волунтариев и что денег собрано еще мало…

Все его мысли, распоряжения, государственные средства, — всё было сосредоточено на этом деле, которое, в случае успеха (а он ни на мгновение не сомневался в нем), дало бы ему неограниченную власть не только над провинциями, но и над всей Италией, власть, которой он добивался с упорством, к которой шел всю жизнь и для достижения которой положил немало трудов, хитрости, обмана и холодного коварства.

Однако власти диктатора оказалось мало: власть, лелеемая им, была монархия, но магистраты и римский народ приходили в ужас при мысли, что могут повториться страшные дни Суллы, а воспоминания, передававшиеся из рода в род, о римских царях пестрели пятнами крови, неслыханными насилиями.

Парфянский поход стал его целью, а следствием должна была быть корона. Это понимали все сенаторы, и на бледном лице Кассия при встрече с Цезарем или Брутом мелькало недоумение: «Неужели Цезарь будет царем?»

Пришли Антоний и Лепид. Не торопясь, беседовал с ними о парфянском походе, хотя знал, что в прихожей толпятся знатнейшие мужи республики, ожидая часами его выхода, как царя…

Антоний и Лепид встали почти одновременно. Целуя руку Цезаря, Лепид сказал:

— Так не забудь же, умоляю тебя богами, великий Цезарь, прибыть ко мне на пиршество…

Цезарь кивнул и, взглянув на Антония, преданно смотревшего на него, улыбнулся:

— Что скажешь еще, друг? В твоих глазах я вижу радость…

— Я, Цезарь, радуюсь, что живу с тобой в одно время и могу служить тебе не только как преданный слуга, но как друг, коллега и советник! Правда, я не обладаю столь светлым и проникновенным умом, как ты, но ты, вероятно, не забыл, что в боевых действиях в Галлии я был твоим прилежным учеником…

— Я ценю тебя, Антоний, люблю и уважаю. И тебя также, Лепид! Надеюсь на вашу дружбу и помощь в военных и государственных делах.

Оба, преклонив колени, говорили:

— Ты, Цезарь, должен быть царем, и мы поможем тебе сломить упорство завистников, старых ослов и притаившихся помпеянцев!..

XVIII

Воспользовавшись хорошим настроением Цезаря, Оппий пригласил его на празднество в загородную виллу.

— Господин, там отдыхая от государственных дел, ты будешь веселиться, ни о чем не думая. Да поможет мне твоя покровительница Венера убедить тебя!

— Когда состоится празднество? — спросил Цезарь.

— До Сатурналий, господин мой! — поспешно ответил Оппий, боясь, что император откажется.

Цезарь кивнул, и обрадованный Оппий, возвратившись домой, тотчас же послал гонца к Эрато, приказав готовиться к пиру.

В таблинуме остались Антоний, Бальб, Кассий, Брут и Цицерон.

Цезарь был весел. Обращаясь к Цицерону, который, как ему было известно, скорбел о республике, он сказал:

— Не пора ли, друзья, дать полную амнистию (это твое слово, Цицерон!) помпеянцам? Теперь они для нас не опасны, а я забочусь о мире в Италии и провинциях. Поэтому я хочу разрешить им вернуться в Италию, а вдовам и сыновьям погибших возвращу часть отнятого имущества.

Кассий, Брут и Цицерон захлопали в ладоши. Молчали только Антоний и Бальб.

— Что же вы? — обратился к ним Цезарь. — Разве вы не согласны с моим решением?

— Не будь доверчив, император, — твердо сказал Антоний. — Помпеянцев мы знаем, — они готовы предать тебя…

— Или убить, — покосился Бальб на Цицерона. Оратор побледнел, встретившись с ним глазами.

— Я не думаю, чтобы император и диктатор нуждался в советах даже друзей, — вымолвил он, едва владея собою. — А слово Цезаря — тверже камня и для нас закон.

— Это так, — согласился Бальб, — но император выразил свою мысль не в виде окончательного решения…

Цицерон поспешно прервал его:

— Общество давно ждет содружества всех сословий в работе на пользу отечества. И, конечно, Цезарь помнит мои слова в благодарственной речи за помилованного Марцелла: «Мне больно видеть, что судьба республики зависит от жизни одного человека…» Ибо республика, Цезарь, не может оставаться в том виде, как она есть…

— Я предпочитаю смерть жизни тирана, — перебил Цезарь, — но почему ты, консуляр, знаменитый оратор и писатель, повторяешь всюду, что всё потеряно, что тебе стыдно быть рабом и совестно жить? Ты несправедлив, подвергая насмешкам полезные мероприятия и справедливые действия. Не ты ли насмехался над исправлением календаря, над магистратами, которые работают по моим указаниям, а не по своему усмотрению, над ограничением власти жадных правителей, грабящих провинциалов? В речи «За Марцелла» ты умолял меня беречь свою жизнь, а когда сенат приказал поставить мою статью рядом со статуями семи царей, ты ехидно заметил: «Очень рад, видя Цезаря так близко от Ромула!»