Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)

• Название: Весны гонцы (книга первая)
• Автор: Екатерина Шереметьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Эта книга впервые была издана в 1960 году и вызвала большой читательский интерес. Герои романа — студенты театрального училища, будущие актёры. Нелегко даётся заманчивая, непростая профессия актёра, побеждает истинный талант, который подчас не сразу можно и разглядеть. Действие романа происходит в 50-е годы, но «вечные» вопросы искусства, его подлинности, гражданственности, служения народу придают роману вполне современное звучание. Редакция романа 1985 года.

---

А в ожидании этого приказа все, как потом, вспоминая, говорила Глаша, «распсиховались». Дела никакого не было, да ещё, как на грех, с утра зарядил дождик, и серое небо не обещало ничего хорошего. Мысли упорно вертелись вокруг одного, самого важного вопроса, решающего чуть ли не всё в жизни, измучившего, как зубная боль.

Наутро после конкурса Глаша с Алёной впервые поссорились.

Алёна была молчалива. Глаше, видимо, казалось легче рассказывать о своих переживаниях.

— И зачем я смотрела на Женьку? Зачем? Бездарная! — с отчаянием воскликнула Глаша. — Надо было смотреть только на Олега. Ведь Епиходов для Дуняши — нуль, даже помеха, а пуп земли — Яша.

Алёна тоже проклинала себя за то, что слишком мрачно играла свою Ларису, ведь Галина Ивановна так ясно объяснила — от скуки, а не от любви. Но какой толк теперь вспоминать об этом — не вернешь!

— Ну что ты молчишь, как мумия? — приставала Глаша. — И кто это запивает молоком помидоры? Ты совершенно некультурная.

Ну, что было ответить? Алёна покрепче посолила помидор и опять запила его молоком.

— Не отвечать, когда с тобой говорят, то же хамство! Хороша «артистка»! — ядовито сказала Глаша, явно рассчитывая вывести Алёну из себя.

Алёна вспыхнула, но промолчала.

— Вот уж не думала, что ты такая злыдня! — Глаша выскочила из-за стола и уселась на подоконник.

Алёна молча принялась убирать посуду. В груди всё ныло, словно от холода. Уж лучше играть дур вроде Ларисы — лишь бы приняли. А что делать, если не примут? Митрофан Николаевич говорил: надо непременно любить своё дело, а какое ещё дело она может любить?

— «Соловьи, соловьи, не будите солдат!» — надрывно затянула Глаша.

Алёна не выдержала:

— Не вой.

— Вот ещё! — Глаша соскочила с окна и, всхлипывая, заголосила: — Тебе дела ни до кого нет! Индивидуалистка! Толстокожая!

Алёна швырнула немытые чашки, подлетела к вешалке и схватила свой жакет.

Дверь без стука открылась, вошла комендантша, а следом за ней незнакомая девушка с надутым лицом и растрёпанными рыжими волосами и Агния, обе нагруженные вещами.

— Не понимаю, Марья Васильевна, — передёрнув плечами, заговорила рыжая гудящим, как труба, голосом. — Просили же эту комнату оставить за нами, и вдруг… — Она брезгливо посмотрела на Глашу с Алёной. — И зачем вы сюда ещё эту переселяете? — она кивнула на Агнию.

— Да ведь до приказа не могу же их выселить! — раздраженно ответила комендантша. — Вот завтра вывесят приказ. У меня же этих поступающих двадцать восемь живет, а примут всего шестнадцать, в общежитии от силы шестерых оставим. Свои студенты возвращаются, а селить некуда! Полный содом!

Монолог комендантши не поднял настроения. У Глаши губы дрожали, и слёзы выступили на глазах. Агния, криво улыбаясь, ждала: какую из свободных кроватей выберет рыжая. Алёна тоже смотрела на рыжую гневно и выжидательно. Та свалила вещи на стол, уперев кулаки в бока, взглядом хозяйки окинула свободные кровати и вдруг махнула рукой:

— А, все равно на один день! — и принялась раскладывать вещи на кровати у окна.

— Тебе помочь? — спросила Алёна Агнию, желая этим показать рыжей, что они хоть и поступающие, но друг друга в обиду не дадут.

Рыжая искоса взглянула на Алёну.

— Как вас зовут? — сказала Глаша. — Хоть и на один день, а вежливее было бы познакомиться.

— Меня? — слегка растерянно переспросила рыжая. — Клара, Клара Любавина.

Алёна, увидев, что её поддержка Агнии не нужна больше, собралась и ушла.

Одно только твердое решение сложилось у неё: уехать в Крым, если не примут в институт. Остальное было неясно. «Что же делать? — в тысячный раз спрашивала она себя. — Пойду официанткой на теплоход, хоть посмотрю новые места, новых людей! Да не всё ли равно!»

И отправилась на вокзал.

Улицы, по которым две недели назад она шла, разыскивая институт, мелкий дождь, серое небо напоминали то волнение, ту наивную самоуверенность, с какой она явилась в этот город. Как много изменилось за две недели, и как сама она изменилась!

Алёна шла медленно, останавливалась, оглядывалась назад. Теперь, когда ей почти наверняка, предстояло уехать отсюда, и, может быть, навсегда, становилось ещё грустнее оттого, что город уж очень хорош. Она, конечно, не успела полюбить его, но почувствовала его прелесть и почти с нежностью взирала на большие и на первый взгляд неприветливые дома с блестящими от сырости крышами, на бесцветное небо и мокрый асфальт, на глянцево-зелёную листву деревьев, разрывавших ровный строй домов, на умытые дождём яркие троллейбусы и автобусы, шуршащие шинами. Удивительный город! Ну, где ещё люди ходят под дождём так невозмутимо, будто не замечая сырости, покрывающей лицо и одежду? И люди, и дождь, да и всё здесь необыкновенное. И неужели… уезжать? «Да, уезжать, — твердо сказала себе Алёна. — И завтра же».

Поезд на Симферополь уходил вечером, но билет надо было взять рано утром, то есть до того, как появится приказ. А если всё-таки зачислят? «Ну что ж, лучше потом продать билет, чем торчать здесь лишний день! И даже очень хорошо — не томиться ожиданием, пока вывесят приказ, а смирненько стоять в очереди на вокзале».

Никому не рассказала Алёна о своем решении и утром следующего дня встала рано, тихонько, чтоб не разбудить соседок, оделась и ушла.

До открытия кассы было почти два часа, а впереди Алёны оказалось уже двести одиннадцать человек. Алёна прислонилась к холодной стене вокзала, прислушивалась к разговорам и старалась думать о постороннем. Но приказ о зачислении в институт так и вставал у неё перед глазами. Она отлично знала, что приказы пишутся на обыкновенных листах, однако этот представлялся ей большущим, как афиша, и фамилии на нем, крупно и жирно напечатанные, должны были быть видны издалека. Вчера вечером, ложась спать, Агния потушила свет и сказала: «Изобрели бы такую же кнопку в голове: р-раз — и выключил мысли! А то вот страдай!»

Алёна думала о приказе весь вчерашний день и если забывалась на время, то для того, чтобы терзать себя, вопросами: что же делать? Кем же быть, если?.. И почему только сейчас поняла, как надо играть эту проклятую Ларису, а на экзамене вытворяла бог знает что? Ей надоело думать об одном и том же, будто без конца шагать по кругу, но никак не удавалось и выскочить из него. Она долго ворочалась на кровати и слышала, как вздыхают и маются от бессонницы Глаша и Агния.

Одно происшествие ненадолго перебило это хождение «по кругу». Часов, вероятно, около двух в темноте громко стукнула дверь, щёлкнул выключатель, и они увидели Клару. Растрёпанная рыжая Клара выглядела так, будто её сию минуту кто-то оттаскал за волосы, ярко накрашенный рот был размазан. Она улыбнулась и победно оглядела лежавших девушек.

— Улеглись, деточки? Ну, ничего, скоро образуетесь! Только дайте чего-нибудь пожевать — умираю! Какой-то сумасшедший день: отправилась к тётке, куда Макар телят не гонял, а они все за город умотали. Нацелилась в киношку — думала, заграничная картина, оказалась отечественная мура! Рассчитывала после поужинать — тоже не вышло! А булочные уже закрыты, да и денег даже на сайку не осталось, — громко говорила она, а трубное гудение её голоса то и дело прерывалось неожиданно визгливым смешком. — Дайте, девочки, капелюсеньку пожратки! — закончила она, умильно поглядывая.

Несколько секунд недоуменно молчали, потом Агния, глянув на Алёну и Глашу, сказала:

— Ну, девочки, пусть поест! Возьми там в шкафчике хлеб и масло. А колбасу съели… И чай остыл.

— Ничего! Сойдет и так! — отрезав толстый ломоть хлеба и намазывая почти таким же слоем масло, пробормотала Клара.

После недолгого молчания Глаша спросила:

— На кино деньги есть, а на хлеб нету?

— На кино? — с усилием проглотив, изумилась Клара и фыркнула. — Да что я, припадочная, чтоб на свои деньги ходить? Думала, и ужином угостит, а он, дуся, лимонадом с конфеткой. Намекаю, что, мол, время покушать — не реагирует. Был бы хороший знакомый, я бы, конечно, прямо сказала, а когда первый раз — неудобно.

Опять наступило неловкое молчание, потом Глаша опять спросила:

— А целоваться с первого раза удобно?

Клара ухмыльнулась, дожевала и проглотила.

— А как же! Это всякому нравится, а вот выставишь сразу на ужин, подумает — нахалка, и в другой раз не пригласит.

Алёна слушала со смешанным чувством возмущения и любопытства — неужели Клара говорит правду? Может, дурачится, разыгрывает? Но её всклокоченная голова и размазанный рот…

— Либо ты врёшь всё, либо действительно нахалка, — опять не утерпела Глаша.

— И слава богу! — с весёлым вызовом ответила Клара. — Всё интереснее, чем быть мещанкой преподобной.

Три девушки одновременно сели на кроватях. Глаша с Агнией, перебивая друг друга, принялись доказывать, что сама она мещанка, что поведение её недостойно советской девушки и противно, что ей не место в советском вузе, что она «сплошной пережиток», но все их гневные и правильные слова разбивались об откровенное, спокойное бесстыдство Клары, её смех и добродушно-презрительные реплики: