Эрвин Штритматтер - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Творчество одного из крупнейших писателей ГДР Эрвина Штритматтера хорошо известно советскому читателю. В однотомник входит психологический роман «Оле Бинкоп» — классическое произведение о социалистических преобразованиях в послевоенной немецкой деревне, весь сборник лирических новелл «Вторник в сентябре», книга автобиографических повестей «Мой друг Тина Бабе» и избранные миниатюры из сборника «Себе на утеху». Некоторые произведения публикуются на русском языке впервые.

---

Ларсону пришлось приобрести еще и импортного лиса с на редкость серебристой шкурой, заплатив за него прежнюю непомерную цену, хотя его давно уже не было в живых.

Зефа похоронила свою кобылу у подножия холма за фермой. Крокусы и примулы зацвели на лошадиной могиле. В ней были похоронены и надежды на новый блистательный номер.

Вечером в кучерскую к Зефе пришел камердинер графа.

— Их сиятельство просят через полчаса принять их!

Камердинер ушел, не получив ответа. Она запихивала одежонку в переметные сумы своего седла.

Рикс сидел и размышлял. Сегодня опять пришло письмо, полное весеннего воркованья, от той, которую звали Ханни, но и в нем ни слова о Вальтере. Видно, друг от него отвернулся.

За окном что-то прошуршало, стукнуло тихонько. Верно, летучая мышь охотится за мотыльками. Рикс расстелил постель и начал раздеваться. Снова стук. Он открыл оконце. Зефа с седлом на спине и скатанным потником под мышкой. Он впустил ее. Она положила седло на скамейку из березовых сучьев. Ее трясло.

Полуслепое зеркало в его шкафу она протерла рукавом жакетки, но в него не взглянула. Достала ночную рубашку из переметной сумы и разделась. Не попросила его отвернуться или отойти за шкаф. Прикрылась потником и ладонью стукнула по койке, по месту, остававшемуся свободным.

Он сидел, покуда она спала. Когда луна появилась из-за холма, поросшего крокусами, он лег возле нее.

На следующий день она пошла во дворец, работала в конюшне, а вечером снова была здесь.

Графиня вернулась из Швейцарии. Она с удовлетворением приняла весть о ликвидации фермы. Ее обрадовало, что граф не хочет больше измываться над бедными зверюшками. Благоволение графини простерлось далеко: граф провел ночь в ее спальне. Слуги, даже поздним утром, ходили на цыпочках и перешептывались.

На третье утро явился Ларсон, когда Зефа еще не успела уйти. Он потер свой больной глаз и мялся, не зная, как начать: он пришел по поручению графа.

— Значит, их сиятельство опасаются, что их сиятельство понапрасну обвинят в пристанодержательстве.

Словом, граф просил Зефу вернуться во дворец, если она не хочет быть уволенной.

Зефа отодвинула Ларсона в сторону и вышла. Он пошел за ней, догнал ее в воротах и стал что-то ей говорить. Рикс видел, как она плюнула и захлопнула за собой ворота.

Он замотал в старый пиджак свои дырявые «бродячьи» башмаки, сунул в бумажник «под кожу» зимние сбережения, несколько писем и газетную фотографию, вынутую из березовой рамки.

— Значит, я вижу, вы, как дурак, уходить собрались, — сказал Ларсон и ткнул пальцем в высокие сапоги и теплую куртку Рикса. Уж не хочет ли он прикарманить графскую одежу?

Рикс переоделся, но прощанием себя утруждать не стал. Он вышел через задние ворота фермы. И шел осторожно. Из-за крокусов. Возможно ведь, что цветущие луга останутся жить у него в памяти.

Она звала его, но такой щебет стоял в кустах, что он не слышал. Она его догнала. Он увидел, что она плачет. Он снял седло с ее плеча.

Под Кобургом они наткнулись на цыганский табор. Он устал тащить седло и на малые свои сбережения купил ей отощавшего за зиму конягу.

Она целовала его снова и снова. Он мог бы иметь все, что она имела.

На рассвете он слез с сеновала, где они ночевали, и пошел на север — к городам.

Туман Перевод О. Бобровой

Когда трубочист вылез из печной трубы на кухне ресторанчика, еще прежде, чем улеглись хлопья сажи, в печку забрался мясник Болл. Трубочист предлагал Боллу свою повязку, но Болл не взял ее, а затолкал в рот в виде кляпа собственный платок в красную клетку. Болл полез в печку в зеленой грубошерстной непромокаемой куртке, надетой поверх полосатой рубашки. Это входило в условия пари. Легкие пари не привлекали Болла. Он снял с себя сапоги, но носки из белой овечьей шерсти оставил. Носок должен был скрыть от любопытных собутыльников искривленную правую ногу.

Когда толстый зад мясника скрылся в дымоходе, хозяин ресторанчика запер печную дверцу и вместе со всеми выбежал на улицу.

Дело было поздней осенью. Вяло текли унылые послеобеденные часы. Солнце клонилось к закату, и собратьям по выпивке, наблюдающим за трубой на крыше, приходилось прикрывать глаза ладонью. Там наверху должен был появиться Болл, если он хотел выиграть пари.

Когда минут десять спустя из трубы повалили клубы сажи, а мясник все еще не появлялся, кое-кто из честной компании бросился назад в кухню и открыл дверцу дымохода. В лицо им завихрилась сажа, и они ничего не увидели, но услышали, как Болл сопя пробирается наверх. Они опять помчались на улицу, чтобы не пропустить зрелища на крыше.

Наконец Болл появился. Единственное, что оставалось у него еще чистым и белым, это глазные яблоки. Вращая глазами, Болл уселся на край трубы, болтая ногами в некогда белых шерстяных носках, потом отпил большой глоток из фляжки и начал издеваться над трубочистом: мол, наконец-то он узнал, как легко некоторые люди зарабатывают деньги и даже становятся государственными служащими.

Собутыльники загалдели, поздравляя Болла. Проходившие мимо деревенские жители останавливались, чтобы поглазеть на мясника в роли трубочиста. Вечером они расскажут у себя дома о новой проделке Болла.

Болл жил всего за три деревни, но до односельчан вести о его проделках не доходили, об этом заботилась его жена и родственники. Боллы считались почтенными ремесленниками: уже три поколения деревенская мясная лавка была в их руках. Четвертое поколение, которое, собственно, было на очереди, находилось еще в плену, куда оно попало во время последней войны. Растущие один над другим пальцы ног спасли старого мясника Бернхарда Болла от войны, искривленная стопа была его счастливой судьбой.

Болл умел скрашивать свое существование в скудные годы войны: пшеница, шерсть, женщины, розыгрыши — все это можно было получить за шпик. Однажды к стойке трактира в Мульмендорфе морковью подманили корову и подоили, стаканчик молока как средство от алкогольного отравления — десять марок. Пари и деньги выиграл Болл.

Скачки на спор на кабане по деревенскому лугу в Цильтендорфе. Кто дольше продержится на свинье? Это пари Болл проиграл, искалеченная нога помешала ему.

Чей петух с отрубленной головой полетит дальше? Кто дольше удержит на вытянутой руке живого четырехфунтового угря? Такие вот пари придумывал Болл.

Пари с дымоходом он, конечно, выиграл, хотя спуск в кухню ресторанчика и напоминал, скорее, шумное падение. Трубочист, оставшийся соблюдать безопасность, с оскорбленным видом удалился.

Собутыльники еще долго пировали, празднуя счастливое путешествие Болла по дымоходу. В конце концов, черные, перемазанные сажей — в продолжение вечера Болл не упускал случая по-братски обнять каждого, — они почувствовали усталость.

Болл потребовал вызвать такси из ближайшего городка. Туда позвонили и стали ждать, но машина не приехала. Таксист не хотел больше иметь дело с мясником, потому что несколько недель назад Болл использовал такси для того, чтобы глубокой ночью отправить домой всего лишь свою мясниковскую кожаную фуражку. Он тогда вовсю разгулялся и решил продолжить выпивку.

Извозчичья пролетка тоже не подкатила, и Болл вознамерился поехать ночным поездом. Узкоколейка огибала деревню, но вблизи ресторанчика, в котором Болл удачно прошел по дымоходу, станции не было, а был лишь переезд без шлагбаума, где поезда шли медленно, непрерывно свистя. На этом месте Боллу раньше уже не раз удавалось останавливать локомотив, держа деньги в поднятой руке.

Когда Болл высказал свое намерение, приятели втянули головы в плечи. Они стали его отговаривать. Теперь, мол, другие времена, уже не такие удобные, как прежде, и люди другие, уже не государственные чиновники, а просто служащие железной дороги. Один из собутыльников уверял даже, что знает машиниста ночного поезда — это парень с принципами, он и внимания не обратит на деньги.

Но на Болла предостережения не действовали. При чем тут новые времена? За деньги в любое время можно все купить, даже души праведников и проповедников, уверял Болл. Он рассорился с приятелями, обозвав их «трусливыми зайцами» и «ничтожествами», и уже в начале одиннадцатого полупьяный был у неохраняемого железнодорожного переезда. Он увидел огни локомотива, как светляки возникшие в мягком тумане. Стоя между рельсами, он размахивал банкнотом в пятьдесят марок. Светляки росли. Болл почувствовал неуверенность. Достал еще пятьдесят марок и принялся, как сигнальщик-матрос, махать обеими бумажками, крича:

— Это я, Болл, мясник Болл!

Услышав скрежет тормозов, он уверился в своей правоте и в том, что выиграл пари.

— Я говорил вам, — бахвалился он, — вы, ничтожества, деньги правят… — Но паровоз надвинулся на него, как железный конь, и сбил с ног.