Владимир Бибихин - Узнай себя

• Название: Узнай себя
• Автор: Владимир Бибихин
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 1998
• ISBN: ISBN 5-02-026791-0

---

Отчаивающийся в миру спасется этим самым отчаянием, но никто уже не спасет человека, который перед божественной бесконечностью отшатнулся и схватился за осязаемые опоры. Перед Богом и смертная тоска служит к жизни, как же ты посмел бежать? Ища усыпляющего дурмана, вы толпитесь в Божьих храмах, но вы в тягость и поношение для Господа. Поскольку то, чем Он хотел разбудить вас, усыпило вас, Он готовит для вас иные пути спасения.

Мы живем не в земле и не на небе, не на самом дне и не в вершине, а в пространстве, отделившем небо от земли. Небо слишком недоступно, земля наоборот слишком податлива. Небо не пространство для жизни, потому что мы, люди, никогда не сможем утвердиться на нем. Но и земля не пространство для жизни, она гостеприимно притягивает нас в сладостную могилу. Мы не смогли бы жить, стиснутые между проникающим светом неба и притягивающей смертью земли, если бы не было среднего пространства. Оно раздвинуто не чтобы мы как по мосту подтаскивали по нему земное к небу в безумном и ревнивом стремлении распространить и на него земную осязаемую доступность, которая всегда в конечном счете есть доступность смерти. «Не восходи по ступеням к жертвеннику Моему, дабы не открылась при нем нагота твоя». С другой стороны, оно и не чтобы окаменить землю, сведя на нее небесную твердь. Жить мы можем лишь оберегая среду, храня мягкую и сырую землю в несмешивающемся противостоянии твердому небу. «Сделай Мне жертвенник из земли. Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных. Ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их». Жизненное пространство не должно быть загромождено человеческими поделками, пусть оно останется вольным пространством для дыхания, недоумения, изумления, восторга, терпения, ожидания, раздумья — воздухом души.

Но если мы хотим сберечь жизненное пространство, то должны быть готовы понести на себе все напряжение, которое возникло между небом и землей. Земля вмиг бы иссохла и окаменела, соприкоснись она непосредственно с небом, они должны быть разведены; именно благодаря поляризующему напряжению небо на земле присутствует. Животворное напряжение, раздвигающее небо и землю, дает на земле сказаться небу и удерживает небо на высоте опорой земли.

Секрет хранения животворного расстояния знали древние, а мы, современные люди, умеем только пользоваться доставшимся нам — это умение мы называем своей свободой — и все меньше заботимся о его поддержании. Поэтому наша жизнь все чаще и кошмарнее становится невыносимой. Не пожелав выносить вечного напряжения, к которому призван человек, мы начинаем задыхаться в нашем сужающемся жизненном пространстве. И жизнь конечно совсем кончится, когда будут подточены невидимые устои, которыми издревле раздвинуты небо и земля. Нам в заботах о рациональном планировании своих ресурсов, которые конечно быстро подходят к концу, все больше недосуг подставлять плечи под вечный груз, по примеру наивных древних; нам уже невдомек, что принимая тяготу предельного напряжения человек не обессиливает и не умаляется, не служит нужной и тягостной повинности перед богами или «будущими поколениями», а наполняет свою природу как человека, заряжается сам, наливается жизненной силой. Наоборот, нервные попытки подпрыгнуть до неба и неосторожные заклинания небесной молнии только изматывают и обжигают его.

Много говорят о свободе воли, представляя дело так, будто благодаря ей человек, если захочет, пусть себе во вред, может отвергнуть непременную однозначность благой устроенности бытия и так берет ответственность за свой грех в свои руки. Акцент делается на трагическом безрассудстве «свободного»: знаю что надо делать, а все равно делаю иначе, может быть потому что не хочу быть пай–мальчиком. Считают (с некоторым основанием), что такой концепции держались Бердяев, Достоевский, Кергегор, и будто бы (что уже лишено всякого основания) Байрон и Мильтон. С сочувственными охами, подперши щеку кулаком, соболезнуют непослушнику–человеку, который пускается в такие опасные игры, но в конце концов все ему прощают. Нелепость этого распространенного мнения обнаружится всякому, кто захочет в него вдуматься. Любопытно, что сами его представители не проявляют большой свободы воли в предлагаемом ими смысле, потому что рассуждать иначе кажется не хотят. Но мы, скажут они, и не хотим говорить ничего другого, потому что уже говорим истину. Так они признают, что свобода воли не в лихом буйстве, а в следовании истине. Вот они не погнушались принудительной однозначностью истины и никак не захотели бы ее отвергать. Человек развязывает свободу своей воле лишь поскольку видит истину, свобода воли есть как раз свобода оттолкнуться от своевольных блужданий и шагнуть к единству истины. Каин Байрона, который казалось бы бежит от своего блага и даже бунтует против Бога, на самом деле в поэтическом мире Байрона один среди всех обуян предчувствием крайне строгой, крайне избирательной сверх–истины. Мнимое впечатление одичалого произвола создается потому, что он угадывает эту истину очень глубоко: там, где она еще не сказалась и видна лишь напряженному ожиданию. Шагнуть к первой яви утреннего света или даже, еще до утреннего света, в насыщенную его предчувствием темноту, первым выступить в простирающийся свет — в этом свобода воли. Свобода воли в том чтобы присутствовать при откровении истины первым, а значит одним.

Прорыв в первый простор и достигается волей и воплощает ее. Он только и создает жизненное пространство для всякого вообще движения. Высвободившиеся благодаря такому прорыву зависимые массы материи тоже вдруг приходят тогда в расширяющееся движение, беспорядочно сталкиваются, играют, бродят, пока снова не укладываются, покоренные силами косности и инерции. Это невольное вторичное движение и называют в обиходе свободой. Но между первым прорывом и последующим шевелением смыкающихся масс огромная разница: первое есть вольный выход к свободе, второе хотя и тоже выход к свободе, но несвободный. Это свобода, но еще не свобода воли, а невольная свобода, расходование, а не простирание пространства, расточение, а не собирание.

Люди рассчитывают сберечь свободу, обходясь без воли. Пусть источники свободы откроются без нас. Однако откуда растущая тревога о стеснении жизненного пространства? И как дошли мы до расчетов, что если жизненное пространство совсем уже сократится, то давайте станем меньше рожать? Количество свободы зависит от наличия жизненного пространства, которое создается не свободой, а волей.

Если свобода владеет простором, то воля сам простор. Вольный не рядом с другими владельцами и даже не прежде их, он один и новый, так что о нем нельзя сказать, где он и когда. Он вышел в исходный простор.

Оказаться одним страшно; абсолютно первый, совершенно новый теряет всякую определенность, как бы отдает себя на растерзание: новая земля не умеет даже сама себя назвать, не то что заявить на себя собственность. Мы все как сознающие себя, как свободные я выступаем уже вторичными владельцами жизненного пространства, определяемся в отсчете от некоего начала. Исторически мы наследуем древним и отцам, онтологически — божественной личности. В ее тени, ее отражением возникает наше я. Но едва конкретизовавшись в своей определенности, оно вдруг встает выше своего собственного безымянного начала. Если начало не принадлежит самому себе и не может само себя назвать, потому что оно прежде названия, то я определяю и себя как определенного и начало как мое начало.

И вот я начинаю соблазняться о своей определенности и именности. Мне начинает казаться, что такой больше нигде и никогда не найдешь. В самом себе я обнаруживаю особенное, мое, личное начало, которое среди самой безусловной преданности прообразному началу не поглощается в нем, не видя в нем той же осязаемой конкретности как в себе. Больше того, возвеличивая прообразное начало, я как бы нахожу себе применение, без меня оно как бы безгласно. Я нужен, потому что свое суждение, выбор, положение, вес (хотя бы например своих дарований) я отдам тому, кого признаю как первого и начального. Пусть он проторит безымянную дорогу; силу, законченность, имя всему придам я. Я тот, для которого; тот, которого дорогой ценой… Пустое грамматическое я на путях соблазна, с помощью софизмов и натяжек подтягивает себя до всеобщей энтелехии. «Учение о свободе воли» окончательно кружит ему голову, и оно безвыходно замыкается в самодурстве. Оно тайно превозносит свое самозванное, никем не доказанное достоинство до небес; еще бы: моя воля, возьму и упрусь, и с места меня не сдвинешь, потому — свобода воли; захочу — смягчусь, обращусь и покорюсь. Я единственный и неповторимый; других таких нет; все готовилось для меня; все служит мне. Все идет в ход для обоснования этой самоуспокоенности, даже дурная бесконечность комбинаций природных форм, которая ровно ничего не доказывает и с помощью которых я доказывает не больше и не меньше как свою исключительность. Невозможная задача воплощения я решается как не только возможная, но и тривиальная.