Святослав Логинов - Филолог

• Название: Филолог
• Автор: Святослав Логинов
• Жанр: Научная Фантастика

Далёкое будущее, отстоящее от наших дней на много тысяч лет. Человечество освоило миллиарды галактик и решило все проблемы, кроме одной: чем могут занять себя всемогущие люди? Но перед молодым человеком по имени Верис такой вопрос не стоит. Он — филолог.

***

Повесть передана «Лаборатории Фантастики» специально для свободного размещения.

Если вы хотите сказать автору «Спасибо» и поддержать его творчество, сделайте это:

WebMoney: R130040164057 (рублевый), Z321671511619 ($), E133254019271 (€)

Яндекс. Деньги: 41001953104359

QIWI кошелек: 9213403884

(номера кошельков предоставлены Святославом Логиновым)

---

Человек, встретившийся Верису на берегу, вполне попадал под определение раба: производил некую деятельность и был очень маломощным. В руках он сжимал орудие, которым шуровал в воде, выволакивая на песок, ломкие стебли водорослей.

Верис не мог понять, что за инструмент применяет в работе раб. Прежде достаточно было вглядеться в незнакомый предмет, и ты получал доступ к любой информации, касающейся этого предмета. Разумеется, первым среди информации было название. Но теперь приходилось полагаться только на собственную память. Такова плата за невидимость. Тебя не видит ни служба спасения, ни иные службы, но и ты не видишь никаких служб, в том числе — информационных. Решившись на такое, Верис выпал из состава человечества и был теперь просто биологической особью, единицей, стремящейся к нулю. Математика утверждает, что подобное невозможно, поскольку постоянная величина не может никуда стремиться. Впрочем, мало ли, что утверждает глупая математика. Уже древний мудрец знал: «Единица — ноль! Кому она нужна?» Верис был не очень нужен даже самому себе.

И всё же, как называется рабский инструмент? В памяти всплыло слово «грабли», но Верис отверг его. Грабить — разбойным образом отнимать чужое добро, значит, грабли орудие нападения, а вовсе не мирного труда. Подобное толкование ничуть не противоречит Далю, у которого сказано, что «грабли — маленькая ручная борона». Борона — боронить, оборонять — несомненно, это орудие защиты от грабежа. Следовательно, с помощью граблей можно как нападать, так и защищаться от нападения. Но уж никак не выволакивать на сушу морскую траву.

Незнакомец сгребает водоросли. Так, может быть, у него в руках гребло? Или чем ещё гребут? — весло?…

Верис хлопнул себя по лбу и рассмеялся. Он нашёл нужное слово. Невод! Ведь сказано: «Пришёл невод с травою морскою». И происхождение термина очевидно: не-вод. Забрасываем его в море и вытаскиваем оттуда всё, кроме воды.

Верис внутренне собрался и пошёл проверять свои предположения.

— Здравствуйте, добрый день, — сказал он.

Работник опустил свой невод и безо всякого выражения уставился на Вериса.

Пожалуй, это всё же не работник, а раб. И дело даже не в том, что труд его малопроизводителен. Работник, по аналогии с охотником, — тот, кто работает по собственному желанию, с удовольствием. А этот остановился и стоит столбом.

— Простите, что помешал. Я хотел узнать, как называется ваш инструмент.

— А — сказано так, что не понять, ответили Верису, переспросили, или просто несостоявшийся собеседник выдохнул воздух.

— Ведь это невод, правда?

Человек опёрся о рукоять невода, приготовившись, судя по всему, стоять долго.

— Вы разговаривать умеете?

— А?…

Сомнений больше не было. Это не работник, а раб. Вспомнилась древняя речёвка: «Мы не рабы! Рабы — немы!» Бедняга не умеет говорить, он нем, немец. Другое название немца — германец, тот, чей разум герметически замкнулся в себе из-за невозможности говорить с другими людьми.

И всё же Верис не сдавался.

— Это что? — елико можно упростил он вопрос.

— Вот, — сказал немец.

Он перехватил рукоять поудобнее и вновь принялся грести.

Понимая, что делает недопустимое, Верис попытался войти с человеком в ментальный контакт. Неожиданно это получилось очень легко. Раб оказался привычно раскрыт для любого воздействия извне. Кажется, в нём не оставалось ничего собственного, даже ощущение натёртой ноги и привычное чувство голода тонули в волнах радости и довольства.

— Ого! Ого-го! Ух, ты!.. — для передачи эмоций, захлёстывающих душу раба, других слов не требовалось. И как называется его инструмент, он не знал: эта нувот — без пяти минут инглиш. Или — пиджин? — Верис не мог вспомнить, как жалкая пародия на язык называет сама себя.

Из-за прибрежного холма показался второй раб. Этот нёс за плечами большой плетёный короб. Верис удовлетворённо улыбнулся. На этот раз он точно знал и наименование предмета, и его назначение. С полгода назад его внимание привлекла изящная идиома: «Наплести с три короба». Короба действительно плетутся из лозы, лучины или щепы. Но почему считается, что можно сплести два короба, но нельзя три? Вопрос этот задают лишь люди, потерявшие предлог. Неважно, что плетёный короб называется плетухой, сейчас речь идёт не о том, что плетут сам короб, а что в нём находится нечто плетёное: плетушки, плетеницы, плети или переплёты. Такой короб можно взвалить на спину и отнести в потребное место. При желании второй короб можно нести на груди. Но ежели кто наплёл с три короба, этого один человек вынести не может, третий короб, даже если он не тяжёл, пристроить некуда.

А ведь плести можно не только плетни и плётки, но и слова. «Хитрости словоплетения» — так говорится о причудливых, запутанных, сказочных историях. «Суворов мне родня, а я плету стихи», — сказал величайший стихоплёт былых времён. И когда рассказчик путается в извивах собственной истории, так что слушатель перестаёт верить, о таком тоже говорят: «наплёл с три короба», — хотя плетёной коробки с лямками у завравшегося сказочника нет и в заводе.

Между тем (есть темы для размышления, а между этих тем ещё и события происходят), так вот, между тем, второй раб скинул короб, вытащил оттуда небольшой свёрток, отдал товарищу (товарищ — тот, кто делает с тобой общую работу, производит один товар), а сам принялся упихивать в короб добытые из моря водоросли.

В воде росли водоросли,
А вы гребли и выгребли.

Верис с удовольствием продекламировал строки, что сами собой сплелись в мозгу, а потом пошёл смотреть.

Первый раб сидел на песке и ел. Судя по тому, что совсем недавно наступил полдень, он полдничал.

Верис принюхался и скривился. Гадость страшенная! Такое не то, что в рот засунуть — мимо пройти страшно.

Уже понимая, что ответа не получит, Верис сразу сунулся в ощущения бессловесной твари. Там царило прежнее благорастворение воздухов. Немцу чудилось, будто он сидит в удобном кресле под сенью дерева и вкушает нечто изумительное.

«Ух, ты! Ням-ням-ням!.. Вкуснотища! Кайф.»

Вот оно, прямое доказательство, что мысли и даже ощущения лгут, а правдивы лишь слова.

— Почему? — выкрикнул Верис. — Это же неправда!

Наверное, не надо было этого делать, особенно находясь в ментальном контакте с рабом. Работяга разом ощутил, как свербят разъеденные солёной водой ноги, почувствовал тяжесть в усталых руках. Вместо аромата незнакомых яств на него пахнуло смрадом дрожжевой массы, которую он только что с таким аппетитом поедал. Несчастный вывалил свою пайку в песок и, спотыкаясь, захромал прочь. На ходу он громко хныкал и порой выкрикивал:

— Облом! Ой-е! Облом!

Второй раб даже не оглянулся. Он кончил набивать короб (почему — набивать? — он ничего не бил, а лишь упихивал водоросли плотнее), взвалил его на спину (опять же — почему взвалил? — короб никуда не валился) и бодрой рысцой последовал за товарищем.

«Оп-оп! Оп-оп! Ух, ты! Во, кайф!» — звучало в его мозгу.

Верис пожал плечами, подобрал брошенный инструмент и отправился следом за бежавшими рабами.

За холмом началась вполне обжитая местность. Кучились строения, ничуть не напоминавшие дом, но, несомненно, приспособленные для жилья. Остальная площадь была поделена на квадратики, и там зеленела какая-то растительность.

Верис потянул носом и направился к тому из бараков, который смердел менее прочих.

В эту самую минуту оттуда выскочили ещё два человека. Уж эти-то точно не были рабами! Поздоровей были, поупитанней можно бы сказать — помощней, но никакой осмысленной работы они не выполняли. Просто торопились к Верису, — Оп-оп! Оп-оп! — а собственные их мысли были весьма кровожадны. В руках оба сжимали предметы, которые Верис идентифицировал как стрелялки из детской виртуальной игры в войнушку. Вот только ни детством, ни виртуальностью здесь и не пахло. Разве что игрой самого дурного свойства.

— Стоять! — крикнул первый, направив стрелялку в живот Верису, а второй добавил непонятно, не иначе, по-английски:

— Хенде хох!

— Видишь же, стою, — сказал Верис тому стражнику, что, кажется, умел говорить, и уронил на землю маленькую ручную борону, чтобы страж не подумал, будто Верис собирается обороняться, и не нажал на спусковой крючок.

* * *

— Ты что делаешь? — спросил Верис.

— Читаю, — откликнулась Анита. Она перевела взгляд с пластиковых листов на Вериса и в свою очередь спросила: — А ты читать умеешь?

— Конечно, — ответил Верис.

Он ничуть не удивился. Если бывают люди, которые не умеют разговаривать, а значит — и мыслить, то могут быть и такие, что читать не умеют. В этом плане привычный ответ: «Конечно», — оказывается не вполне верным. Это прежде Верис полагал, что неумение читать является конечной стадией деградации. Теперь он знал, что можно не уметь говорить и при этом походить на человека. Впрочем, Анита немцев за людей не считала, называя их кучниками. Верис не любил неологизмов, но раз есть новое явление, значит, должен быть и неологизм.