Розамунда Пилчер - Карусель

• Название: Карусель
• Автор: Розамунда Пилчер
• Издательство: СЛОВО/SLOVO
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-387-00380-6

На пороге новой жизни стоит юная Пруденс: только от нее зависит, какой эта жизнь будет — спокойной, упорядоченной, или полной забот, тревог. Как всегда у Пилчер, выбор подскажет любовь.

---

— А как быть с моей школой? — Шарлотта по-прежнему была очень насторожена. — Я должна вернуться туда в конце недели.

— Я поговорила об этом с твоей бабушкой. Ты любишь свою школу?

— Нет, я ее ненавижу. Я ненавижу все время жить не дома. Я самая маленькая, там нет никого младше меня, кто жил бы в интернате. Есть девочки, которые приходят туда только днем, они все дружат и общаются в выходные, а меня не зовут. Я бы тоже хотела ходить только днем, но мама сказала, что в интернате гораздо лучше. Не знаю, почему там лучше. По-моему, там гораздо хуже.

— Значит, ты не будешь против, если тебе не придется туда возвращаться?

Шарлотта осторожно это обдумала. На ее лице появился первый проблеск чего-то похожего на надежду.

— Почему? Разве я не должна туда вернуться?

— Нет, я думаю, это необязательно. Если ты будешь жить со мной, для всех нас будет гораздо лучше, если ты станешь ходить в местную школу. Тут никто не живет в интернате, и я думаю, тебе тут понравится.

— Я не очень хорошо учусь.

— Люди не бывают хороши во всем. Зато ты отлично рисуешь и мастеришь. А если ты любишь музыку, у них есть очень хороший учитель музыки и настоящий оркестр, который даже дает концерты. Я знаю одного мальчика, твоего ровесника, он играет на кларнете.

— И я смогу туда ходить?

— Если ты захочешь, я думаю, это можно устроить.

— Я очень хочу.

— Так ты поживешь со мной?

— Вы хотите сказать… я никогда не вернусь к папе?

— Да, — мягко сказала Феба, — возможно, я именно это и хочу сказать.

— Но… вы только что говорили… ничего не бывает навсегда. — Ее глаза были полны слез, и смотреть на это было очень больно. — Я не могу жить у вас…

— Нет, можешь. Столько, сколько захочешь. Как видишь, хотя и случилось самое плохое, мир все же не рухнул. Ты можешь обо всем поговорить и со мной, и с Пруденс. Тебе не нужно все держать в себе. Не старайся быть слишком мужественной. Если хочешь плакать — плачь на здоровье…

Слезы хлынули неудержимым потоком. Губы Шарлотты искривились, как у всех ревущих детей, но рыдания, которые сотрясали ее маленькое тельце, звучали как плач страдающего от горя взрослого человека.

— Ох, Шарлотта… — Феба наклонилась вперед в своем кресле, широко разведя обе руки — и здоровую, и ту, что была закована в гипс, — в этом жесте было обещание поддержки и любви. В любой другой момент этот чисто эмоциональный порыв мог показаться комичным, но сейчас он таким не казался. — Будет тебе, моя хорошая.

Шарлотта вскочила и бросилась в ее кособокие объятия, крепко обхватив Фебу за шею, зарывшись лицом ей в плечо и сбив набок ее шляпу.

Я подобрала корзину с фасолью и кастрюлю и пошла в дом. Потому что им нужно было побыть наедине. Потому что она была ребенком Дэниела. И потому что я боялась, что тоже расплачусь.

На кухне никого не было. Сквозь открытую заднюю дверь было видно, как Лили на лужайке развешивает для просушки белоснежные кухонные полотенца. Теперь она напевала новый гимн.

Не греши и не ругайся,
Честным быть всегда старайся.

Я поставила корзину с фасолью и кастрюлю на край чисто вымытого соснового стола и поднялась в свою спальню. Сегодня утром я убрала свою кровать, но с тех пор сюда заходила Лили, оставившая за собой сильный запах мастики и выстроившая все предметы на моем туалетном столике в аккуратную ровную линию. Я присела на край кровати и вскоре поняла, что все же не собираюсь плакать. Тем не менее я чувствовала себя такой потерянной и опустошенной, словно провела последние три часа во тьме кинотеатра, погрузившись в очень эмоциональный фильм, а теперь снова вышла на залитую светом улицу и ощупью иду по незнакомой мостовой, не в силах прийти в себя.

Мама не вернется с Майорки, да? Папа все равно никогда меня не слушает. Он не станет смотреть за мной. Я бы хотела ходить только днем, но мама сказала, что в интернате гораздо лучше. Бабушка не хотела, чтобы я приезжала.

О Господи, что мы делаем с нашими детьми.

Окно было открыто, и занавеска колыхалась от теплого ветра. Я встала с кровати, подошла к окну и выглянула наружу, уперев локти в подоконник. Феба с Шарлоттой по-прежнему сидели внизу на траве. Слезы, кажется, высохли, и теперь был слышен только дружелюбный шепот их беседы. Шарлотта опять сидела на коврике, скрестив ноги, и плела венок из маргариток. Я смотрела на ее склоненную голову и тонкую уязвимую шею. Я помнила себя в ее возрасте. Мои родители развелись, и я жила с матерью, но я никогда не была нелюбимой, нежеланной, отсылаемой в интернаты. Я помнила поездки к отцу в Нортумберленд: как я желала, чтобы поезд ехал поскорее, когда мы неслись на север. Я помнила, как он встречал меня на станции Ньюкасл и как я неслась по платформе, чтобы броситься в его крепкие и немного пахнувшие твидом объятия.

Я помнила мамин домик в Лондоне, спальню, которую она обставила для меня точь-в-точь как я хотела. Одежда, которую она покупала мне, была именно той одеждой, которую я выбирала. Удовольствие от уроков танцев зимой, рождественские вечеринки, походы на пантомиму в театр «Палладиум» и на «Спящую красавицу» в «Ковент Гарден».

Я помнила покупки в универмаге «Харродс»: за скучным выбором школьных платьев следовало вознаграждение в виде шоколадного молочного коктейля у стойки с газированной водой. И летние поездки на лодке вниз по Темзе в компании знакомых детей, и предвкушение похода в лондонский Тауэр, от которого пробирала дрожь.

И всегда Корнуолл и Пенмаррон. И Феба.

О, моя дорогая, как я рада тебя видеть!

Феба. На меня неожиданно нахлынули мрачные предчувствия, связанные с ней. Что она на себя взвалила с такой порывистой готовностью? Ей шестьдесят три года, и она уже упала с изъеденного червями стула и сломала руку. Что если бы она сломала не руку, а бедро или шею? Страшно представить, что она могла бы удариться головой и лежать там, на полу мастерской, с сотрясением мозга и никто бы об этом не знал и не пришел бы на помощь. Мое воображение ужаснулось такой перспективе, но немедленно принялось рисовать еще более устрашающие картины.

Я представила, как Феба водит свою старую машину. Она никогда не отличалась большой сосредоточенностью и всегда отвлекалась на происходящее на дороге и на улицах, по которым ехала, часто оказываясь на встречной полосе и полагая, что если она будет подавать сигнал клаксоном, то ничего особенно страшного не произойдет.

Что если у нее случится сердечный приступ и она умрет? Такое бывает с другими людьми, почему это не может произойти с Фебой? Что если в один прекрасный летний день она по своему обыкновению пойдет плавать со старой дамбы, нырнет в своем старомодном купальнике и пластиковой шапочке и не выплывет? Казалось, возможным несчастьям нет конца. Но если что-то случится с Фебой, кто позаботится о Шарлотте? Мои мысли вновь заметались в поисках выхода из этой гипотетической ситуации.

Кто возьмет ее к себе? Я? В подвальную квартиру в Айлингтоне? Моя мать? Или, может быть, мой отец? Он был из той породы людей, что возьмут в дом всякую хромую собаку. Я попыталась представить Шарлотту на ферме Уиндиэдж, но что-то мне мешало. Моя молодая мачеха пригрела бы любого ребенка, который стал бы скакать на лошадях, чистить стойла и ходить на охоту, но у нее было мало общего с девочкой, которая хотела только рисовать и играть на кларнете.

Эти мрачные мысли могли одолевать меня бесконечно, но тут меня вернул к реальности звук утреннего поезда из Порткерриса, простучавшего по рельсам, проходившим за домом. Вскоре он появился вдали на изгибе одноколейки и затем остановился на станции. Издали он походил на игрушечный поезд, который заводят ключиком. Он немного постоял, а потом раздался свисток, кто-то взмахнул зеленым флажком, и состав тронулся со станции, оставив за собой на платформе одинокую фигуру.

Дэниел. Приехал на пикник.

Как только дорога освободилась, он спрыгнул на пути, пересек их, перебрался через ограждение и пошел по дороге мимо старой якорной стоянки, где на высокой воде прилива словно поплавки подпрыгивали парусные лодки, и дальше к старой дамбе. На нем были голубые джинсы, темно-синий свитер и белая холщовая блуза.

Я смотрела, как он приближается, легко шагая на длинных ногах и держа руки в карманах, и страстно желала, чтобы он оказался тем самым человеком, к которому я могу прибежать со всеми своими проблемами так же, как бежала в объятия своего отца на станции Ньюкасл. Я хотела, чтобы меня обнимали, утешали и любили. Я хотела поведать ему обо всем, что случилось в это бесконечное утро, и услышать, что все это не страшно, что мне не надо волноваться, что он со всем справится…

Но Феба, которая любила Дэниела, была мудрее, чем я.

Я не могу предсказать, как он поведет себя, когда дело дойдет до повседневных решений и обязанностей.