Ника Ракитина - Радуга (Птицы в пыльных облаках)

• Название: Радуга (Птицы в пыльных облаках)
• Автор: Ника Ракитина
• Жанр: Фэнтези

---

Вытащив из шкатулы, надела госпоже на голову ту самую жемчужную сетку мечту Сёрен, волосы валиком взбила надо лбом и ушами, смазывая жиром каждую прядь, чтобы лучше держались, а с затылка спустила перевитый канителью тяжелый жгут, упавший едва не до колен. Сёрен негромко ахнула. А неутомимая Сольвега уже натирала высокие скулы подопечной надвое разрезанным бурячком; мазала жирным кармином губы, стирала и мазала опять, добиваясь пухлости и кирпичного колера. Стряхнула лишнее в чашку.

— Хороша-а!

Надела ожерелье, серьги с яхонтами: те закачались у щек, меча густо-синие огни.

— Налюбовалась? Голову теперь закинь. А ты придержи за щеки, — велела Сёрен.

Достала скляницу с притертой пробкой.

— Что это? — спросила Берегиня.

— Красавка.

— Так я видеть не смогу.

— А мы у тебя на что? Водить станем. Зато глаза какие будут! Краса-авицы здешние иззавидуются. Не смаргивай. Терпи.

По капельке брызнула государыне в глаза. Зрачки сделались огромными, засияли влажным блеском.

— Ну, Сёрен, — улыбнулась Сольвега, — все вроде. Неси юбки и сорочку.

Нежный шелк прильнул к коже клейкостью весенних почек. Солнце высветило изгибы. Крахмальные юбки коробом, шурша, легли вокруг ног. Сёрен, став на колени, натянула на государыню чулки и надела замшевые мягкие туфельки с язычками. Брякнули в каблуках бубенчики.

— Савва, гряди!

И Савва вошел.

На распяленных руках он нес платье. Какое это было платье! Сёрен сдавленно ойкнула и схватилась за щеки, и даже привычная Сольвега всплеснула руками.

Насмешничая над потугами знаменщика управлять мечом, девчонки и ждать не могли, что в тот вечер, когда Лэти привел домой побитого им же Андрея, Савва вернется не один. За ним, выступающим важно и до смерти напомнившим Сёрен отощалого Бокринова индюка, воробьем скакал, сражаясь с вертлявой тачкой, тощий приказчик обруганного шемаханца, а на тачке гордо ехал преизрядный чемоданец тисненой кожи, распираемый по бокам. Конечно, что это приказчик, все узнали позднее. А тогда, свалив чемоданец у порога и получив с Ястреба грош, счастливый парень убежал, а Савва велел заносить покупку в комнаты. Чем он уломал обиженного, Савва не сознался, попросил только отнести задаток, раз ему поверили в долг. Сам же стал извлекать и разматывать заказанное Сольвегой и сверх того: штуки тонких шемаханских шелков, браговские оловиры, рытый бархат из Полебы, алтабасы и паволоки, швейные принадлежности, пряжки, булавицы, запоны… Если б не сердитая Сольвега, Сёрен из комнаты бы не уходила.

Когда речь зашла о портном, Савва руками замахал почище мельницы, сказал, что не даст добро портить, и призвал Юрия Крадока на совет. А еще (ох, как хотелось его щелкнуть по носу) приказал принести деревянного болвана, чтобы живых болванов не имать. И никуда не делись — принесли.

Выпытав у Юрия тонкости и отличия шемаханской и кромской моды — на пробы они перевели чуть не целую шкуру бычка и углем замалевали стену — Савва заперся. А еду ему оставляли под дверью.

Похоже, не зря запирался.

Платье было двойным: внизу дразняще мерцает сквозь разрезы молочный, окаймленный золотой тасьмой шелк. Узкие рукава мыском приподняты у кистей, открывая тяжелые запястья[1] с ограненными «розой» яхонтами — такими, что и в серьгах и ожерелье: от них руки кажутся особенно тонкими. Сверху — синий с алыми языками, слегка тусклый бархат: распашная юбка, пояс под грудь, приподнятые на плечах, набитые конским волосом и перевитые алыми лентами рукава, разрезные, у локтя раскрывающиеся, как плод, тяжело упадая к ногам; опушенный мехом квадратный вырез, почти прозрачная косынка закрывает грудь, складками уходя под мех. К платью еще полагалась крытая ржавым бархатом накидка из седой, зимней, белки и флер-туманец, размывающий черты лица. Закрепив его шпильками, Сольвега отошла и залюбовалась; а рот Сёрен вообще как открылся, так и забылся. Ровно пять минут Савва был счастлив. А после, потирая красные от недосыпа глаза, стал вязаться к Сольвеге с обедом — и куда в него лезет столько?

16

По желтоватому каменному полу бродили резные мелкие тени, пахло увядающими листьями акации, и узорная решетка на окне казалась украшением, легким и совсем не страшным.

Отец-магистрат перевернул насаженный на стержень кусок бересты.

— И мостовое не платил також.

Когда-то наставник Донатор учил Юрия, что если портрет не получается, надо сравнить натурщика со знакомым предметом обстановки или зверем. Если исходить из этого, магистрат походил на барсука и окосевший поставец. Было сие следствием пьянства, мордобития или болезни, но лик скривился на сторону, левый глаз закрылся, правый созерцал переносицу, а угол крупного рта прятался во вздувшейся щеке. Юрий подумал, что магистрат едва ли закажет свой портрет, разве что в сумерках и сбоку.

Со стуком перевернулась очередная табличка.

— И верейное не платил. И дымное. И подушное.

Единственный нежно-голубой глаз выразил укоризну.

— По две полшельги с каждого, включая пеню, и это выходит…

— А поелику из воздуха сгуститься не могли, — ядовито перебил Юрий, — то следует допросить воротную стражу на предмет утаения дохода.

Магистрат мучительно воздохнул.

— Допрашивали быть. А ежели пробрался в город через калиточку в городской стене либо через верх оной, имеет место подлое уклонение от обязанностей честного человека по выплате…

— Мостового, верейного и на каланчу.

— Правильно! — магистрат расцвел. — Итак, это выходит девятнадцать…

— Десять.

Магистрат сунулся кривым носом в бересты:

— И плата за дознание.

В ратуше было тепло и сонно, плавала в солнечных столбах пыль.

— Двенадцать, и не шельги больше.

— Прямо сейчас.

— Четыре, — Крадок вывернул мошну, показывая ее внутренности. Монетки покатились по столу, отец-магистрат живо прижал их дланью. Порскнул из-под рукава песок. Покосившись на Юрия, рядец быстро смел его на пол.

— Однако же терзают отцов-благодетелей сомнения. Поелику вверенный нам градец не узрел возка славного нашего сожителя и врачевателя, — магистрат пожевал нижнюю губу. Ей-ей, барсучина. — А челядин вельми много, три девки…

Мастер перегнулся через стол. Отец-магистрат подался назад, в словах тоже.

— Замечу также, — сказал он с печалью в голосе, — что охрана вашего дедушки оказала гостю тароватому, известному и полезному Кроме, гвалт и поношение.

Юрий вылупился от души:

— Что?

Ресницы хлопнули одновременно — черные, длинные, как песня, Юрия и белесые рядца.

— Гвалт и поношение. Вот, в грамотке записано.

— Гвалт, может, и был, — вздохнул знаменщик, — а поношения — не было.

— Как же не было поношения? Он же гостя этим… басурманом звал?

— Сколько? — спросил Юрий прямо.

— Пять.

— Упырь.

— Набавлю.

— Стукну.

— А вот это — не нужно! — воздел пухлые руки рядец.

— Две.

— Но возок представьте. И озаботьтесь прошением в гильдию о дозволении врачевания, поелику…

— Понял.

И они разошлись, почти довольные друг другом.

Сольвега стукнула по исхудавшему мешку. Взлетела пыль. Радостно засмеялся Микитка.

— Ой, держите меня! — всплескивая обвалянными в муку руками, охнула Сольвега. — Ох, трое держите, четверо не удержат!

Тумаш с Саввой рады были стараться. Андрей — не все синяки еще зажили, чуя подвох, остался в стороне. И правильно. Неотразимая в ближнем бою Сольвега грудью разметала помощничков. Тумаша приложило об угол стола, Савву мало-мало не закинуло в очаг. Попытка возмутиться была пресечена на корню.

— У, ряхи бесстыжие, — свирепствовала ключница, — оглоеды, коты подзаборные. Совести у вас нет! Мыши скоро с голоду разбегутся. Толокна в кадушке на дне, по ларю с мукой ветер свищет, шемаханское пшено кончилось, а вы жрете да девок лапаете, саранчуки!

— Такую лапнешь, — прогудел Савва, потирая колено. — Себе дороже.

Сольвега метнула в него косой взгляд, грохоча в котле уполовником.

— «А когда я стану вот так, — осторожно прошептал Андрей, — то мне плевать, на какой стороне у тебя тюбетейка».

Масла в огонь подлил воротившийся Юрий. На крик и грохот в кухню прибежали Сашка, Ястреб и зареванная Сёрен — Лэти ушел с фрягом Хотимом Зайчиком. Ушел ненадолго — надолго обряд не отпустил бы, но сиротка все одно рыдала, как по покойнику.

Ястреб грохнул кулаком об стол, заставив кухонную утварь, на радость Микитке реявшую под потолком и гоняющую по углам взрослых дяденек, вернуться на предназначенные места.

— Десять шельг, — почти неслышно фыркнула Сольвега. — Это ж муки три мешка.

Ястреб выслушал, ухмыляясь, запустил пальцы в волосы:

— Да-а. Ну, лошадки есть. А вот где я им возок достану?