Михаил Румер-Зараев - Столыпинский проект.Почему не состоялась русская Вандея

• Название: Столыпинский проект.Почему не состоялась русская Вандея
• Автор: Михаил Румер-Зараев
• Издательство: Дружба народов.Журнал.
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012

Постсоветская Россия на обломках колхозно-совхозного способа производства нащупывает возможные формы реального существования села, пытаясь остановить его вымирание и найти компромисс между архаикой личного подсобного хозяйства и аграрными капиталистическими предприятиями… Как долго стране предстоит искать эти пути? Михаил РУМЕР-ЗАРАЕВ исследует проблему в очерке «Столыпинский проект».

---

Но вот скотоводство в Зауралье развивалось полным ходом. К 1917 году сибирские крестьяне имели вдвое больше коров, чем в Европейской России. И проблема сбыта молока решалась путем кооперации, развивалась сеть не только частных, но и артельных маслозаводов. Только за границу в 1913 году было отправлено 4,5 миллиона пудов топленого масла.

XIII. Нетерпение

Нет, пожалуй, ни одного явления российской истории, которое воспринималось бы современным нам общественным сознанием столь по-разному, со столь противоположных позиций, как столыпинская реформа. Для одних она — благо, попытка вывода страны из кризиса и спасения отечества от грядущих революционных катаклизмов, создания естественных для того времени социально-экономических отношений. Для других — это попытка с негодными средствами, с заведомо неудачным результатом, продиктованная сословным стремлением спасения помещичье-дворянского строя. В зависимости от позиции историка из анналов прошлого извлекаются и различные показатели реформы, ее итоговые цифры, которые пляшут, разнятся, доказывая ту или иную точку зрения. Попытаюсь с возможной осторожностью проанализировать эти итоги и я, используя цифры из разных источников.

Считается, что за 1907–1915 годы из общины вышло более трех миллионов хозяев — четверть всех крестьянских дворов. Но выход из общины вовсе не означал перехода к частному хозяйствованию. Свыше 1,2 миллиона крестьян продали надельную землю, переселяясь в Сибирь или пополнив ряды наемных сельских или городских работников. И все-таки на надельных землях за это время образовалось 300 тысяч хуторов и 1,3 миллиона отрубов. Это и была та самая армия собственников, на которых так рассчитывал Столыпин в своих проектах. Им предстояло работать на участках, размеры которых составляли в среднем по России 7,7 десятины. Между тем норма продовольственного обеспечения типичной крестьянской семьи численностью 6–7 человек в условиях сохранявшегося в России трехпольного севооборота, по подсчетам земских агрономов, предусматривала размеры участка в 10–12 десятин. Только при превышении этой нормы хозяйство можно было считать фермерским, то есть товарным, работающим не на собственный прокорм, а на рынок. Разумеется, цифры эти средние. Социальная поляризация на селе должна была приводить к концентрации земли у одних и к разорению других. Но для этого требовалось время, которого у Столыпина не было. Его крик: «Дайте мне двадцать лет, и вы не узнаете Россию!» — означал понимание того, что никаких двадцати лет у него нет и не может быть не только из-за зыбкости и конечности его собственной жизни, но и в силу подспудного понимания того, что реформа опоздала на тридцать лет, что начинать ее надо было во времена Бунге, как тот и предлагал, а теперь реформаторы сидят на вулкане революционных страстей, на кипящем котле, крышку которого вот-вот снесет и надо торопиться, торопиться…

Первоначально ему казалось, что, для того чтобы «вбить клин» в общину, достаточно отдельным домохозяевам укрепить наделы даже и при сохранении чересполосицы, а потом приступить к разбивке деревенского надела на хутора или отруба. Но вскоре вышел Закон о землеустройстве, по которому села, где были проведены землеустроительные работы, считались перешедшими к наследственному владению своими наделами. Таким образом, на хутора и отруба стали, в сущности, насильственно разверстывать целые селения.

Еще будучи гродненским губернатором и высказываясь за уничтожение общинной собственности Столыпин говорил: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых немыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью».

Ждать не хотелось, тем более что сроки этого ожидания были неопределенно долгими. В соседней Пруссии переход от общины к хуторам занял сто лет.

Но и насильственная землеустроительная разверстка целых селений не давала возможности покончить с чересполосицей. Только четверть всех единоличных хозяйств владели на своих хуторах и отрубах землей, собранной в одном месте, еще четверть — имели полосы в трех местах, а половина — в двух. Идея компактного производительно работающего хутора реализовывалась медленно и трудно, встречая сопротивление крестьянства. К тому же экономические результаты отнюдь не подтверждали плодотворности этой идеи. Среднегодовой прирост продукции сельского хозяйства с 1901–1905 по 1909–1914 годы снизился с 2,4 до 1,4 процента. И хотя в 1912 году по валовому сбору зерна Россия вышла на первое место в Европе, по урожайности она оставалась на одном из последних мест, да и главными поставщиками зерна были не реформированные крестьянские хозяйства, а все те же помещичьи имения. Перетасовав надельные земли, реформа не изменила общинной психологии всего земельного строя, отнюдь не приноровленного к современной агрикультуре. Да и какая агрикультура могла быть на семи десятинах хуторской земли без пастбищ, принадлежащих общине, без дорог, без инвестиций.

Страшно было мужику уходить из общины, как бы ни подталкивали его к этому реформаторы. Страшно и оставаться на малоземельном чересполосном наделе, когда вот-вот тебя посетят недород или засуха и тогда — голод. «Был на войне, это страшная вещь, — приводит черносотенный публицист Меньшиков письмо крестьянина, — но страшнее всего, в том числе и войны, когда жена и дети сидят без куска хлеба. Нет земли — в этом все дело… Мы говорим барину: „Дайте земли“, а ответ барина таков: „Надо уничтожить треть народа, тогда хватит земли на всех“».

А в другой статье Меньшиков приводит разговор с молодым помещиком, рассказывающим, что происходит в деревне: «Приехал продавать имение — жгут. Не только дворян, но и арендаторов, зажиточных крестьян… Брожение ушло вглубь и неизбежен новый взрыв… Заведешь речь с крестьянином поконсервативнее и слышишь: „Что ж, теперь умнее будем, зря соваться не станем. Ждем войны. Война беспременно будет. Тогда конец вам…“. Какова точность предсказания за несколько-то лет до четырнадцатого и семнадцатого годов!

И народническое „Русское богатство“ в 1912 году приводит рассказ сельского священника: „Такая злоба выросла в деревне, такая злоба, что кажется, теперь весь воздух насыщен ею… Нож, дубина, красный петух… Очевидность бессилия, жгучие неотмщенные обиды, междоусобная брань, ненависть без разбора, зависть ко всему благополучному, уютному, имущему…“.

На фоне таких настроений крестьянской массы столыпинская реформа была обречена, как только рухнула поддерживавшая ее власть.

Погромы зажиточных хуторян и отрубников, а заодно и винокуренного завода с повальной пьянкой и последовавшим пожаром, восстановление общины с постоянными переделами земли, конфискация помещичьих земель — таковы события восемнадцатого года в Старом Синдрове.

В Лохе происходило примерно то же самое. В мае семнадцатого года сельский сход, по инициативе вернувшихся фронтовиков, удалил из села трех священников за их монархические настроения. А в январе восемнадцатого года уездный съезд представителей волостей постановил конфисковать земли частных владельцев и помещиков.

Ну, а в Петрограде-то что? Там в мае семнадцатого собирается Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов, на котором на основе 242 постановлений сельских сходов вырабатывается Крестьянский наказ — документ, отражающий упования деревни. С удивительной последовательностью она выражала все ту же крестьянскую мечту, которая была отражена еще в документах Крестьянского союза в революцию 1905 года — изъятие земли из частной собственности, а стало быть, из товарного оборота и переход ее без всякого выкупа в общенародное достояние на началах уравнительного распределения по потребительской норме. В качестве мер переходного периода предлагалось, не дожидаясь Учредительного собрания, немедленно запретить все сделки с землей и отменить законы о выделе из общины, об укреплении надельной земли и об отрубных хозяйствах. И недаром Ленин, этот великий тактик в преследовании своей главной цели — захвате власти, понимая, что не пойти навстречу крестьянским чаяниям нельзя, положил один из разделов Крестьянского наказа в основу своего декрета „О земле“, принятого на следующий же день после октябрьского переворота.

И все пошло вспять — восстановление общины со всеми ее порядками — переделами земли, чересполосицей, властью сельского схода. Осередняченное село, разделив помещичьи, монастырские и другие частновладельческие земли, стало хозяйствовать так, как считало нужным — теми же архаичными и уравнительными методами вплоть до конца второго десятилетия двадцатого века, пока другой „великий тактик“ не затеял очередной утопический проект, заливший кровью и насилием сельскую Россию.