Дан Маркович - Белый карлик

• Название: Белый карлик
• Автор: Дан Маркович
• Жанр: Русская классическая проза

---

Как наша судьба незаметно но прочно связана с глобальными явлениями. Противно, но деваться некуда. В эпоху поворотов начинаешь понимать, что раньше, пусть мерзко и страшновато было, но все лучше, чем теперь - на льдине да в апрельский теплый день.

Мне говорят, подумай, идиот! Ведь убивали!

Кто спорит... Но бывали времена, направо-налево не крошили. Сумрачные, тихие года. Каждый век возникали такие щели во времени лет в двадцать шириной. Счастливое поколение, считай, если тихая щель ему достанется лет в двадцать, да еще в те свои годы, когда желание жить налицо и силы на подъеме. Живи и радуйся. А в девятнадцатом веке, не двадцать, а все шестьдесят, наверное, - прадед, прабабка, деревянный дом в тихом и чистом прибалтийском городке... Девять детишек, шумные вечера, внизу магазинчик, ювелирные прелести, мелкий бизнес, как теперь говорят. День за днем, год за годом... растут дети, умирают старики, все правильно, все достойно...

Кончилось войной, Европа вздыблена, смерть, перевороты, лагеря... Гриша теперь вздыхает про свои двадцать - шестидесятые-восьмидесятые, повезло, говорит, попал в брежневский рай. Можно было жить собой, прожить на пенсию и даже подкармливать детишек, достигших зрелости... в ненужном учреждении гонять чаи в теплой компании ... в крайнем случае сосать почти даровую корку хлеба и рассуждать об особой роли интеллигента в историческом процессе... Сладкие мысли, сладкое время.

А мне что досталось? В двадцать война, в тридцать перестройка, и пошла катавасия, где моя щель в двадцать лет шириной?

Зато свобода!..

Очень своеобразно поняли. В гробу я видел вашу свободу.

Вы скажете, стыдитесь?

Сами стыдитесь. Что оказалось? - то, к чему стремились, давно подвержено тленью, прогнило и вонючим гноем исходит. Мы, как всегда, солидно опоздав, выбрали самый замшелый вариант, паршивого Боливара, он нам по скорости показался подходящим скакуном. И совершенно неясно, как выкручиваться. Талдычили про выбор, а какой тут выбор - или тягловое животное, зрелищ и хлеба, или вампир и бандит... или снова на амбразуру?.. В математике есть задачи неразрешимые, Ферма и прочие, отчего бы в темном углу истории с такой не повстречаться?..

Нет, не страшно нам, тупичками промозглыми не запугаешь! В истории все разрешимо. Нарожать новых людей вместо негодных, отправить на свалку несколько поколений, и нет проблем. И оправдание налицо - процесс требует.

***

Начал свою повесть, и сразу затор - как писать, словно сам с собой говоришь, или почище надо?.. И посоветоваться было не с кем, Гриша всегда поддержит, но критик он плохой. Я говорил уже про него, Григорий Афанасьевич, пожилой алкоголик. Зато у Гриши знакомый оказался, назову его Виктор, потому что он известен сейчас. Недавно умер, и мне неудобно, скажут, примазываюсь, сочиняю себе биографию. Гриша взял у меня рассказы почитать, а потом отнес этому Виктору - посмотри, парень пишет... Я не просил, наоборот, запретил другим давать. Он хороший человек, Гриша, правда, свинью мне недавно подложил - спалил дом. Но он нечаянно, мы отстроим, постараемся еще, поживем.

Тогда я рассердился за рассказы. А он - извини, извини... Однако, сейчас же беги к нему, он ждет. Другого случая не будет, умрет скоро.

Доброе дело сделал да еще извинился. Понял, что я в эту рукопись много вложил, и чуть-чуть помог мне. Правда, без разрешения пролез в чужую жизнь. Но иногда нужно влезть без спроса!..

Я не стал возражать, хватило разума, редкий случай. Разозлился, было, но посмотрел на него и сник. На нем домашние штаны, грех и смех, содержимое из дыр поглядывает.

- Возьми, - говорю, - вот... спортивные... Тоже с пробелами, но еще поправить можно.

Взял адрес и пошел.

***

Толкнул дверь, там открыто оказалось. Он сидел в кресле у окна, лицо в тени. Высокий, видно, и тощий. Голоса своего нет, металлический звук из горла. Там у него железная трубка воткнута, вырезали гортань, рак. Он держал в руке мои листочки. Подумал и говорит.

- Знаешь, неплохо для начала. Чувствительно, но не сентиментально. Насмешливые вещицы, это неплохо, но попробуй что-нибудь серьезное написать. Насчет грубости - знай меру. Но если очень хочешь сказать - говно, так и говори. Только не ошибись. Если не оно, тебе не простят.

Засмеялся, вернее, зашелестело у него в горле, потом захрипело. Он закашлялся, махнул рукой - иди, иди. Я взял свои рассказы и ушел.

Шел и думал. Начал ведь серьезную историю, но то ли слов не хватает, то ли умения... А может решительности маловато, боюсь вовлекаться, вспоминать?.. Мечты не сбылись, совсем другое у меня получается, и довольно невзрачная картина... а признаваться самому себе не хочется.

Потом читал его книгу, еле продрался. Написано сильно, но больно история бредовая, забубенная. Летопись пропития таланта.

А слова его оказались мне полезны. Вот я и пишу теперь - говно, и совесть меня не мучает.

***

Однажды мне Марина подвернулась, первая жена. Я же говорил, за каждую хватался. Никаких спидов мы не знали, кроме мелких пустяков.

Как увижу нормальные ноги, женские, полные... и особенно задницу, что скрывать... Сразу освоить пытаюсь. Отвернуться, оставить в покое не умел. Словно обязанность у меня такая. Иногда и не хочется! Постельные битвы до смерти надоедали. И другие мысли есть, а вот бес каждый раз затягивал.

Дурацкое объяснение, для смеха. Всего лишь молодость да пылкое воображение. Спешил жить, а выбирать не было привычки. И еще, по наивности казалось, что это сближение людей, ведь ближе не бывает. Не может быть, чтобы потом - чужие?.. В шестнадцать простительно, потом как на идиота смотрят. Наверное, я и есть идиот. Мне нужно было кому-то рассказать. Я много видел, и все во мне сидело, сидит, сидит, комком застряло в груди... Иногда кинешься рассказывать - чувствую, слушают из вежливости, а знать не хотят, сочувствовать - тем более. Чужим грузом свою жизнь отягощать... мало кто согласится.

Несколько лет после моей войны прошло. И я все чаще стал чувствовать страшная усталость во мне. Не знаю, откуда, незаметно подобралась. Безразличие ко всему. Особенно по утрам, когда надо в жизнь с особым жаром устремляться. Вдруг хиреть начал. Не живу, а плыву...

Постоянно грызешь себя и осуждаешь, а где ты видел других людей?.. Ну, видел, но странное дело - почти все неприятны мне. Цели мелкие, и так настырно на своем, на своем стоят... Как моя теща на банке варенья - эту дай, а не ту, и трава не расти. Не люблю мелкое настырство. А настоящих, глубоких людей почти не видел. Единицы. Не совпадают с общим направлением. Сминают их ради справедливости и тишины.

***

Значит, Марина, с ней глубже чем обычно получилось. Чем лучше? Не знаю, что сказать. А, ничем. Такое оказалось время и настроение. Наверное, устал от никчемной жизни, захотелось послужить кому-то, так бывает. И она вовремя несколько слов сказала. Тоже случайно, по настроению. Может менструация, а я вообразил черт знает что. Попробовал, как обычно, ударными темпами, а она возражает - застегни где расстегнул... Я удивился, но послушался. И влип.

Потом мог смотреть на нее не отрываясь, произошло-таки смешение чувств и страстей. Как известно, любовь - давление спермы на стенки пузырьков, где она образуется, так мне образованный медик объяснил. Знание - сила, да?.. Не издеваюсь, нет, слегка подшучиваю. Серьезно ни с самим собой, ни с людьми разговаривать невозможно, зачем спящую собаку будить... Но и вечно усмехаться устаешь, скулы ноют. Вот я и расхотел общаться с посторонними, слишком много приходится объяснять. Научился молчать. Умней не стал, просто со временем шкура дубеет. Сдерживаться легче стало. Ты суровый, - мне говорили. Не суровый, железом задело. Зато теперь шея кривовата, легче меня стало узнавать.

И других задело, говорят.

Думал иногда, наверное, это помогло. Или наоборот?.. Мама, помню, внушала - думай, думай, умных не любят, но ценят...

Нет, не война, она только краем прошлась. Раньше причина. Долго жил по чужим домам, и потом, рано из теткиной семьи уехал. Надо было самому, чтобы на шее не висеть. И я дом понимал как ночлежку. Мне потом не раз говорили ты домой только спать приходишь... И правильно, так было. С шестнадцати сам за себя. От разбоя и упадка, я думаю, трусость защитила. Еще книги, с детства интерес к литературе, это мимо не проходит.

Не только война. Шесть месяцев - и на всю жизнь? Но вообще-то прикоснулся, и обомлел. Разрешено убивать! В книгах об этом есть, но когда сам участвуешь, другое дело. Особое чувство возникает, все перевернуто. Пусть тысячу раз говорят - обороняемся, защищаем... Чушь собачья. Но главное! Я думал, с другой стороны чужие... и вдруг разглядел родное лицо. Лицо! Это меня перевернуло. Пусть одно лицо: я - одно, другой - одно, и картина меняется.

Так просто это пройти не может. И мне не сошло. Сначала видимость выплыл, а потом память доконала. И жизнь современная, она кого хочешь изведет.

Потом я решил записать эту историю. Гриша посоветовал, а я ухватился. Мне легче стало, верьте - не верьте...