Семен Резник - Запятнанный Даль (Сборник статей)

• Название: Запятнанный Даль (Сборник статей)
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Интернет-издание
• Жанр: Публицистика

Писатель и публицист Семен Резник дал убедительный, бесспорный анализ в работе «Запятнанный Даль». В разных вариантах она напечатана в журналах, в интернет-изданиях, отдельным изданием вышла в Петербургском университете, включена в сборник «Сквозь чад и фимиам».

Анализ всесторонний — на историческом, лексическом, стилистическом и смысловом уровнях текстов Даля.

Однако даже популярное (а работа Резника популярна, на запрос в Яндексе «Запятнанный Даль» — 4 тысячи ссылок) исследование не заменит суда. Который раз и навсегда постановил бы — фальшивка, имя великого Даля, гения русской словесности, использовали и продолжают использовать в определенных целях. Cуд необходим, чтобы установить истину. И прекратить на том, отсечь все поводы для спекуляций. Потому что дело выходит далеко за рамки литературы, словесности — оно изначально было политическое, общественное. С использованием литературы.

В данном интернет-издании размещены и другие статьи автора на эту же тему.

---

Так, в связи с упоминанием «Мултанского дела» по обвинению группы удмуртов в ритуальном убийстве (1892–1896) указано четыре источника, но не назван В.Г. Короленко, который участвовал в процессе в качестве защитника обвиняемых, добился их оправдания и затем написал очерк «Мултанское жертвоприношение», ставший одной из жемчужин русской документальной прозы.

Очерк Короленко «Дом № 13» (О Кишиневском погроме 1903 года) тоже не упомянут, да и о самом погроме, спровоцированном именно кровавым наветом, в статье нет ни слова.

Дело Бейлиса упомянуто и оснащено несколькими ссылками, но основополагающие работы С.И. Бразуль-Брушковского, В.Д. Набокова, В.Д. Бонч-Бруевича, не говоря о многочисленных публикациях других участников литературных баталий вокруг этого дела, не указаны. Нет упоминаний и о ведущих «наветчиках» конца 19 — начала 20 вв.: П.А. Крушеване, А.С. Шмакове, Г.Г. Замысловском и многих других. Даже трехтомная стенограмма процесса Бейлиса — наиболее важный источник для всех, кто когда-либо обращался к этой теме, — не упомянута. Снова нет указаний на классические статьи В.Г.Короленко, его имя вообще ни разу не названо. Писать об отражении в русской литературе легенды о еврейских ритуальных убийствах, не упомянув центрального для этой темы имени Короленко, отдавшего ей много творческих и душевных сил, все равно, что писать о русской поэзии, не упомянув А.С. Пушкина.

Если о «Деле Бейлиса» в статье А. Панченко говорится вскользь, то Велижкому делу уделено больше внимания. Но автор не ссылается на наиболее важные документы по этому делу: материалы и решение Государственного Совета, Записка графа Н.С. Мордвинова, которая легла в основу этого решения (и является ярким литературно-публицистическим произведением, ходившим в списках), резолюция царя Николая I. Не указан и такой важнейший литературный факт, как то, что юношеская драма М.Ю. Лермонтова «Испанцы» была инспирирована «Велижским делом».

Нельзя писать об истории кровавого навета и его отражении в русской литературе, не изучив классические труды Д.А. Хвольсона — крупнейшего гебраиста, теолога, историка второй половины XIX — начала XX вв. Панченко упоминает его труды, но не использует. Замечательная работа Д.А. Хвольсона «Употребляют ли евреи христианскую кровь?» (Спб., 1879) названа лишь в связи с тем, что ее экземпляр имелся в библиотеке Ф.М. Достоевского. Факт любопытный, но малозначимый, так как на взгляды Федора Михайловича работа Хвольсона не повлияла. Об основном труде Д.А. Хвольсона — «О некоторых средневековых обвинениях против евреев (историческое исследование по источникам)» — в статье Панченко тоже лишь упомянуто, причем в ссылке приводится издание 1861 года, хотя Хвольсон еще двадцать лет работал над той же темой и в 1880 году выпустил «совершенно переработанное» издание в удвоенном объеме. Об этом издании автор статьи не упоминает. Неужели оно ему неизвестно?

2.

От того, что в статье Панченко отсутствует, перейдем к тому, что в ней присутствует. Автор начинает свое повествование цитированием знаменитого эпизода из «Братьев Карамазовых» и сопровождает его рассуждениями о том, в какой именно книге Лиза Хохлакова вычитала потрясшую ее историю о еврее, который распял мальчика и затем наслаждался его предсмертными муками, запивая их ананасовым компотом, — в книге Ф. Лютостанского или в «Розыскании о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». К определенному выводу автор так и не приходит, что и не удивительно, ибо значительная часть книги Лютостанского — это слегка перелопаченный плагиат из «Розыскания», так что содержание этих двух «наветных» работ почти тождественно. К тому же ни в одной из них — и ни в какой другой! — ничего близкого к тому, о чем и как говорится в романе, найти невозможно. Чтобы так ярко и пронзительно описать виртуальное злодеяние устами нервной, экзальтированной девочки, нужен литературный талант Достоевского — огромный, единственный и неповторимый. Книга, которая произвела столь сильное впечатление на юную героиню романа, никогда не существовала, она синтезирована творческим воображениемхудожника. Панченко либо этого не понимает, либо разыгрывает своих читателей. А вот и итог розыгрыша:

«Не останавливаясь сейчас на генезисе, эволюции и специфике отношения Достоевского к евреям вообще и к легенде о ритуальных убийствах в частности, отмечу, что нам вряд ли стоит подозревать писателя в пропаганде кровавого навета». (80)

Выделяя этот вывод курсивом, прошу его перечитать и попытаться найти смысл в этой «диалектике». Я его найти не могу. Если автор не останавливается на вопросе об отношении Достоевского к ритуальному мифу, то о чем же он рассуждал на протяжении двух с лишним журнальных страниц, уснащенных дюжиной сносок? И как, не останавливаясь на вопросе, можно судить о том, в чем стоит и в чем не стоитподозревать писателя? Выходит, Панченко все же остановился, но не там, где нужно. Он «забывает», что больная, неуравновешенная девочка произносит свой взволнованный монолог о страшной книге не в безвоздушном пространстве. Ее собеседник — Алеша Карамазов, любимый герой писателя, высказывающий самые сокровенные его мысли. Он не спешит успокоить Лизу, уверить ее, что это только кошмарный сон, бред больного воображения. Он безучастно молчит, а на прямой вопрос — режут жиды христианских младенцев или нет, столь же безучастно отвечает: «Не знаю».

Автор статьи забывает и о том, что в период написания «Братьев Карамазовых» на всю Россию гремело так называемое Кутаисское дело: группа евреев обвинялась в ритуальном убийстве. Этим и порождена данная сцена в романе. Об отношении Достоевского к процессу имеется его свидетельство в частном письме: «Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты. Я убежден из процесса и из всего, и из подлой защиты Александрова,[88] который замечательный здесь негодяй».[89]

Более ясного комментария к «ритуальному» эпизоду романа никогда не было и, по-видимому, быть не может. Но Панченко его не приводит и смысл его игнорирует. При чтении его длинных, ничего не проясняющих рассуждений вокруг до около «ритуального» эпизода в «Братьях Карамазовых» невольно вспоминается анекдот о пьянчуге, который потерял часы в темном дворе, а ищет их на улице под фонарем, потому что там светлее. Только Панченко ищет там, где темнее.

Замечу, кстати, что этот отрывок из «Братьев Карамазовых» поставлен эпиграфом к моей книге «Растление ненавистью: Кровавый навет в России», (М., «Даат-Знание» 2001, стр. 30). Там же он и прокомментирован (стр. 59–60), там же цитируются и строки из письма Достоевского (стр. 66). В одном из своих 130 с лишним примечаний Панченко дает ссылку на мою книгу, так что она ему известна. Но в данном контексте он о ней не упоминает.

3.

В статье Панченко приводится так же хорошо известный пример: легенда о святом Евстратии, изложенная в одном из так называемых патериков Киевско-Печерского монастыря. По странному совпадению, эта легенда тоже проанализирована в моей книге «Растление ненавистью», где показано, что исторически достоверная (если можно о таковой вообще говорить) составляющая легенды сводится к тому, что в 1096 году половцы совершили успешный набег на Киев, увезли богатую добычу, угнали пленников, в их числе инока Печерского монастыря Евстратия; а позднее в Киевско-Печерской лавре появились «мощи», приписываемые этому иноку, сам он был причислен к лику святых. Остальное (продажа половцами Евстратия и еще 49-ти пленников некоему «Жидовину» из греческого города Корсунь, пытки пленников голодом и жаждой с целью заставить их отречься от Христа, голодная смерть 49 пленников и распятие на кресте 50-го, т. е. Евстратия, в канун еврейской Пасхи, и т. д.) плод чистой фантазии. Ибо, как говорится в патерике, все 50 пленников погибли, а самого «Жидовина» постигла участь Иуды, он повесился. Стало быть, рассказать о том, что творилось в застенке «Жидовина», было некому. Но таков был менталитет церковных деятелей, в среде которых был создан патерик. Страх перед воинственными кочевниками сублимировался в ненависть к «врагам Христовым», а остальное дорисовало воображение неизвестного автора, обладавшего, как видим, недюжинным писательским даром. (Как не соотнести эту легенду тысячелетней давности с событиями конца прошлого года на Манежной площади в Москве, когда нац-патриотическая шпана избивала кавказцев в отместку за убийство кавказцами русского парня, после чего на той же площади появились надписи: «Жиды — убирайтесь вон!», а полковник Квачков стал собирать «ополчение» для борьбы с «еврейской властью»).

Подробно пересказав содержание патерика об Евстратии, Панченко затем пересказывает полдюжины чужих мнений относительно этой легенды, а заключительным аккордом становится утверждение одного из цитируемых авторов, будто «основная сюжетная канва… в той или иной степени соответствует реально происходившим событиям и что Евстратий действительно был распят, хотя скорее не по религиозным, а по «бытовым» причинам». То есть некий «Жидовин» в самом деле распял православного святого. Если это наука, то она смахивает на «арийскую науку» Третьего Рейха.