Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

• Название: ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Слово «миссионер» привычно уже относить к католикам или протестантам, американцам или корейцам. Но вот перед нами книга, написанная миссионером Русской Православной Церкви. И это книга не о том, что было в былые века, а о том, как сегодня вести разговор о вере с тем, кто уже готов спрашивать о ней, но еще не готов с ней согласиться. И это книга не о чужих победах или поражениях, а о своих.

Ее автор — профессор Московской Духовной Академии, который чаще читает лекции не в ней, а в светских университетах (в год с лекциями он посещает по сто городов мира). Его книги уже перевалили рубеж миллиона экземпляров и переведены на многие языки.

Несмотря на то, что автор эту книгу адресует в первую очередь своим студентам (семинаристам), ее сюжеты интересны для самых разных людей. Ведь речь идет о том, как мы слышим или не слышим друг друга. Каждый из нас хотя бы иногда — «миссионер».

Так как же сделать свои взгляды понятными для человека, который заведомо их не разделяет? Крупица двухтысячелетнего христианского миссионерского эксперимента отразилась в этой книге.

По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, Председателя Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви

---

Но отчего же при наличии уже местных арабских кафедр и местного духовенства[746]миссия не пошла дальше — к Индийскому океану?

Отчего арабы-христиане в Vll веке с радостью приняли вторжение и власть арабовмусульман? Это ведь одна из величайших катастрофов в церковной истории, значит, в ней сокрыты важнейшие уроки для нас. Но где же семинарские учебники с рассказом об этой поучительнейшей неудаче? Арабы не понуждали насилием к принятию новой веры. Это хорошо знал святитель Софроний Иерусалимский, убедивший жителей Святого Града без боя сдаться мусульманам.

И тем не менее в исторически чрезвычайно короткий период миллионы людей оставили свое былое христианство и приняли ислам. «Любопытно отметить, что в Месопотамии на почве персидской державы арабы не имели таких легких побед, как в областях Византийской империи. С другой стороны, не бывало случая, по крайней мере, в первые годы арабских завоеваний, чтобы персы, перешедши под власть арабов, непосредственно обращались в мусульманство, между тем как во владениях византийского императора эти случаи были не редки»[747].

Это как же надо было «достать» людей, чтобы столкнуть их на такой путь! Это сколько же насилия должно было прикрываться именем «православия», чтобы вызвать такое отторжение![748] Мусульман встречали как освободителей…

Энтузиазм же самих арабов-мусульман показывает, сколь религиозно одарен был этот народ. Стоило появиться там харизматичному проповеднику (Магомету) — и оказалось, что это племя способно к высочайшей религиозной жертвенности… Такте, кто могли бы стать детьми византийской империи и Церкви, стали ее палачами.

А вот редкий для древнецерковной литературы случай: упоминание древним церковным хронистом еще более древнего миссионера. Евсевий Кесарийский в IV веке вспоминает о Пантене Александрийском, жившем в конце Il столетия. «В то время, говорят, особенно блистал упомянутый муж, воспитанный в правилах стоической философии. Он, по рассказам, проявил такое горячее рвение к слову Божию, что явился смелым проповедником Христова Евангелия у язычников на Востоке и доходил даже до земли индийцев. Многие, да, многие возвещали тогда слово евангельское; по внушению Господню подражали они апостолам, распространяя слово Божие и наставляя в нем. Пантен, один из таких, дошел до индийцев» (Церковная история 5,10).

Есть — факт проповеди. Есть восторженная авторская оценка этого факта. Есть оттенок сожаления о том, что вот были же люди в те времена, были миссионеры — не то что сейчас… Но нет ничего о том — как именно проповедовал Пантен индусам. А поскольку это единственное сообщение об индийской миссии Пантена, дошедшее до нас, то, значит, мы ничему не можем научиться у великого Пантена (тут даже не вполне понятно, о какой именно Индии идет речь — о той, что знакома нам, о Йемене или об Эфиопии).

О Кирилле и Мефодии мы знаем, конечно, больше. Но все равно — слишком мало для того, чтобы учиться миссионерству именно у них. Все подробности их миссионерского труда или очевидны (ну, кто теперь спорит против необходимости перевода Писания и богослужения на народные языки), или слишком ситуативны и не стоят воспроизведения в сегодняшних дискуссиях.

Кроме того, совсем не очевидно — уместно ли поминать именно эти имена при поиске примеров сознательных миссионерских проектов, реализованных Древней Церковью. Обычно говорят, что их миссия к славянам благословлена патриархом Фотием. Но так ли это?

Вернемся к конфликту святителей Патриархов Игнатия (кстати, царского сына) и Фотия. Когда Фотий попросил Константина Философа передать тетрадку с «ересью» патриарху, то, согласно рассказу Анастасия Библиотекаря, ученик восстал на своего учителя. «О, растленная и суетная мудрость мира! Ты бросал стрелы в толпы народа и не знал, что кто-нибудь должен быть ранен. Для всех, конечно, ясно, что как глаза, застланные облаком пыли, не могут видеть вдаль, как бы широко они не были открыты, так и очи мудрости твоей, как ни велики и открыты они, будучи совершенно ослеплены дымом жадности и зависти, не могут видеть пути справедливости. Поэтому и верно сказанное тобою, что ты не думал, чтобы ранил кого-нибудь своим ударом, когда, ослепленный упомянутыми страстями против патриарха, даже не предвидел, что сделал. Зачем ты губишь столько душ, распространяя такое заблуждение в народе».

Ответ Фотия выше (глава «Культурный импорт…») уже приводился: «Не из желания соблазнить предлагал я сказанное, но для испытания, что стал бы делать патриарх Игнатий, если бы в его время обнаружилась какая-нибудь ересь, подкрепляемая силлогизмами. Игнатий, который так гонит любителей светской мудрости. Впрочем, я не думал, чтобы этим учением соблазнить многих».

Детали этого эпизода могут быть придуманы — особенно резкий отказ Константина. «Странно звучит суровое и сухое обличение в устах amici fortissimi. Воздыхание о суетной мудрости мира, так напоминающее Никиту Пафлагона, не вполне идет просвещенному Философу, прошедшему школу Льва и Фотия. Упреки в какой-то жадности и зависти, несправедливость которых бросается в глаза, не мирятся с репутацией viri magnae sanctitatis. Наконец, после такой оценки деятельности и характера Фотия, какая приписывается Константину, не только дружеские, но и всякие отношения между ними должны быть порваны; и этого однако не случилось. Само собой напрашивается предположение, что разговор друзей, точной записи которого, конечно, быть ни у кого не могло, передан Анастасием далеко не точно, а является скорее свободной композицией автора и притом мало удачной. Между друзьями могли возникать философские разногласия и споры: мог Константин, из уважения к Игнатию, и действительно удерживать Фотия от резких нападок на патриарха за гонение науки; но эти факты в обработке Анастасия, руководившегося определенными целями, получили освещение, не соответствующее действительности»[749].

И все же во время второго патриаршества Игнатия в 870 году константинопольский собор своим 11-м правилом осудил именно ересь о двух душах у человека[750]. При этом имя Фотия, однако, не было упомянуто, и потому неправ А. Бронзов, доверчиво переписавший из позднейшего католического источника: «Патриарх Фотий признавал в человеке две души. Поэтому собор, бывший в Константинополе в 869 году (считаемый римскою церковью за 8-й вселенский) определил, что в человеке — одна душа, которой он живет, чувствует и мыслит»[751].

Поэтому, хотя большинство исследователей отрицают правдивость рассказа Анастасия, мне кажется справедливой догадка Рансимэна, предположившего у Фотия хоть и не ересь, но именно анти-игнатиевскую шутку (что, кстати, хорошо сочетается с описанной Продолжателем Феофана (4, 38) моды на «всешутейшие» карнавалы и задирания Игнатия самим царем Михаилом и его окружением).

В пользу же версии о серьезном конфликте Фотия и Константина говорит то, что больше связка Фотий-Константин в истории не появляется. Фотий ни разу не упоминает о Константине и его миссии, притом, что сохранилось более трехсот его писем, но ни в одном из них он не говорит о солунских братьях[752]. В 867 году, т. е. когда моравская миссия (кстати, длившаяся всего три года), уже была почти завершена, патриарх Фотий рассылает «Окружное послание», рассказывая о кознях Рима в Болгарии. Естественно, там естьпункт о величии византийской Церкви и, соответственно, успехах византийской миссии

— «Ибо и жители Армении, закосневшие в нечестии яковитов при содействии нам молитв Ваших обрели силы оставить столь великое заблуждение. Даже варварский и христоненавистный народ болгар отойдя от бесовских отеческих оргий и отстав от заблуждений языческого суеверия, паче чаяния перепривит был к христианской вере»[753]. Но о труде солунских братьев в Моравии тут нет ни слова. Крещение же Болгарии вспоминается лишь в контексте ересеологической и канонической полемики с Римом.

И в Житии Константина не сказано о благословении Фотия на его миссию к славянам; последняя в Житии предстает как чисто императорская инициатива. В Житии Мефодия встречаем показательную фразу — «тогда не смели отказаться ни перед Богом, ни перед цесарем по словам апостола Павла Бога бойтесь, цесаря чтите»(Житие Мефодия, 5). Патриарх в этом эпизоде никак не упомянут. Также стоит отметить, что после миссии к хазарам Фотий принимает участие в судьбе Мефодия, поставляя его игуменом богатого ставропигиального монастыря, в то время как Константин «жил тихо, молясь Богу, пребывая в церкви святых апостолов» (Житие Константина, 13), т. е. патриарх не возложил на него никаких новых послушаний и не вернул ему постхартофилакса.

Кроме того, хотя согласно Житию Константина, князь Ростислав просил прислать епископа, Константин едет в Моравию в сущем пресвитерском сане. Мефодий и ученики Кирилла будут посвящены в епископа и пресвитеров позже в Риме.