Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

• Название: ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Слово «миссионер» привычно уже относить к католикам или протестантам, американцам или корейцам. Но вот перед нами книга, написанная миссионером Русской Православной Церкви. И это книга не о том, что было в былые века, а о том, как сегодня вести разговор о вере с тем, кто уже готов спрашивать о ней, но еще не готов с ней согласиться. И это книга не о чужих победах или поражениях, а о своих.

Ее автор — профессор Московской Духовной Академии, который чаще читает лекции не в ней, а в светских университетах (в год с лекциями он посещает по сто городов мира). Его книги уже перевалили рубеж миллиона экземпляров и переведены на многие языки.

Несмотря на то, что автор эту книгу адресует в первую очередь своим студентам (семинаристам), ее сюжеты интересны для самых разных людей. Ведь речь идет о том, как мы слышим или не слышим друг друга. Каждый из нас хотя бы иногда — «миссионер».

Так как же сделать свои взгляды понятными для человека, который заведомо их не разделяет? Крупица двухтысячелетнего христианского миссионерского эксперимента отразилась в этой книге.

По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, Председателя Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви

---

А дальше идет фрагмент, который издатели Жития из Троице-Сергиевой Лавры вообще предпочли вырезать, сказав, что оно «представляет трудности при переводе»[768]. На самом деле, никакой трудности перевод не представляет, просто герой жития в этом месте ссылается на апокрифы[769].

Житие сообщает также о диспуте Константина с некиим иконоборческим патриархом «Аннием». Возможно, это был ушедший в отставку патриарх Иоанн Грамматик, однако, «рассказ агиографа об организации диспута между Константином и Иоанном Грамматиком в настоящее время вызывает единодушные сомнения всех исследователей. После восстановления иконопочитания в 843 году ни разу не вставал вопрос о возобновлении публичных споров с «иконоборцами». С другой стороны, поскольку Иоанн Грамматик пользовался репутацией несравненного полемиста и оратора, сумевшего с помощью «диалектических» доводов обратить в свою веру многих противников, то в житиях ряда святых — современников иконоборческого патриарха — появляются описания явно вымышленных диспутов, в которых святой одерживает полную победу над «ересиархом»[770].

Как бы то ни было — в Житии читаем: «И сказал старец: "Если Бог сказал Моисею: не сотвори всякого подобия, то почему же вы делаете иконы и поклоняетесь им?" Философ ответил: "Если бы сказал: не сотвори никакого подобия, то был бы ты прав, но Он сказал всякого, то есть лишь достойное"» (Житие Константина, 5). Но в Писании сказано именно «никакого — Travxoq — изображения» (Исх 20:4; Втор 5:8). Довод Константина был бы допустим, если бы там стояло Travxoioq. Но для 14-летнего мальчика[771] простительно… Правда, для оценки достоверности этого житийного рассказа надо еще учесть, что учителем святого Кирилла был именно иконоборческий философ Лев, епископ Солунский[772].

Так что даже в тех редчайших случаях, когда мы что-то узнаем о былых миссионерских диспутах, оказывается затруднительным воспроизводить их в реальной полемике.

И даже если бы у нас были стенограммы с проповедями Кирилла и Мефодия и если бы все их аргументы были замечательны — даже в этом случае мы не смогли бы их просто воспроизводить. Ведь хороший миссионер говорит именно ради того, кто перед ним. Плохой миссионер воспроизводит заранее заготовленную речь, прошедшую семинарскую цензуру. Кирилл и Мефодий — хорошие миссионеры. Поэтому для того, чтобы их ситуативные и авторские аргументы сработали и в наших устах, и в сердцах наших собеседников — нужно найти хазара IX века и поставить его перед нами.

Раз это невозможно, то воспроизведение самых блистательных миссионерских речей прошлого бессмысленно: нет тех ушей. Это Символ Веры можно веками воспроизводить слово в слово внутри православной среды. Да, есть такая глубина Церкви, где нет перемен. Но внешний мир изменчив и разнолик. Поэтому аргументы былых миссионеров, в том числе и Кирилла и Мефодия, порой стоит принимать так, как естественнонаучные экскурсы святых Василия Великого и Иоанна Дамаскина. Сам факт наличия таких страниц в их трудах показывает, что никакое знание не чуждо православному человеку. Но считать эти их страницы нормой православного миропонимания было бы неуместно. Просто как те Отцы шли навстречу науке своего времени, так же по их примеру можем делать и мы…

В 1796 году митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил в наставлении русским миссионерам на Аляске советует после возвещения Единобожия «изъяснять величество свойств Божиих и как мал пред Ним человек»[773]. Вполне вероятно, что проповедь о человеческой малости впечатляла жителей Аляски конца XVIII века. Но сегодняшний москвич или туляк (преимущественный адресат миссии нашей Церкви в XXI веке) вряд ли воодушевится таким тезисом. Сегодня уместнее подчеркнуть иную грань христианства: человек настолько велик, настолько дорог в глазах Бога, что так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:16).

С прошлыми миссионерами, как и с прошлыми естествоиспытателями: сам факт миссии в прошлом порой важнее ее конкретных путей[774].

Будь оно иначе — наша миссия среди мусульман свелась бы к тиражированию диспута Константина Философа с сарацинами, а среди иудеев — к распространению «Диалога с Трифоном Иудеем» святого Иустина Философа.

Но хотя рассказ о жизни Константина Философа мало может дать для современной «миссии народам», он может оказать очень значимую поддержку для «внутренней миссии». Он может помочь некоторым церковным людям удержаться в Церкви, преодолеть соблазны, сеемые письмами типа «чукотского».

На определенном уровне не-знания церковной истории кажется, что очень легко определить границы Церкви и отождествить с этими границами область действия Божией благодати. В этом случае все, кто хоть малость не такие как мы — нехристи и никакое доброе общение с ними невозможно, ибо является «всеересью экуменизма».

Как сказал один из идеологов такого «простецкого богословия», «отсеченная часть тела… тотчас начинает разлагаться и гнить»[775]. Но как же тогда святые Кирилл и Мефодий не заметили, что они причащаются с гниющими трупами? Как же святой Мефодий не погнушался от руки мертвеца принять рукоположение?

В это время «филиокве» западная церковь уже исповедовала. Претензии на папское господство весьма явно высказывала. Святого Фотия анафематствовала. И была в разрыве с Константинопольской Церковью. А святой Мефодий всего этого «не заметил» и продолжал служить с западными епископами и сам был епископом в подчинении у римского папы…

Память об этой странности очень помогает снизить убедительность крайних антиэкуменических выпадов, доходящих до обвинения в ереси Московского Патриархата. Оказывается, и в самом деле, не всякая ссора церковных лидеров на земле перекрывает доступ к Божией благодати для одной из спорящих сторон (пусть даже и неправой в предмете спора)[776].

Поскольку миссионер должен научить людей жить в реальной Церкви в ее сложности, то тут рассказ о славянских апостолах действительно может оказать немалую помощь.

Были и великие миссионерские успехи и все новые и новые народы принимали Евангелие… Христианство проникло в римский мир пятью основными путями:

— работа проповедников;

— письменные труды апологетов;

— публичное исповедничество и твердость веры мучеников;

— добрые дела христиан и слух о них (император Юлиан Отступник убеждал язычников так заботиться друг о друге, как это принято у христиан[777], а сами язычники восклицали — «ах, какие у христиан женщины!»[778]);

— бытовое общение с христианами.

Наиболее действенный путь миссии именно — бытовой. Такая низовая миссия не была сознательным усилием Церкви и решением ее иерархов, поддержанным мощью финансовых и образовательных церковных институтов. Она шла через установление брачных связей, через бытовые контакты, через купцов, гостей и пленников. Порой именно гонения приводили к расширению христианского присутствия.

Сначала варвары брали христиан в плен и порой учились у своих же рабов.

Так, в 267 году скифы (готы) «переправились чрез Истр и вступили в пределы Римской империи. Они вторглись в Азию и заняли Галатию с Каппадокией. Там они захватили множество пленников, среди которых было немало клириков, и с большой добычей вернулись в родную землю. Пленники же сии были людьми праведными и, общаясь с варварами, немалое их число обратили. Из числа этих пленников были и предки Ульфилы, по происхождению каппадокийцы» (Филосторгий. Церковная история 2,5).

Аналогично святая Нина прошла путь от пленницы до апостола Грузии, а святой Патрик — от выкраденного свинопаса до апостола Ирландии.

Первым проповедником православия в Китае стал плененный же священник Максим Леонтьев из албазинской крепости (1683 год). Тобольский митрополит Игнатий в 1695 году отправил отцу Максиму письмо: «Радуюся аз, аще и в плене пребывавши, но сам, с Божиею помощию, пленяеши человеки неведущия в познание евангельския правды. А пленение ваше не без пользы китайским жителям, яко Христовы православныя веры свет им вами открывается, и вам спасение душевное и небесная мзда умножается»[779]. Впрочем, в течение следующих двухсот лет китайские миссии были скорее дипломатическими и научными, нежели собственно евангельскими.

Потом, когда римская империя сама стала христианской, воцерковлялись плененные ею иноверцы. Пример возьму, правда, из русской истории. По описанию путешественника, побывавшего в Москве в середине XVII века, «у каждой богатой женщины бывает 50, 60 рабынь и у каждого важного человека — 70,80 рабов. Они обращают их в христианство, хотят ли они или нет, их крестят даже насильно. Если потом увидят, что они хорошо ведут себя, и усердны в вере, то их женят между собой и детям их дают наилучшие имена.